Туда я и повела графа Гендрика. Выбрала я это место намерено. Можно было бы просто зайти в одну из соседних комнат и поговорить там, но хотелось как-то сгладить неприятный осадок после всех прошедших событий, причинивших боль чувствительной душе художника. И потому я решила, что уделю Элдеру больше времени и внимания, а еще обстановка должна была располагать к искренности и умиротворению, чтобы избежать каких-то сильных эмоций, если они, конечно, будут. Такое тоже нельзя было исключать.

Пока мы спускались, граф не проронил ни слова. Скорей всего, просто не желал, чтобы у нашего разговора были случайные свидетели. Однако такое молчание тяготило, предвещая тяжелый разговор, а мне подобного было уже достаточно.

— Как поживают ваши родители? — спросила я с улыбкой.

— Благодарю, матушка и отец здоровы и вполне довольны своим существованием, — ответила Элдер.

— А что ваш брат?

— Он начал ухаживать за юной графиней Неттоп. Почему нет, раз не сгодился вашей сестрице? — с вызовом спросил его сиятельство.

— Мне кажется, вы заблуждаетесь, — ответила я. — Или не желаете видеть правды.

Элдер повернул ко мне голову и прищурился:

— И в чем же эта правда, по-вашему?

— Хотя бы в том, что он не желает ни Амберли, ни юной графини Неттоп, — сказала я, пожав плечами. — Ваш брат желает другую девушку, но подчиняется предрассудкам, царящим в обществе. В результате, несчастными станут несколько человек. Та девушка — дочь коммерсанта, графиня Неттоп, а главное, сам его сиятельство. Поэтому он нехорош для моей сестры. Я желаю ей счастья, господин граф, а потому не желаю Брана Гендрика с его сердечной болью.

— Вы же лучше других знаете, чего они желают, да, ваша милость? — не без яда усмехнулся Элдер. — Вам лучше всех нас известно, что нам надо.

Я остановилась и развернулась к моему собеседнику. В его глазах был прежний вызов, а еще обида. Элдер злился на меня за отказ от его намерений, однако мне думалось, что больше его обижала формулировка, чем крушение надежд на право обладания незнакомой ему девушкой.

— И тем не менее, — произнесла я, продолжая наблюдать за графом. — Вы, как никто другой, знаете вашего брата. Это было понятно из слов вашего отца о том, что вы ему потакаете. Значит, между вами существует близость. И тогда вам известны его помыслы. И если уж мне, увидевший, как он стал задумчив после моего рассказа о бароне Гарде, понятно, что его сиятельство заинтересован в девушке, против которой высказался ваш отец, то вы об этом знаете точно. Ведь так?

Элдер ответил упрямством во взгляде, однако я продолжала на него смотреть, и граф сдался:

— Хорошо, вы правы. Бран влюблен в ту девушку, и только отец с его угрозой лишения наследства и благословения останавливает брата от решительного шага.

— Но коммерсант дает за дочь хорошее приданное, насколько я помню, — отметила я. — Стало быть, его сиятельство не будет нуждаться. Его титул останется с ним, а благословение… — я усмехнулась, — без него можно обойтись.

— Однако Бран потеряет положение в обществе, — возразил граф. — Двери домов наших знакомых перед ним закроются. Он окажется среди людей не своего круга.

— Будет сидеть в театре в одной из верхних лож, — отмахнулась я.

— Ваша милость, вы же понимаете, о чем я говорю! — воскликнул мой собеседник. — Дело не в расположении ложи в театре, дело в ином! Эти люди ниже его по рождению, они не благородны…

— Выходит, его сиятельство испачкал себя своей любовью? — полюбопытствовала я. — Выходит, эта девушка — грязь под начищенными ботинками Брана Гендрика?

— Нет! — возмутился Элдер. — Она — прелестное и чистое создание! Отчего вы всё время передергиваете, ваша милость?!

— Всего лишь делаю выводы, — пожала я плечами.

После развернулась и продолжила путь к зимнему саду, граф последовал за мной. А когда поравнялся, снова предложил руку, и я не стала отказываться. Мы уже дошли до стеклянных дверей, за которыми открывалась цель нашего маленького путешествия, но так и не вошли. Теперь остановился Элдер.

