Зоя смотрела поверх головы Билли.

– Мои сыновья ценили только то, что могли съесть, или украсть, или…

Билли откашлялся и спокойно взглянул на мать, та пробурчала что-то невразумительное.

Эсмеральда снова взяла вилку, другой рукой машинально заправив за ухо прядку волос.

– Думаю, девушка, тебе следует причесаться. Не годится сидеть за столом в таком виде.

Зоя тяжело выбралась из-за стола и, топая, как бегемот, подошла к буфету. Порывшись в коробке с нитками, она вытащила оттуда выцветшую ленточку. Зоя собрала волосы Эсмеральды в пучок и с невероятной ловкостью завязала ей на затылке бант. Глаза у Билли странно сверкнули.

– Ну, вот. Правда, красиво? – Зоя отступила на шаг, любуясь своей работой.

– Спасибо, мэм… я хочу сказать… миссис… мама, – выдавила наконец Эсмеральда. Билли усмехнулся:

– Не будем церемониться, миссис Дарлинг. Может, мне тоже звать вас мамой?

Зоя нахмурилась. Она молча направилась к выходу, прихватив по дороге топор. Сэди бодро прошлепала за ней.

Билли невозмутимо вернулся к своему завтраку.

– Тебя не волнует, что твоя мать так сурова с тобой? – спросила Эсмеральда.

– Она имеет на это право, – ответил он, аппетитно впиваясь белоснежными зубами в свежий бисквит. – Мы не виделись с ней целых четырнадцать лет.

Билли запивал бисквит молоком и слизнул пену с губ.

– Когда я сказал ей, что собираюсь вернуться в Миссури и примкнуть к шайке кровавого Билла, в которой были мои братья, она не проронила ни слова. Я был единственным из братьев, кто поехал с ней в Нью-Мехико, чтобы помочь ей устроиться, и она, видимо, решила, что я останусь с ней. Когда я уходил, она даже не пыталась меня удержать. Мне было бы легче, если бы она заплакала или ударила меня. Но после смерти отца у нее просто не осталось слез. – Он грустно покачал головой. – Я никогда не выносил женских слез и дал себе слово найти тех негодяев, которые заставили плакать мою мать.

– Так, значит, вы были там, – поразилась Эсмеральда, – в ту ночь, когда вашего отца… убили?

Он кивнул:

– В то время я был тощим и слабым тринадцатилетним мальчишкой. Что я мог сделать? В отчаянии пытался остановить солдат, но они, конечно, оттащили меня. Потом, когда они наконец ушли и я перерезал веревку, на которой они повесили отца, было уже поздно.

Эсмеральда пришла в ужас и постаралась отогнать от себя это страшное видение.

– Если бы у вас тогда в руках оказалось ружье, они убили бы и вас, а ваша мать провела бы эти четырнадцать лет, оплакивая вас обоих.

– Думаю, она и так оплакивает меня… Конечно, нельзя обвинять ее в том, что она тяжело восприняла мой уход. Ведь я был ее последней надеждой. Она всегда мечтала о том, что ее мальчики добьются лучшей доли, чем их отец – бедный фермер. И уж, конечно, не думала, что они станут преступниками. Между прочим, ее родной брат был юристом, работал в Спрингфилде.

Эсмеральда с сочувствием смотрела на Билли.

– Должно быть, она вас очень любила, – тихо сказала она.

Билли смущенно улыбнулся.

– Вы знаете, – смущенно сказал он, – мама всегда выделяла меня. Братья так ревновали, что готовы были продать меня цыганам.

– Мистер Дарлинг, а как вам удалось узнать эту историю? – спросила Эсмеральда.

– Да попалась где-то на глаза, – невнятно пробормотал он, откусывая новый ломтик бисквита.

Но Эсмеральда отлично знала, где именно она ему попалась на глаза – на страницах старой семейной Библии. Знала она и то, что он станет горячо отрицать это, если его прижать. Точно так же, как отрицал принадлежность ему книжек о подвигах знаменитых полицейских. Так же, как отрицал бы свое страстное желание стать одним из них.

– Мама всегда оставляла мне самые лакомые кусочки, – продолжал Билли, – а я буквально изводил ее в те дни, когда она пекла что-нибудь. Она притворялась, что ужасно сердится, и выгоняла меня из кухни, а потом я находил на столе вот этот самый кувшин с молоком и здоровенный кусок пирога. Да, она всегда любила меня…

«Разве можно было его не любить!» – подумала Эсмеральда.

