— Да начните же думать, Шанни! — воззвал ко мне Ришем, извиваясь вместе со мной в попытке избежать моего нападения. — Зачем мне нужно похищать вас? Король не примет Серпину!

— Вы женитесь на его сестре…

— Да, женюсь, потому что у меня выбора! — зло и тихо рявкнул герцог. — Или она становится герцогиней Ришемской, или я прощаюсь с головой. Мне дорога моя голова, и ради нее я даже готов терпеть Селию, как бы сильно она меня не раздражала. Только это не принесет мне королевской милости. Наш брак — не прощение. И ваше похищение мне точно не принесет королевского благоволения, скорей, наоборот. После свадьбы меня удавят или устроят нападение разбойников по дороге до герцогства.

— Выслужиться…

— Тогда я должен сейчас скакать за каретой, чтобы спасти вас и вернуть государю, но я здесь и мои руки связаны.

— Вы попросту хотите задурить мне голову, — ответила я, вдруг ощутив смятение. — Надеетесь, что так я стану вам доверять, а после замолвлю за вас слово перед государем, когда вы вернете меня во дворец. А может, и не вернете, — я кривовато усмехнулась, однако сомнения мои всё множились.

Если Ришем похитил меня для того, чтобы исполнить намерения, высказанные еще летом, то ему нет смысла мерзнуть, лишать себя сознания, а тем более ехать связанным. Раз уж он собирается сделать то, что не вышло раньше, то в любом случае откроет себя. Да и разыграть мое спасение можно, не влезая в карету. Хотя идея с нашим совместным спасением могла бы принести свои плоды… наверное.

— Мне запрещено приближаться к вам, Шанриз, — снова заговорил его светлость, поняв, что я начала думать. Я бросила на него взгляд. — Его Величество предупредил, что любое происшествие с вами, к которому я могу быть хоть как-то причастен, будет расценено им, как измена королю. Вы понимаете, что это значит? Мне не будет пощады, я уже приговорен, раз еду с вами в одной карете. Осталось только понять, кому это надо, и что с нами собираются делать. И если вы все-таки меня развяжете, я буду вам весьма признателен. А пока мы еще едем, давайте думать вместе о личности похитителя, тогда мы сможем понять, к чему это приведет.

Покривившись, я все-таки кивнула. В этом он был прав. Если герцог и вправду такая же жертва похищения, то его руки еще могут быть нам полезны, и я взялась за веревку. Ришем молчал, пока я возилась с узлами. Это было верное решение. Во-первых, всякое одобрение вызвало бы во мне прилив раздражение, потому что я не видела в Нибо жертвы, хоть и начала это допускать. Однако неприязнь и подозрительность мешали размышлять, а потому совсем отказаться от версии о его причастности к происходящему я не могла. А во-вторых, пока я продолжала тихо злиться, хотя бы одному из нас нужно было думать, и герцог занимался именно этим.

— Стойте, — сказал он, когда я шумно выдохнула, наконец, распутав узлы. — Не снимайте веревку. Просто заткните ее концы, не стягивая, чтобы я мог легко скинуть путы.

— Вы хотели отдать мне фрак и отсесть, — с вернувшейся враждебностью ответила я. — И если не намереваетесь этого делать, то просто отпустите меня.

Герцог вздохнул, а когда заговорил, тон его был мягким, будто он разговаривал с ребенком:

— Это неразумно, ваша милость. Если я отсяду, вы мгновенно замерзнете. А если мы покажем, что я свободен, то можем обеспокоить похитителей. Давайте оставим, как есть, пока это лучшее решение на мой взгляд. — Я открыла рот, но он продолжил: — Я понимаю, что вы ко мне испытываете, и признаю, что сам виноват в этом. Вы не доверяете мне и имеете на это полное право. Однако сейчас с моей стороны злого умысла нет, клянусь всеми Богами. — Он поерзал, устраиваясь удобней, и я оказалась прижатой к нему еще плотней. И когда я попыталась отодвинуться, руки Ришема напряглись, не позволив мне сделать это: — Нам стоит объясниться, прежде чем мы начнем размышлять. Возможно, это хоть немного позволит вам расслабиться и начать думать о личности похитителя, а не о том, как вы меня презираете.

— Отпустите меня, — потребовала я.

