Машин и шоферов, живших своей особой жизнью, было столько, что сразу и мысли не осталось расспросить о Варяге — даже хотя бы одного — двух из тех, кто здесь, в этой очереди, подремывал за баранкой «Волги», чтобы, очнувшись через минуту, прыгнуть с ней на несколько шагов вперед и осадить в пяти сантиметрах от бампера передней машины, еще минуту подремать, и снова прыгнуть, и снова осадить.

Даже Славику Рыбкину незачем было объяснять, почему, постояв в некотором оцепенении у ворот, Наталья Павловна, не подходя ни к одному шоферу, кивнула ребятам, чтобы они оставались на месте, и пошла к стеклянной проходной, на ходу извлекая из сумочки тюбик канцелярского клея и листки объявления с приклеенной к ним фотографией Варяга.

Ей разрешили наклеить одно объявление в проходной на доске. А остальные она, возвратясь, отдала ребятам, и те прилепили их по обе стороны ворот и еще одно, четвертое, на ближний фонарный столб.

Под фотографией на каждом было написано:

А низ объявления был разрезан на маленькие талончики с нашим номером телефона на каждом, как это всегда делают люди, которым хочется поскорее продать сервант от чешского гарнитура либо обменять свою квартиру на другую — конечно, срочно. Удобное изобретение: не надо тратить времени на поиски карандаша и бумаги.

Ну, вы по одному тону этого сочинения видите, что у Натальи Павловны после беседы со Скородумовым и визита в парк было ощущение полной бесполезности всего предприятия и полной безысходности. И остаток вечера оно все усиливалось и усиливалось — от всего, что угодно. От сочувственных взоров мамы Славика Рыбкина, которой баба Ната сочла нужным собственноручно доставить ее дитя в неспокойную квартиру над самым магазином «Обувь». От первого телефонного отклика, прозвучавшего через минуту после того, как, войдя к себе домой, она сменила уличные туфли на домашние тапочки.

— Это вы вешали объявление около таксопарка? — спросил хихикающий женский голос. — А у нас тут напротив приблудился один рыжий кобель с усами. Может, он вам подойдет? Только его на цепь надо привязать!..

У Натальи Павловны даже не было сил возмутиться:

— С усами нам не нужно, — только и сказала она, прежде чем положить трубку. Напоила Митьку и Даньку чаем, и они тотчас, как донесли головы до подушек, хором засопели.

И тут в тишине бабу Нату стиснуло такое чувство одиночества и такая нужда найти надежную опору, что она чуть было даже не позвонила Виктору Семеновичу.

Но не стала, найдя тому несколько причин:

что уже поздно — около двенадцати;

что Виктор Семенович вряд ли сможет чем-нибудь помочь;

что он все-таки отправился, как собирался, на охоту.

А в половине первого ночи раздался новый звонок. Наталья Павловна, очнувшись, настороженно подняла трубку и услышала теперь уже не женский, хихикающий, а мужской, сиплый, измененный голос:

— Эт-то вы повесили… объявление в одиннадцатом парке?

— Да, я, — сказала баба Ната.

— Про… собаку?

— Да, я, — Наталья Павловна решила набраться терпения.

— Рыжую… Это се-еттер был?

— Да, сеттер. Ирландский сеттер.

— Молодой?

— Да, молодой, — терпеливо сказала Наталья Павловна.

— Вы не написали, — сказал сиплый голос.

Наталья Павловна мне говорила, что именно это, в общем невинное, замечание взбесило ее больше всего, но в ту же секунду она поклялась внуками, что будет нести свой крест безропотно.

— Да, я не написала, — как можно спокойно сказала Наталья Павловна.

— Я охотник, — сказал обладатель голоса. — Потому и спрашиваю.

— А кто вы еще? — как можно еще спокойней спросила Наталья Павловна.

— Так я же ска-зал, что из парка, — обиженно ответил сиплый голос — Из одиннадцатого. Моя фамилия Мих-нё… Вы же написали, что в любое время.

— Как? — вскрикнула баба Ната.

— Ми-хнё… Я водитель. Я хотел как лучше. Я, ка-ажет-ся, видел вашу собаку.

— Что?!

— Видел.

