— Ишь ты! — озадачился Шматов, наблюдавший все это в бинокль. — Чего это они?

— Небось, клянутся постоять за веру, — пожал плечами рассудительный Егорыч. — А те их, значит, подзуживают, дескать, не подведите, не то в рай не попадете.

— А у них и рай есть? — изумился Федька.

— Спрашиваешь, — отвечал ему ездовой. — Конечно есть, да еще не чета нашему. Там у них шахидов ихних, ну, тех, кто за веру погиб, специальные девки привечают, гурии называются, кажному по десятку, а то может и по более!

— Чего? — раззявил рот денщик. — Что это за рай такой с бабами? Ты еще скажи, что там им всем наливают!

— Может и наливают, я не бывал, врать не стану…

— Эй вы, богословы доморощенные, мать вашу, хорош базлать! Не то плюну на свои святые принципы и сдам вас с потрохами отцу Афанасию! Пусть разбирается, где вы этой ереси набрались?

— Да ладно тебе, Граф, — виновато забубнил Шматов, — я же просто поинтересовался…

— Вон лучше поинтересуйся, как Полковников свои пушки разворачивает. Сейчас шахидов до хрена будет.

— И что им всем девок выдадут, ну этих, гурий?

— Тьфу на тебя, придурок озабоченный!

Пока они обсуждали особенности мусульманского рая, на четвертой батарее и впрямь сняли орудия с передков и стали наводить их на Геок-тепе. Затем последовал приказ и из пушечных жерл вырвались клубы белого дыма, а затем донеслись раскаты выстрелов. Над собравшимися под стенами крепости всадниками вспухло несколько шрапнельных разрывов, и начался ад. Рои чугунных пуль косили защитников целыми рядами, разбивали им головы, вырывали куски мяса из коней и их всадников. Крики ужаса и стоны раненных, пронзительное ржание лошадей и все новые и новые взрывы. Те же кому посчастливилось уцелеть, бросились прочь в попытке спасти свои жизни.

Отогнав противника под прикрытие укреплений, русская колонна двинулась дальше, а артиллерия перенесла огонь вглубь крепости, чередуя шрапнель с гранатами. Судя по поднявшимся над Геок-тепе дымам, там начались пожары. Текинцы безуспешно пытались отвечать их своих древних пушек, но их ядра не были снаряжены взрывчаткой и потому не наносили никакого урона, лишь бессильно зарываясь в песок у ног осаждающих.

Пока батарея Мамацева обстреливала попеременно то крепость, то Янги-калу, за дело принялись топографы, производившие съемку местности и вражеских укреплений. Осажденные, занятые перестрелкой, не обращали на одиноких офицеров никакого внимания, и лишь когда Скобелев приказал пехоте отойти во избежание ненужных потерь, несколько раз выпалили и в их сторону.

Так продолжалось весь день. Скобелев со своим отрядом обошел Геок-тепе по кругу, время от времени останавливаясь. Топографы занимались съемкой, артиллерия вела огонь по текинцам, держа их в почтительном отдалении. Иногда генерал приказывал ротам делать навесные залпы по крепости, и солдаты дружно палили по невидимому врагу. У Будищева были большие сомнения по поводу эффективности подобного огня, но прочие офицеры были уверены, таким образом осажденным причинены немалые потери. Сам же он пока что не сделал ни одного выстрела по противнику. Сегодня генерал решил держать морские митральезы в резерве и так ни разу и не переменил своего мнения. И лишь когда русская колонна двинулась в обратный путь, тачанки сами собой оказались в арьергарде.

Заметив что «белые рубахи» отступают, а губительный огонь русских пушек прекратился, обитатели крепости покинули свою цитадель и бросились в погоню. Одни желали отомстить за погибших при обстреле друзей и близких, другие, возможно, увидели в отходе врага случай отличиться, но то с одной, то с другой стороны от рекогносцировочного отряда стали появляться многочисленные группы всадников. Некоторые из них, держась на порядочном расстоянии, обстреливали врага из винтовок, другие старались подойти поближе, чтобы броситься в отчаянную сабельную рубку. Но и те и другие на свою беду оказались в досягаемости пулемета Будищева.