— Сейчас я буду говорить то, что вам не захочется слушать, и потому продолжу удерживать, пока не закончу, — спокойно ответил его светлость. — Это не те объятья, о которых вы думаете, я всего лишь хочу, чтобы вы выслушали, не дергаясь и не сопротивляясь, и не желаю дать вам замерзнуть. Потерпите мою близость, она вынужденная для вас. Для меня желанна, не стану лгать, однако насилия более не будет. В этом я могу поклясться собственной жизнью, которой у меня осталось слишком мало, чтобы разбрасываться даже минутой.

— Мне неуютно, — поморщилась я.

— Знаю, — кивнул Нибо. — Просто дайте мне быть с вами, наконец, искренним. О большем не прошу. Я постараюсь быть кратким, времени у нас может быть и вовсе не осталось. Так позвольте же мне облегчить душу, ничего сверх этого я не прошу и просить не стану.

— Да говорите же, наконец, — с раздражением отозвалась я, глядя в окошко.

Пока наша дорога не закончилась. Вокруг были деревья, и никакого признака жилья. Возможно, нас хотели увезти, как можно дальше от столицы, и тогда время у нас все-таки было.

— Отчего мы не пытаемся открыть дверцы? — спросила я раньше, чем Ришем заговорил.

— Выскочим из кареты, и что дальше? — спросил он. — Мы не знаем, сколько людей сопровождают нас, вооружены они или нет. В лучшем случае, нас быстро вернут назад и позаботятся о том, чтобы мы не могли сдвинуться с места. В худшем — пристрелят и бросят тела в лесу. Да и пешком по морозу мы далеко не уйдем. Самое разумное — дождаться остановки, понять, где мы и кто нас охраняет, а уже после действовать. Согласны?

Нехотя кивнув, я буркнула:

— Да.

— Замечательно, — усмехнулся его светлость. — Это первое, в чем мы пришли к единому мнению. — Он ненадолго замолчал, собираясь с мыслями, а после произнес: — Я люблю вас, Шанриз. Молчите! Мое признание не требует ответа, всего лишь констатация факта. Да, я вас не забыл и, наверное, забуду еще не скоро. Однако это мои печали, и вас они не волновали раньше, не станут волновать и впредь. Если нам удастся вернуться, то через полтора месяца я женюсь на Селии, и мы отбудем в Ришем. Эта данность неизменна, и я даже не собираюсь пытаться противиться ей. А потому я в своих чувствах вам неопасен. Они просто есть и всё.

Именно поэтому, узнав от государя, что ныне вы служите ему в должности помощника секретаря, я решился вам написать прежде, чем появился во дворце. Мне не хотелось видеть в ваших глазах страх и отвращение… хотя бы не страх. И, как имел честь вам писать, я исцелился от того безумия, которое владело мною летом. Виной тому было бессилие и ревность, столь яростная, что я не сумел совладать с нею и с собой. Из-за своих чувств я упустил всякую возможность противостоять герцогине и вам. Я тратил время на любование вами издалека, на грезы, позволительные юнцу, а не такому расчетливому человеку, как я. А еще сходил с ума, понимая, что надеяться мне не на что. Всё это подтолкнуло меня к той низости, которую я едва не совершил. Мне жаль, что я оскорбил вас и унизил. Этого я себе простить не могу, и когда вспоминаю вас в слезах, мне становится противно от самого себя. Однако я обещал вам быть искренним, и потому должен сознаться в том, что сожалею лишь о выбранном способе добиться вас, но не о самой попытке. Я проиграл, признаю поражение и более не стану навязывать вам своего общества.

Впрочем, теперь я могу признать и то, что любая моя интрига против вас была заведомо обречена на провал. Ваше появление стало концом Серпины. Она мила, но слишком вялая, чтобы соперничать с вами. Ей не хватает живой яркости, и весь ее успех — это только мои старания.

Я вывернулась и посмотрела на него:

— Что вы имеете в виду?

Нибо усмехнулся:

— То, что сказал. Она бы не продержалась дольше пары месяцев, если бы не я. Колоссальнейшая работа! Шанриз, вы даже не можете себе представить, сколько я собрал информации о государе, о его норове, о привычках, о тайнах, наконец. Сколько извивался, сколько потратил времени и средств, чтобы изучить его так, как, наверное, не знает себя он сам. Я шел к своей цели столько же, сколько сумел удержать ее сиятельство в покоях государя, даже дольше.