— Ишь ты, — ухмыльнулся Будищев, хорошо знавший, что храбрость не входит в число добродетелей вестового.

— Обидно! — даже немного всхлипнул матрос, страстно желавший украсить свою голландку[3] крестом, но при этом упорно избегавший передовой.

— Как я тебя понимаю, братан! — сочувственно отозвался Дмитрий. — А не хочешь ли пойти ко мне в пулеметчики? Гадом буду, но все мои по окончании похода станут георгиевскими кавалерами! Ну, те кто выживут, конечно.

— Покорно благодарю, — поежился от подобной перспективы Абабков. — Только на кого же я их благородие господина Майера брошу? Ить он пропадет без меня, ровно дите малое!

— И то верно, — ухмыльнулся Будищев.

— Ну где вы там? — крикнул ему гардемарин. — Ваш ужин уже неоднократно остывал и новой поджарки просто не выдержит!

— Ничего страшного, я такой голодный, что того и гляди от твоего вестового кусок откушу, а он опять в госпиталь удерет.

— Я ему удеру! — рассвирепел моряк, — будь моя воля, он бы у меня линьков [4] получил, как в блаженные времена Николая Павловича, а не лечение! Трус, дезертир, подлец!

— Грех вам, Александр Александрович, наговаривать на меня, — забубнил матрос, но его прервал обеспокоенный Шеман.

— Тише! — крикнул он и все дружно начали прислушиваться к звукам канонады, внезапно раздавшимся на левом фланге.

— Что за черт? — удивился Дмитрий, так и не взявшийся за ложку.

— А ведь хорошо бьют! — заметил, присоединившийся к ним Берг.

Встревоженные офицеры собрались у бруствера и стали напряженно вглядываться в темноту, пытаясь понять, что же там происходит. Тут кто-то на центральной позиции догадался пустить ракету, затем еще несколько и скоро весь горизонт осветился огнем. Стало ясно видно, что наши траншеи левого фланга на всем протяжении атакованы противником и оттуда ясно доносятся звуки боя и яростные крики дерущихся.

— Они сделали вылазку! — констатировал лейтенант и, повернувшись назад, во всю мощь своих легких закричал, — Гарнизон в ружье!

— Блин, — выругался Будищев, — там же мой Федька!

— Мы ничем не можем им помочь! — почти простонал Майер.

— Надо обстрелять крепость, — подумал вслух Берг, и в этот же момент, как будто соглашаясь с ним, загрохотала вся русская осадная артиллерия. В текинскую цитадель полетел целый рой снарядов, бомб и ракет, послышались взрывы, трескотня ружей.

— Но почему они не атакуют нас?

— Тише! — заорал Шеман, и все замолкли в тщетной попытке расслышать за громом пушек звуки шагов подбирающихся к русским позициям текинцев.

— Идут, — хладнокровно заметил Дмитрий, отстраняя в сторону матроса, только что занявшего место у митральезы.

Гардемарин проделал тоже самое у второй, а подпоручик, приказал зарядить пушки картечью. Гарнизон застыл в тревожном ожидании неизбежной схватки. Темнота, окружавшая Калу, казалась живой и враждебной, откуда вот-вот выскочат враги, и начнется кровавый хаос. Однако скованные дисциплиной матросы и солдаты каменными изваяниями застыли на своих местах в ожидании приказа. Наконец, подбирающиеся ко рву текинцы стали отчетливо видны и лейтенант выдохнул: — Огонь!

Первыми рявкнули пушки, за ними зарокотали собирая кровавую жатву митральезы, а сверху дружно ударили берданки пехоты.

— Алла! — закричал кто-то из атакующих, но крик его тут же захлебнулся.

Судя по всему, нападавшие рассчитывали захватить русских врасплох и нарвавшись на столь плотный огонь дрогнули. Некоторое время их еще пытались поднять в атаку командиры или муллы, но град пуль и картечи не дал им ни единого шанса и вскоре охваченные паникой враги побежали.

— Слава богу! — перекрестился забывший о своем лютеранстве Майер. — Выстояли…

— Но что же случилось на левом фланге? — задал мучавший всех вопрос Шеман.

— Резня! — мрачно ответил Будищев, потом обернулся к расчету и строго приказал, — пулемет почистить и смазать. Ленты снарядить. Проверю!

— Есть, ваше благородие! — вытянулись матросы.