— Его превосходительство приказал вашему взводу рассеять вражеских стрелков! — прохрипел прискакавший ординарец с запыленным лицом.

Слушаюсь! — сразу же оживившись, отозвался Дмитрий и, плотоядно усмехнувшись, велел вознице:

— Егорыч, трогай!

— Есть! — мрачно отозвался тот и свистнул кнутом.

Обе запряжки пустились с места в галоп и тачанки, почти синхронно выйдя из колонны, повернула к текинцам. Обходя по широкой дуге русский арьергард, они поливали огнем всех, кто имел неосторожность приблизиться, а затем мчались дальше. Быстро осознавшие опасность исходившие от необычных повозок, уже получившими название шайтан-арба, преследователи принялись палить по ним, но те двигались слишком быстро, а в ответ прилетали все новые и новые порции свинца.

Артиллеристы также не остались в стороне, и несколько раз делали остановки, чтобы обстрелять наседавшего противника. Шрапнель быстро вразумляла самых непонятливых и отход продолжался. Так чередуя пушечные залпы и пулеметные очереди, русская колонна к вечеру добралась до Егин-Батыр-калы.

Будищев вместе с расчетом тачанки все еще прикрывал заходящие в лагерь войска, когда к ним подскакал какой-то джигит из числа поддерживающих русских туркмен, в котором Дмитрий признал своего давнего знакомца Нефес-мергена. С уважением посмотрев на дымящуюся митральезу, он что-то сказал на своем наречии, приложив руку к сердцу, затем повернулся в сторону Геок-тепе и прокричал с неожиданной яростью:

— Теке ýok boldy! [6]

После чего так же круто развернул своего скакуна и умчался.

— Чего это он? — хрипло спросил Федька, вытирая чумазое от пороховой гари лицо.

— Колдун это местный, — как можно более равнодушным голосом поведал ему прапорщик. — Должно, узнал, что вы тут про ихний рай толковали, вот и проклял.

— Да неужто?! — перепугался Шматов и растеряно повернулся к ездовому, как будто ища защиты. — Егорыч, как же это?

— Ох, Федя, как же ты до своих годов-то дожил! — еле проговорил тот, корчась от смеха. — А еще Егориевский кавалер!

[1] Чистая правда.

[2] Русский фунт = 409 грамм. В фунте 96 золотников по 4,26 грамма.

[3] Гарнец или четверть = ¼ ведра или около 3 литров.

[4] Саман — в данном случае мелко нарубленная солома. А вообще это кирпич из необожжённой глины с добавлением этого самого самана.

[5] Кутенок — щенок.

[6] Погиб Теке! (туркм.) Если ошибка, не сочтите за труд поправить.

Следующие несколько дней прошли в относительном затишье. Русские укреплялись в своем лагере в Егин-Батыр-кала, лишь изредка выходя из него небольшими партиями для фуражировки или разведки. По обыкновению, царившему в Русской Императорской армии, эти отряды составлялись из трех родов войск. Обычно роту — две пехоты, сотня казаков и взвод артиллерии.[1] В одну из таких экспедиций вместо пушек были включены митральезы.

Уже потом выяснилось, что диктуя приказ о формировании отряда, Скобелев имел в виду морские скорострельные орудия, но отвлекся и нечетко выяснил свою мысль, но адъютант его не понял, а потому, не мудрствуя лукаво, написал: — «взвод морской батареи». Между тем, две десантные пушки системы Барановского [2] только что заняли свое место в редуте перед лагерем, и заменить их было не то чтобы совсем нечем… просто Шеману это и в голову не пришло.

— Гардемарин Майер! — громко позвал он, получив бумагу из штаба.

— Слушаю, — высунулся тот из соседней кибитки.

— Берите свой взвод и отправляйтесь в распоряжение войскового старшины Верещагина.

— Есть!

— Что за шум, а драки нет? — поинтересовался подошедший к ним Будищев.

— Надеюсь, скоро будет! — весело отозвался гардемарин, которому хуже горькой редьки надоело томиться в резерве.

— На фуражировку что ли? — догадался Дмитрий.

— На нее!

— Хорошее дело.

— Я тоже так думаю, — улыбнулся во все тридцать два зуба моряк.

— Главное не забудь, что не все добытое тяжким трудом надо отдавать интендантам.