Вот положение! Неизвестно, как поступить.

Ладно, думаю, подождем, что будет дальше, до Токио еще далеко, может, прояснится ситуация.

— …А уже эти локоны вы накладываете сверху, и тогда получается словно крупная чешуя, только не спутайте с «Буксиром в порту», при «Буксире в порту» локоны выворачиваются… — бубнит мой сосед.

Но мне не до него. Смотрю, моя подопечная, та, что постарше, Белинда, поднимается и не спеша идет в хвостовой туалет. Неужели опять колоться? Она же недавно это делала — я сразу понял, глаз на эти дела у меня, слава богу, наметанный. Тем временем девчонка тоже уходит в носовой туалет. Рокко за ней. Странно, он же знает, что туалет занят. Стоит, ждет…

Ох, как все это мне не нравится. Не знаю уж, какой я полицейский, плохой или хороший, но нюх у меня будь здоров, не проходит все же время даром, научаешься кое-чему. Ну вот всем сердцем — нет, не умом, всем нутром чувствую, что сейчас что-то произойдет! И ничего не могу сделать. Как тот парень, что падал в пропасть, — не за что зацепиться, не на чем удержаться. Сию минуту начнется падение…

Может, другой на моем месте, не колеблясь, прострелил бы этому Рокко и его сообщнику башку, может, скомандовал «Руки вверх!» или быстро приблизился к ним и, незаметно угрожая пистолетом, разоружил… Не знаю, что сделал бы другой на моем месте. Я не делаю ничего. Я сижу на своем месте и потею от страха. Словно сквозь вату доносится до меня занудный голос:

— …Но челки на выпуклом лбу — это вам не челки на прямом. Тут нужна двойная обтекаемость, иначе вам не только «Шапки Мономаха» не сделать, а и «Дуба с желудями», что сегодня особенно модно…

Вот тогда все и происходит.

Происходит молниеносно.

Рокко выхватывает пистолет и громко кричит:

— Похищение! Всем руки на затылок!

Девчонка вырывает у какой-то японки маленького ребятенка с такой быстротой, с какой карманники сумочку у зазевавшейся прохожей. Унося ребенка, она вместе с Рокко исчезает в направлении кабины пилотов. А на их месте у первого ряда возникает «боксер» с расплющенным носом.

Первое, что он делает, это приказывает мне и парикмахеру перейти из салона первого класса в туристский.

В руках у него пистолет, а в глазах я читаю сожаление, что никто не встал, не приподнялся, чтобы можно было всадить такому пулю в лоб, что мы с парикмахером ни на секунду не задерживаемся и плюхаемся на первые же свободные места. Где-то в десятом ряду.

Мне не надо оборачиваться, чтобы знать, что Белинда стоит в хвосте салона у нас за спиной и что в руке она держит не губную помаду и не флакон одеколона.

Она негромко командует:

— Руки на затылок, не оборачиваться, первого, кто обернется — пристрелю.

Ее тихий голос слышен в салоне так же ясно, как если б она орала в мегафон.

В самолете мертвая (самое подходящее слово) тишина. Мы все сидим, положив руки на затылок и стараясь вдавиться в кресла.

Где-то там, за занавесками возле кабины пилотов, слышен приглушенный выстрел, возня, затем голос Рокко, он что-то кому-то приказывает, потом громкий голос стюардессы, передающий приказания летчикам, еще какие-то голоса.

Мой сосед парикмахер растерянно смотрит на меня и шепчет:

— Что это значит? Надо выяснить у стюардессы.

— Сидите и помалкивайте, — говорю, — самолет захвачен преступниками, уж не знаю, зачем.

Но я прекрасно понимаю, зачем.

Они догадались, что «засвечены». И скорее всего, потому что приметили меня и поняли, кто я. Поняли, что в Токио им путь закрыт. Теперь попытаются угнать самолет в какую-нибудь страну подальше. И там попытаются скрыться.

А вот что они сделают со мной? Убьют сразу? Постараются выяснить у меня, что известно полиции? Пристрелят со злости?

В эту минуту я за свою голову не то что гроша ломаного — кроличьего вздоха бы не дал. Прощай, дорогой Джон Леруа, да будет земля тебе пухом…

Но у бандитов другие дела. Идут, видимо, переговоры с летчиками, с землей, они выдвигают требования, с ними спорят, они угрожают, им уступают. Словом, обычная история, которая происходит при захвате самолета. Все это мне хорошо известно, все же кое-чему нас учили.

