Теперь мне все равно, где проходила граница. Лишь иногда, если я ночью еду домой по Инвалиденштрассе, то на стороне Моабита ко мне робко, в дымке воспоминаний, возвращается былое чувство облегчения. Тут, кстати, особенно сильно изменился Запад, а не Восток. Площадь сразу за бывшей границей, если смотреть с восточной стороны, занял величественный новый Главный вокзал.

Процесс внутреннего объединения продвигается вовсе не гладко. Для него нужно гораздо больше времени, чем для внешнего, может, еще лет сорок — сколько и просуществовала ГДР. И условия жизни до сих пор не сравнялись. Водитель автобуса на востоке города по-прежнему зарабатывает меньше, чем его собрат на западе — и это через двадцать лет после падения Стены! В отношениях между восточными и западными немцами порой чувствуются раздражение и возмущение, однако различия в менталитете тех и других придают Берлину его необычную пестроту.

Сейчас, когда я пишу эти строки, на календаре апрель 2008 года. В сентябре из Нью-Йорка в Берлин на три месяца опять приедут по гранту Джоэль Эйджи и его жена Сьюзан. Вместе мы отправимся к Хельге Глогер в Краац, потолкуем об ушедших временах, вспомним Элизабет, Готхольда и радость нашей дружбы с ними.

Алан Виннингтон умер в середине восьмидесятых. Когда я навещаю Урсель (ей в этом году стукнет восемьдесят), мы много говорим об Алане и о счастливом времени, прожитом ими вместе.

Умерла и Дора Шауль, которая во время войны столь невероятным образом рисковала жизнью, участвуя в Сопротивлении. Ее политических убеждений я не разделяла, но перед ее мужеством преклоняюсь.

Когда я писал этот текст — осенью 1988 года, — то и не предполагал, как скоро эта выдумка — «Вокзал Фридрихштрассе. Музей» — станет явью. В ноябре 1989 года этот абсурднейший берлинский вокзал буквально за ночь, прошедшую после падения Стены, превратился на глазах у всех в то, чем всегда и был: в музей, вместилище окаменевшей истории.

Он был открыт для осмотра! Но мало кто его осматривал. Лабиринт утратил свой ужас и стал лишь еще одной досадной кучей камней, препятствующей быстрому продвижению с востока на запад и с запада на восток. Скоро устройства контроля и заграждения были разобраны, путаница туннелей, ходов и дверей демонтирована, следы прошедшего устранены. Так исчез едва ли не бесследно этот вокзал, на котором кончались — порой скверно — самые разные путешествия: поездки без обратного билета, странствия во времени, бегства в мечту, лунатические блуждания…

Посетитель приближается к музейному комплексу со стороны Фридрихштрассе. Если он идет с южной стороны, то есть от аллеи Унтер-ден-Линден, по правую руку от него высится двадцатипятиэтажный японский торговый центр, реликт семидесятых годов. По левую руку — возникший в начале девяностых ансамбль «Зимний сад», задуманный на широкую ногу пассажный комплекс: варьете, кино, равно как и новое здание вокзала Фридрихштрассе.

От всего этого — что слева, что справа — посетитель может отвернуться, если он намерен предаться историческому обозрению; дальше его проводят сдержанные таблички-указатели «К музею»; вход в музей находится на Фридрихштрассе под сводом моста-перехода через железную дорогу. Исполненные ожидания, мои шаги замедляются. Я поднимаюсь по ступеням и с бьющимся сердцем вхожу в вестибюль.

«Дорогие посетители! Мы сердечно приветствуем вас в музее „Вокзал Фридрихштрассе“. Информационные материалы и разрешение на фотосъемку вы можете получить в кассах в дальнем зале. Желаем вам приятного времяпрепровождения», — объявление по радио, его регулярно повторяют.

Посетитель находится в начале осмотра и осознания: атмосфера вокзала исхода двадцатого века. На всем лежит налет ностальгии. Как если бы время остановилось. И не только время, но и люди… лица их странно оцепенели, восковые и бледные, а тела, будто их разбил паралич, закаменели посреди случайного движения, в то время как шумы продолжают создавать иллюзию шагов и шорохов, волочения чемоданов, скрипов и возгласов. Странная асинхронность — безжизненная деловитость, беспокойное стояние на одном месте.

