Всем известно, как ученики любят уроки. Вообще не любят.

Зато они обожают перемены, особенно большие.

Поэтому Леха Корольков, ученик с семилетним стажем, должен был бы чувствовать огромное счастье после трех больших перемен, происшедших в его жизни. Они, эти перемены, произошли в одно время, в короткий, так сказать, исторический период — летом, между седьмым и восьмым классами.

Но Корольков вместо радости чувствовал одно большое-пребольшое горе. Тройное горе, как вы правильно догадались.

Ни одна перемена Леху не устраивала. Почему? Да все очень просто. Стоит назвать эти перемены, как все станет на свои места.

Во-первых, семья Корольковых переехала на новую квартиру, которая находилась далековато… на противоположном конце города. Из этого следовало, что Леха лишился своего старого двора и старой, проверенной компании.

Во-вторых, ему, Алексею Королькову, предстояло начать учебный год в новой школе и, понятное дело, в новом классе. А это означало, что и старые приятели-однокласснички также плакали.

В-третьих, Лехе накануне переезда стукнуло 13, и весь новый учебный год он должен был провести под этим зловещим числом.

«-И очень хорошо, Алексей, что мы скоро будем жить совершенно в другом месте», — часто повторяла мама накануне переезда. Ей до ужаса (мамины слова) надоел этот бандитский двор (также мамины слова), где Леха пропадал целыми днями.

Мама всерьез полагала, что двор в новом микрорайоне окажется не таким бандитским, как прежний. У Лехи на этот счет было свое мнение, гораздо более приземленное, и выражалось оно весьма простыми словами: люди везде одинаковы, и их дети тоже. И оно, это мнение, подтвердилось в тот самый день, когда Корольковы переезжали, только Леха матери ничего не рассказал, а зачем, чтобы она волновалась?

Началось это так. Грузовик укатил, оставив новоселов, их вещи и всю мебель у подъезда. Мама отправилась наверх с ключами, отец и трое его приятелей-сослуживцев, которые помогали при переезде, унесли первый шкаф, а Леха остался внизу присматривать за пожитками.

Он испытывал странные чувства, сидя на скамейке и рассматривая большую кучу вещей перед собой. Вот лежит все богатство семьи Корольковых, выставленное на всеобщее обозрение, думал Леха, незамысловатое, надо сказать, богатство. Ну, телевизор, видак — это не в счет, это сейчас у многих есть, ну, еще двухкассетник «Шарп» — тоже, в общем, ерунда, мыльница… Не впечатляет. Но среди вещей попадались такие, о которых он, Леха, и думать забыл: например, его детский трехколесный велосипед или его кроватка, в которой он спал до шести лет. Да-а, в кроватку он теперь и сидя не поместится…

И зачем все это родители потянули с собой на новую квартиру?

Или подушки с одеялами, свернутые чебуреками, и многое другое, что обычно принято даже от гостей скрывать, — лежит весь скарб теперь под открытым небом, и люди, кому не лень, на него пялятся. Вон какой-то барыга, пошатываясь, вышел пьяный из подъезда, притормозил и таким взглядом окинул кучу, будто стянуть что-то хотел. Леха только пошевелился, и барыгу словно ветром сдуло.

Чужие люди смотрят на вещи и как будто что-то тайное узнают о семье Корольковых и о самом Лехе. От этого ему не по себе. Неловко.

— Слышь, прикурить будет?

Вопрос прозвучал неожиданно, перебив все размышления. Леха мысленно вздрогнул — но лишь мысленно. Давно прошли те времена, когда Корольков с любопытством оглядывался по сторонам после подобных вопросов, адресованных непонятно кому.

— Слышь, сопляк, тебе говорят. Огонь есть?

Во второй раз голос раздался ближе, и у Лехи возникло неприятное подозрение, что обращаются к нему. Корольков и тут не поднял голову — зато его мысли вовсю стали набирать обороты. Первым делом Леха подумал, что это элементарное прощупывание.