— Хорошо, я признаю, ваши мысли в отношения моего брата верны. Он действительно влюблен и к графине Неттоп, как и к баронессе Мадести, не питает симпатии. Я признаю, что отказ ему от семьи Тенерис уберег вашу сестрицу от возможного печального существования с мужчиной, сердце которого отдано другой. Хотя также признаю, что время может исцелить рану и подарить новое чувство к женщине, которая живет рядом…

— Спорно, ваше сиятельство, весьма спорно, — прервала его я. — Неприязнь может перерасти в смирение и привычку, но, думается мне, вряд ли в глубокое чувство. Ибо фундаментом этих отношений служит чужая воля и страх быть порицаемым в обществе, а стало быть, признание собственной слабости.

— Протестую! — мотнул головой Элдер. — Отчего вы говорите — слабость?

— От того, дорогой мой граф Гендрик, что это слабость. Что есть страх? Страх — это слабость души. Ваш брат боится потери наследства, положения в обществе, пересудов, пожалеть о своем выборе, наконец. Иначе он был бы смелей и решительней. А раз боится, стало быть, и любовь его слаба. Я бы могла понять, если бы речь шла о всём вашем роде, но дело касается только его, а потому сделать выбор намного проще, однако он не решается.

— Вы его совершенно не знаете, — вновь не согласился его сиятельство.

— Зато я знаю человека, сила духа которого, как и его чувства к девушке, не подходящей ему по положению, оказались достаточными, чтобы сделать выбор в ее пользу. И, поверьте, он ни пожалел о своем выборе ни разу. Барон Гард счастлив. Он любит и любим, а потому Боги одарили его наследником, который растет на радость своему отцу и матушке. Прошу, — я открыла дверь и сделала приглашающий жест.

Граф Гендрик подчинился. Он поднял руку, чтобы придержать дверь, и я первой вошла внутрь. В молчании мы дошли до пруда. Я присела на скамейку и устремила взгляд на рыбок.

— Знаете, — произнесла я с улыбкой. — Нянька часто рассказывала мне сказки про морских обитателей, и когда мы приходили сюда, я всё ждала, что со дна поднимется Жабий царь, или появится раковина, слушая через которую, можно понять, о чем разговаривают рыбы. Я даже просила магистра Элькоса сотворить мне такую раковину.

— И что же? — спросил Элдер, присаживаясь рядом. — Сотворил?

— Да, — усмехнулась я. — Иллюзию. Правда, это я поняла позже, когда подросла. Но в тот день, когда он протянул мне морскую раковину и велел смотреть в воду и слушать, рыбки поднимались на поверхность и разговаривали со мной. Они называли меня по имени и рассказывали свои истории. Я сидела здесь так долго, что прослушала эти истории по нескольку раз. Это-то после и подсказало мне, что сделал магистр. Но в тот день я была самым счастливым ребенком на свете.

Я посмотрела на Элдера и увидела, что он улыбнулся, и поняла — граф, наконец, расслабился.

— Наверное, вы были прелестным ребенком, — сказал он и сам себе ответил: — Конечно, прелестным. Иначе и быть не может, раз уж выросли такой красавицей.

— Полноте, — отмахнулась я. — Не спорю, я миленькая, но бывают женщины и краше. К примеру, Амберли. Четкость ее черт поразительна. Как художник, вы не могли этого не отметить. У нее восхитительные глаза. Такие длинные ресницы, черные, как смоль. И брови тонки и изящны. Да и цвет глаз… Он не напомнил вам весеннего неба?

— Баронесса Мадести безусловно хороша, — не стал спорить со мной Элдер. — Однако ваша красота неоспорима. — Он ненадолго замолчал, однако вскоре посмотрел на меня и произнес: — Скажите, из чего вы сделали свой вывод, что мы с вами непременно будем несчастливы? Я согласился с вами в отношении брата, но почему не доверяете мне? Мое сердце…

— Остановитесь, — я подняла руку, предостерегая его сиятельство от громких заявлений. — Прошу вас самого задуматься о том, что вы собираетесь сказать.

— Я говорю о том, что знаю в точности. И данность такова, какова есть. Я к вам неравнодушен, даже больше…