Как могла Зоя Дарлинг не любить своего красивого смелого сына, восставшего против жестокости и разгула братьев? Мальчика, который в раннем детстве вынужден был видеть то, что никогда не должны видеть дети? Который, несмотря на все эти ужасы, вырос добрым и нежным. Разве можно было его не любить?!

Казалось, время остановилось. Только золотые пылинки без устали кружились в воздухе над головой Билли, и Эсмеральда не могла оторвать от них взгляд. Потом резко встала, чуть не опрокинув стул.

Билли удивленно посмотрел на нее.

– Что случилось, милая? Ты побелела как полотно. – Он шутливо показал на пустой стакан. – Может, молоко оказалось прокисшим?

– Нет… мне… Молоко было просто замечательным. М-может, что-то другое.

Это «что-то другое», высокого роста, с длинными стройными ногами, серовато-зелеными глазами находилось сейчас рядом и пыталось понять причину ее замешательства.

Эсмеральда резко повернулась, но забыла, что закутана в одеяло, и запуталась в нем. Билли стремительно выскочил из-за стола и подхватил ее, не дав упасть. Она взглянула в подернутые дымкой глаза и, вырвавшись из его рук, опрометью вылетела на улицу, как будто за ней кто-то гнался.

Бартоломью Файн начинал сходить с ума. Скрывшись в пещере каньона после своего постыдного бегства из банка, он проводил дни и ночи в безумном страхе перед призраком смерти. Призрак этот воплотился для него в незнакомце, одетом во все черное, в широкополой шляпе, затеняющей лицо. Он оказался неплохим собеседником, склонным к шутке, и не проявил ни малейших признаков враждебности. И тем не менее Бартоломью даже в мыслях называл его мистер Смерть. Бартоломью в ужасе ждал того момента, когда тень от полей шляпы исчезнет и он увидит в глазах призрачного незнакомца дьявольский огонь.

Зная, что мистер Смерть постоянно маячит перед выходом из пещеры, Бартоломью, не. имея возможности выйти, коротал время с бутылкой виски. Он никогда не любил спиртное, но сейчас пол его пещеры был завален опустевшими бутылками. И все из-за этого бесплотного привидения, сторожившего его снаружи.

Бартоломью был парализован страхом. Однажды он осмелился подползти к выходу, чтобы помочиться в углу, и случайно нашел там осколок старого зеркала, перед которым, бывало, подстригал свою бороду, когда пещера служила укрытием его шайке. У него вырвался крик отчаяния, когда он увидел отразившееся в зеркале одичавшее существо, в котором с трудом узнал себя. Дикие воспаленные глаза; встрепанная, отросшая борода; провалившиеся щеки. Он в ужасе отпрянул и закрыл лицо руками, а в ушах у него звучал издевательский смех мистера Смерть.

Ночами было еще хуже. После захода солнца становилось довольно холодно, мистер Смерть никогда не разжигал костер.

Каждую ночь Бартоломью беспокойно вертелся на жестком сыром ложе, пытаясь заснуть, чтобы поскорее миновало страшное ночное время, но усилия его были тщетны.

В темноте пещеры ему виделась кровь. Она была повсюду, но главное – на белых перчатках его сестры. Он в ужасе закрывал глаза, но перед ним всплывало лицо Эсмеральды. В глазах сестры был стыд. Стыд за него.

Он вспомнил, как Эсмеральда светилась от гордости, когда он прибегал из школы, зажав в кулачке листок с рассказом, за который его похвалил учитель. Как она волновалась и ликовала, когда он делал свои первые, еще слабые попытки писать стихи. Он помнил, как она ободряла и успокаивала его, когда менее способный ученик был удостоен ежегодной премии за свое сочинение. А теперь его сестра стыдилась его!

Однажды ночью, когда уже прошло больше недели его унизительного пребывания в пещере, его измученное бессонницей и страхом воображение подсказало ему, что у той истории в банке мог быть другой финал. Ему рисовалась Эсмеральда, беспомощно распростертая на полу в луже крови, убитая его собственной рукой…

Бартоломью очнулся от страшного видения с бешено стучащим сердцем, в холодном поту.