Наконец я чувствую, как самолет разворачивается на новый курс. Какой? Судить трудно, но, видимо, к границе Индии или Ирана. Куда же мы полетим? И хватит ли горючего? Там ведь Гималаи.

Из носового салона появляются стюардессы. Только самой хорошенькой, сероглазой нет. Бледные лица, заплаканные глаза, но держатся. Молча делают свое дело. Белинда эта разрешает нам опустить руки, еще раз предупредив, что при малейшем подозрительном движении будет стрелять, стюардессам разрешает принести пассажирам воды, разных успокоительных порошков, детям разрешает выйти в туалет.

До чего гуманные бандиты!

Где-то там, в носу самолета, в пилотской кабине, идут переговоры, решается наша судьба.

Вернее, она решается на земле, на ближайшем аэродроме, в ближайшем городе.

А еще вернее, она решается в Москве.

О случившемся уже доложили, конечно, русскому полицейскому начальству. Там совещаются, решают, как быть, принимают меры.

Какие?

Вот это главное.

Выполнят ли требования этих четырех мерзавцев, как предписывают международные соглашения, или откажутся? Тогда тут такая мясорубка начнется, что только держись. И первого в котлету превратят Джона Леруа!

Они, вообще-то, русские, знакомы с этим делом — как освобождать самолеты? Мы не знаем. Были у них два — три случая угона. Даже убили стюардессу. Словом, ничего не знаю об этом.

Да и черт с ним! Мне сейчас наплевать на всю мировую практику борьбы с воздушным пиратством. Меня интересует только вот этот наш конкретный случай, а в нем совершенно определенное лицо — Джон Леруа, который во что бы то ни стало должен остаться в живых.

Во что бы то ни стало!

Самолет начинает снижаться. Как это я не подумал, без дозаправки он, конечно же, никуда не долетит. Во всяком случае, туда, куда наверняка хотят бандиты.

Сейчас сядем заправляться.

У меня мелькает безумная надежда. Может, нас всех освободят, выпустят? Потребуют огромную сумму выкупа и освободят?

Я бы на их месте именно так поступил. Почему не заработать? Все равно терять нечего.

Но тут же меня окатывает волна ужаса. Всех освободят, а меня пристрелят! Я же полицейский, их злейший враг. Если уж на то пошло, то все произошло из-за меня.

Самолет приземляется тяжело, со стуком и толчками. Наверное, незнакомый летчикам аэродром или неподготовленный.

Я знаю, что сейчас происходит на земле. Аэродром оцепляют, подтягивают полицию, вокруг самолета в укромных местах расставлены бронетранспортеры с пулеметами, пожарные на своих пеноструйных машинах стоят наготове на случай взрыва самолета.

В здании аэропорта готовят операционные, собирают врачей, подгоняют санитарные автомобили.

Наш лайнер рулит очень долго в какой-нибудь дальний конец аэродрома, чтобы не пострадали здания и другие самолеты при взрыве. Незаметно на него нацеливают незажженные пока прожектора.

Специальные команды уже наготове, они подбираются к самолету…

По крайней мере, так происходило бы у нас.

Не всегда у нас это дело удается — освободить самолет. Самое удачное — это тогда, с «Люфтганзой». Хотите, расскажу? Хотите? Ну тогда слушайте.

С курорта летел «боинг» «Люфтганзы». Человек полтораста пассажиров, не считая экипажа. Вдруг четверо поднимаются с автоматами, орут: «Похищение! Всем руки на затылок!»

Ну все, конечно, начинают первое упражнение гимнастики. Двое из пиратов к летчикам ворвались: «Поворачивай на проселок!» Двое других раскидали по проходу взрывчатку, полили виски и коньяком из бара (не пожалели, вот люди!) и стоят, смотрят, не шевелится ли кто. Никто не шевелится.

И началось жуткое воздушное путешествие. Четыре дня по свету мотались — никакая страна их не принимала, никто их требований не выполнял. Они совсем озверели — первого пилота убили: он сумел, когда вел разные технические переговоры с аэродромами, сообщить, сколько пиратов, чем вооружены, где расположились в самолете. Так они его на колени поставили в центре прохода и в затылок пулю пустили, чтоб все видели. А в самолете дети, женщины, сердечные больные Начались истерики, у кого-то приступ…