Местные пацаны, конечно же, давно узрели новичка на своей территории, они поняли, что новичок сегодня переселяется сюда, и этот двор отныне будет не только их, но и его, — и они послали кое-кого. Послали — чтобы устроить новичку испытание!

Но его назвали сопляком, а так не полагалось. Либо здесь переиграл тот, кого послали знакомиться, либо местная тусовка состоит из одних придурков. Третьего объяснения Леха не придумал.

Во всяком случае, тот, кого называют сопляком, должен быть готов скорее умереть, чем отозваться.

— Слышь…

Скамейка едва заметно качнулась, а голос теперь прозвучал над самым ухом. Поскольку «слышь» было словом вполне нейтральным, Леха решил, что пора ему поинтересоваться личностью своего назойливого собеседника.

Корольков очень медленно, даже лениво поднял голову и как бы случайно посмотрел в ту сторону, откуда долетел вопрос.

Совсем рядом, в каком-то метре от него, стоял длинноволосый парень и нахально ухмылялся. Все в нем, в этом незнакомце, покачивалось: и пряди немытых волос по обе стороны лица, и сам парень, и его нога в рваной кроссовке «Рибок», опиравшаяся на край скамьи и покачивавшая ее. Леха сквозь прореху в пыльном кожзаменителе видел, как шевелится внутри кроссовки большой палец, обтянутый носком.

В руках парень (да какой там парень — пацан примерно одного с Лехой возраста) гордо крутил сигарету.

«Интересно, старики действительно разрешают ему курить?..», «А как долго он клянчил у них свои шмотки?» — замелькали в голове у Королькова различные мысли.

На незнакомце был черный прикид с претензией на крутизну — угольно-черные джинсы, расчетливо надорванные на коленях, и, несмотря на жару, кожаная куртка, густо усеянная заклепками и другими прибамбасами.

«Так, понятное дело. Местный абориген. Хэви-метал. Весь в заклепках, как самолет или как подводная лодка…»

— Молчишь? — пацан указал коричневым сигаретным фильтром на кучу вещей, и уголки рта его при этом опустились. — Не въехал? Столько барахла имеешь, а прикурить нету?

Презрительная гримаса растеклась в ухмылку, с которой клёпаный заглянул Лехе в глаза. Он словно наблюдал, как Леха проглотит прозвучавшие слова.

Ну уж нет!

Леха держался из последних сил, потому что «барахло» задело его даже больше, чем «сопляк», и за самое, что называется, живое место задело. Что же это такое получается? Сидел себе Корольков, никого не трогал, было ему неловко оттого, что всякие семейные вещички выставлены на всеобщий обзор, а тут появляется какой-то придурок и сует нос, куда не надо, да еще обзывает вещи барахлом, а самого Леху — сопляком.

Нет, это не просто абориген. Это ба-аль-шой абориген. Король аборигенов. «Туземец», никогда не получавший нормального воспитания.

— Что — крутой? — как мог спокойно поинтересовался Леха.

Он понимал, что если сейчас поступит необдуманно, то испортит отношения с дворовой тусовкой, представителем которой наверняка является собеседник.

Реакция у клёпаного была такая, что Леха почувствовал все основания гордиться собой. Первая фраза получилась то, что надо, длинноволосый даже рот открыл.

Мальчишка выпрямился, и Корольков увидел у него на груди крылатого Роджера без скрещенных костей, изображенного в кровавых тонах на когда-то черной, а теперь серой, застиранной, майке. У Роджера тоже был открыт рот.

Очередь была за второй фразой, и Леха быстренько ее выдал.

— Закрой пасть, — с воодушевлением произнес Корольков. — И возьми назад «сопляка»… и «барахло», понял?

На физиономии незнакомого пацана появилось задумчивое выражение. Рот он, конечно, закрыл, а потом медленно сунул сигарету в карман и снял рваную кроссовку со скамейки. Что должно было произойти дальше? Леха уже почти догадался. Краем глаза он старался следить за ладонями клёпаного, не сожмутся ли они в кулаки.