Берг, в свою очередь, приказал комендорам пробанить орудия и зарядить их на всякий случай картечью. Остальные офицеры, вновь собрались у бруствера, пытаясь понять, что же все-таки произошло. В этот момент, к прапорщику робко подкрался Абабков и заискивающим тоном спросил:

— Кушать-то будете?

— Что? — не понял тот.

— Я говорю, остыло…

[1] 8 линий — 20,3мм.

[2] Майор Булыгин, командовавший дивизионом тверских драгун, погиб вместе с генералом Петрусевичем.

[3] Голландка — белая форменная матросская рубаха с синим воротником. Такая же, но из синей фланели — фланка или фланелька.

[4] Линь — тонкий шнур, используемый в такелаже корабля. Поскольку с розгами и шпицрутенами в море туговато, для порки провинившихся использовались обрезки этого шнура — линьки.

Утро 28 декабря выдалось ясным и погожим. Едва поднявшись над горизонтом в нестерпимо лазоревое небо, ласковое солнышко начало пригревать замерзшую землю и сбившихся в кучу упрямых и озлобленных людей в военной форме. Многие из них прошедшей ночью были ранены, другие потеряли в жарких стычках своих товарищей, третьи просто не могли взять в толк, как такое вообще могло случиться?

По описаниям немногих уцелевших, накануне вечером саперный поручик Санденецкий со своими людьми занимался разбивкой на местности очередной параллели, которая должна была пройти ближе к Геок-тепе и тем самым еще больше стеснить неприятеля.

Работа шла своим чередом, сначала выполнили разметку на местности, потом взялись за лопаты, а между тем, едва ночная темнота вступила в свои права, несколько тысяч туркменских воинов вышли из крепости и в полном молчании направились к русскому лагерю. Сначала им приходилось красться, затем и вовсе передвигаться ползком, но ни один из них не издал ни звука. Ни у кого не звякнуло снаряжение, никто не кашлянул, не чихнул и вообще никак не выдал своего присутствия и только когда до проклятых «белых рубах» оставалось уже рукой подать, кто-то из солдат заприметил непонятную темную массу, неумолимо надвигавшуюся на них.

— Чего это? — недоуменно спросил он у товарищей.

— Тебе лишь бы по сторонам пялиться, а не работать! — с досадой пробурчал отделенный командир, — ну чего там может быть?

— Текинцы… — только и смог ответить сапер, увидевший как в скупом свете звезд, блеснуло лезвие туркменской шашки.

— Тревога! — заорал что есть силы унтер и, отбросив в сторону лопату, бросился в сторону стоявших пирамидой винтовок.

В три скачка добравшись до оружия, он успел схватиться за ствол берданки, но в этот момент в его спину вонзилось копье, с силой брошенное одним из нападавших. Холодеющие пальцы еще пытались нажать на спуск, но сил уже не хватало, и обливающийся кровью унтер-офицер неловко повалился в неоконченную траншею. Остальные солдаты не последовали его примеру, да и что они могли сделать против нескольких тысяч врагов, подобравшихся так близко? Единственным выходом для них было бегство к укреплениям занятым батальоном апшеронцев.

Заметив, что их обнаружили, текинцы разом поднялись, и, по-прежнему сохраняя молчание, бросились вперед. Один за другим настигали они бегущих в ужасе солдат и с яростным азартом рубили их. Единственным кому удалось достичь русских укреплений, оказался поручик Санденецкий.

— Стреляйте, позади неприятель! — успел крикнуть он, вскакивая на бруствер, но в этот момент, поравнявшийся с офицером джигит, ловко полоснул его по шее, едва не отделив голову от плеч.

Занимавшие передовой редут апшеронцы оказались в замешательстве. Командовавший ими подпоручик Готто, зная, что впереди свои, так и не решился отдать приказ стрелять, а через несколько секунд стало поздно. Ворвавшиеся в траншею враги начали резню. Сабли и кинжалы оказались в свалке куда действенней, нежели штыки. К тому же жители пустыни весьма ловко орудовали ими. В какую-то минуту погибло не менее сотни человек, а со стороны Геок-тепе к ним все прибывали и прибывали подкрепления. Почти не встречая сопротивления, они занимали параллели, убивая всех на своем пути, пока не наткнулись на командира батальона князя Магалова, спешащего узнать, что происходит.