— Где вы сейчас?

— Я ок-оло дома в автомате. У меня телефона… на квартире нет.

— А где ваш дом?

— Башиловская три, где магазин «Квас».

— Так я же в соседнем доме! В первом! Я сейчас к вам выйду! Или, может быть, вы придете ко мне? Придете? Я только оденусь.

— Хо-рошо, — сказал сиплый голос — Зайду. Какая квартира?

Наталья Павловна надела сарафанчик, заглянула в холодильник и, удовлетворившись его содержимым, поставила чайник. Но чайник закипел, а никто не являлся. Даже лифт не зашумел ни разу — ну хоть бы кто-нибудь приехал! Хоть бы на этаж ниже!

И она прокляла себя за доверчивость: ведь человек назвал только фамилию — надо быть круглой дурочкой, чтобы от первых слов про собаку растаять и всему поверить.

И она еще прокляла — нет, не подлых, а просто тупых людей, которые способны смеяться над чужой невзгодой только потому, что эта невзгода для них самих несущественна. Понимаете, когда у этих же людей бывает даже точно такая же, пусть и малая невзгода, она кажется им уже не пустяковой, а горькой и важной оттого, что она не чужая, а своя. А тут — почему бы не позвонить каким-то там чудакам, если чудаки сами написали, что сидят и ждут, чтобы им позвонили в любое время дня и ночи. Чего им сидеть ночью попусту — может, им никто не звонит?

Но вот тут все-таки раздался звонок в дверь. И по словам Натальи Павловны, он ей показался уже и нежеланным, и непонятным. Ведь ночью в многоэтажном доме звонку в дверь непременно должен предшествовать четко ощутимый в тишине комплект звуков, хотя бы раздвигающихся и потом сдвигающихся лифтовых дверей. А звонку предшествовала совершеннейшая тишина, и Наталья Павловна опешила.

Но ведь каждая вторая женщина тайно или явно верит в чудеса, и Наталья Павловна как раз из тех вторых, кто тайно в них верит. И поэтому дверь она открыла.

А на площадке стоял мальчик. Не совсем мальчик — у него пух на губе уже почти образовал мягонькие усики, и все же он был мальчик — росточком только чуть выше Ольги Скородумовой, с голубыми глазами, с детским румянцем во всю щеку, недавно намочивший под краном длинные, «под пажа», не очень густые волосики, чтобы его в меру модная прическа выглядела в лучшем свете. Одет он был в костюм недурного, но слишком для него взрослого покроя и в рубашку, усыпанную колдовскими значками карточных мастей: красные червы и бубны, черные трефы и пики.

— Почему вы не на лифте? — спросила баба Ната.

— Лю-ди спят, — опасливо просипел пришелец. — Он грохочет очень.

— А что у вас с голосом? — спросила баба Ната.

— Прох-ватило в машине. Пас-сажиры с той стороны все время окна опускают, — заикаясь от насморка, ответил гость.

— А сколько вам лет? — спросила баба Ната и, спохватившись, что держит долгожданного пришельца на площадке, исправилась: — Здравствуйте, проходите, меня зовут Наталья Павловна.

— Восемнадцать исполнилось, — не сводя с нее глаз, испуганно сказал юный таксист, — первого апреля. Здравствуйте. Очень приятно. Я — Мих-нев, — и он чихнул, — то есть Петя.

— Вы давно в третьем доме живете? Я вас во дворе почему-то никогда не встречала, — сказала Наталья Павловна.

— Я только полмесяца там живу, — разочарованно пробормотал Михнев. — На квартире. Я в автодорожный засыпался на письменной математике. Из-за шпар-галки. И пошел работать в парк. До армии. Я — из Волоколамска.

— А почему вы так долго шли? — настырно спросила Наталья Павловна.

— Н-неудобно. В-все-таки в чужой дом. Ходил переодеться, — стыдливо опустив голубые глаза, прошептал Петя Михнев.

— Идемте на кухню, — подытожила баба Ната, словно закончила выводить теорему. Она решительно открыла холодильник, насмешливо щелкнула по стройной бутылке светлого стекла, стоявшей на полочке в дверце, и распорядилась: — Сейчас вы выпьете у меня горячего молока с медом.