Удивлению нет конца: когда я, не зная, что делать дальше, обращаюсь с вопросом к выставленному здесь полицейскому, тот не шевелится и даже головы не поворачивает. Не дрогнув ни одним мускулом, он смотрит мимо меня в пустоту. Встряхиваю головой, отгоняя наваждение, и дивлюсь — и хотя до сих пор ни один из новоприбывших посетителей не тронул меня за рукав, чтобы посмотреть, не настоящий ли здесь, по крайней мере, я, мое недоумение все-таки разрешается, ибо я замечаю на зеленом лацкане полицейского мундира неприметную латунную табличку: «Произведено в мастерских мадам Тюссо».

Застывший поток пассажиров.

Типичное в этом вокзальном паноптикуме соседствует с броским исключением. Супружеская пара пенсионеров. Мужчина тащит два извечных чемодана. Жена, на полголовы выше, недвижно озирается вокруг. Рядом девушка в черной коже с серебряными стразами и со стоячим гребнем-ирокезом. Подогнув колено, она откинулась к стене, облицованной кафелем, и ждет. Тоже с незапамятных времен. «Руками не трогать!» — предостерегает табличка.

Афиши театра «Метрополь», который находится в восточной части города, маленькое кафе-закусочная «Перрон», обменник валюты, запыленная витрина магазина товаров в дорогу. Обстановка пограничного западно-восточного вокзала Фридрихштрассе — так или примерно так и должно здесь все выглядеть.

Мимо застекленных рекламных витрин и расписаний поездов — к музейной кассе. Здесь тоже поражает нетрадиционное решение! Входные билеты приобретаешь в тех же окошечках, где раньше продавались билеты на поезда дальнего следования. Прежде всего заслуживает внимания тесное соседство входа и выхода. Действует так называемый принцип дороги ужасов, когда у посетителей — именно так и задумано — предвкушение удовольствия смешивается с мрачными предчувствиями.

Отсчитывая мелочь на билет, я ухватываю боковым зрением — еще веселясь и уже ужасаясь, — как в этот момент мои предшественники заканчивают осмотр экспозиции. Их извергает обитая железом шарнирная дверь. По одному. Бледных. Растерянных. Они видели все. И это видно по ним.

«Въезд граждан ГДР и других государств», — высвечивает застекленное табло над дверью. Табличка рядом с дверью приказывает красным шрифтом: «Стоп! Проход запрещен!»

Шарнирная дверь довершает дело. Нет бы своим смелым замахом подтолкнуть посетителей музея, идущих из недр, к свету, который рассеивают по залу закрепленные на потолке неоновые лампы, — так ведь дверь смонтирована таким образом, что напоследок больно задевает посетителя. Тот не может защититься. Ручки чемоданов, которые он держит, связывают его по рукам. Оглушенный, он нетвердо входит в зал приезда, добравшись до конца осмотра. Он и выехал, и приехал, он и тут, и там…

Каково ему пришлось с чемоданами, мне становится ясно после первых шагов. Вокзал как цельный экспонат можно прочувствовать, только когда тяжелые чемоданы оттягивают руки и искривляют позвоночник. Это вам не прогулка по прошлому налегке, а приближенное к реальности проникновение в былые обычаи путешествий. Не стоит облегчать себе странствие во вчерашний день.

Итак, навьючившись багажом, — назад, в первый зал. Несколько настенных карт развернут здесь перед внутренним взором посетителя историю вокзала. Коричневатые фотографии и даты. Эскизы вокзала создал Йоханн Фольмер, берлинский профессор, специалист по зодчеству Средневековья. Это оставило свой след — например, на богато орнаментированном каменном фасаде изначального здания вокзала.

После семи лет строительства первого мая 1882 года состоялось торжественное открытие вокзала. Его длина, включая легкие изгибы, составляет сто шестьдесят метров, а ширина — сорок. Фотографии времен смены веков запечатлели его вид со стороны основной пульсирующей транспортной жилы города: Фридрихштрассе. Сигарные лавки, филиалы компании Ашингер, извозчики, конные омнибусы. Поторапливающиеся прохожие. Над их головами мчатся по виадукам скорые поезда со всех концов света.