— Куда делся Робинзон? — волновался Солнышкин. — Что с ним случилось?

— Чудак! — успокоил его Перчиков. — Просто он, наверное, переехал в новый дом. Выбрал себе что-нибудь поуютней этой развалины.

И хотя Солнышкину этот дом очень нравился, он, в общем, согласился с Перчиковым. И они направились в порт.

А по другой стороне улицы шагал счастливый Бурун. Он шёл готовиться к своему последнему рейсу, потому что после него уходил на пенсию — и на работу в цирк. Правда, не укротителем и не дрессировщиком, но он был готов даже расстилать ковёр, на котором будут выступать его любимые медведики!

Вечером, когда усталый от ходьбы Солнышкин прилёг отдохнуть на своём втором этаже, в каюту ворвался Перчиков.

— Дрыхнешь и ничего не знаешь?

— А что? — вскочил Солнышкин.

— Как «что»? Идём в Антарктиду! Солнышкин так подскочил, что врезался головой в потолок, но даже не обратил на это внимания.

— Не может быть!

— Может! — крикнул Перчиков. — Всё может быть, Солнышкин. Мы везём продукты полярникам!

И друзья бросились обнимать друг друга:

— Да здравствует Антарктида! — крикнул Перчиков.

— Да здравствуют айсберги!

— Да здравствуют пингвины! — ещё громче заорал Солнышкин и с маху сделал стойку на руках.

С этого часа дни помчались наперегонки, как дельфины. Все бегали, суетились, к пароходу подлетали грузовики. В трюмы вносили ящики с консервами и компотом, мешки с сахаром и мукой, сгущённое молоко и шоколад, сухари и галеты.

Солнышкин торопился со всеми, сам себе командовал и сам всё исполнял. Он купил карту, чтобы отмечать маршрут судна, смастерил клетку, в которой решил привезти на Большую землю настоящего королевского пингвина. По ночам он часто вскакивал с постели и, выглянув в иллюминатор, вздыхал: ему снились айсберги! И он совсем не замечал, как к нему исподтишка подкрадывалась беда.

Наступил день отплытия. Пароход «Даёшь!» торжественно вывели на рейд. Солнышкин стоял на вахте у трапа и всматривался в берег. Там махали платочками женщины, инспекторы носились с бумагами, а Моряков получал на берегу последние документы и особо важные распоряжения.

Он должен был подойти к судну на катере, и Солнышкин привязывал к борту красивый капитанский штормтрап. Он завязал его уже на один узел, как вдруг за спиной раздался знакомый возглас:

— О, привет Солнышкину!

Солнышкин оставил трап и оглянулся. С другой стороны, прямо через борт перебрасывая длинные ноги, с маленького буксирного катера кто-то перелезал на «Даёшь!». Нос человека медленно вращался, принюхиваясь к запахам, а глаза уже нашаривали дверь камбуза. И хотя лицо и руки человека были чернее сажи, Солнышкин сразу узнал Ваську-бича. Он вспомнил первую встречу, путешествие по городу и с улыбкой спросил:

— Ну, как компот?

— Ах, Солнышкин! — торжественно сказал Васька. — Я ведь работаю. Работаю, Солнышкин. В жизни, кажется, есть кое-что поважнее компота…

В это время с катера закричали:

— Васька! Васька!

Он кивнул чумазой головой и заторопился:

— Видишь, без Васьки никуда! Лошадиных сил у мотора не хватает. — Он перекинул ногу через борт и улыбнулся: — Будь здоров, Солнышкин! Нас ждут великие дела!

Солнышкин протянул ему свою руку, и вдруг Васька оцепенел: на руке у Солнышкина сверкнул удивительный старинный компас.

— Вот это штучка! — сказала Васька. — Продай!

— Не могу, — ответил Солнышкин.

— Меняю на тельнягу и ботинки.

— Не могу, — сказал Солнышкин. — Не нужны мне тельняшки и ботинки. Компас-то особенный…

— А что? — спросил Васька.

— Да так… Говорят, если правильно живёшь, на север показывает, плохо — вертится из стороны в сторону.

Солнышкин разговорился, а именно в этот момент Моряков возвращался с берега на судно. Он был человек верного слова и держал в руке десять порций сливочного мороженого, которыми обещал премировать Солнышкина.

— Отличный, настоящий матрос! — повторял он.

И как только катер подвалил к борту «Даёшь!», Моряков прыжком повис на штормтрапе и стал подниматься вверх.

«Фьюить!» — свистнуло вверху.

«Фьюить!» — свистнуло второй раз.

— Стойте! — крикнул Солнышкин, но трап уже дёрнулся, узел развязался, и Моряков вместе с десятью порциями мороженого бултыхнулся вниз.

Он тут же вынырнул, но короткая балясина — деревянная ступенька — стукнула его по лбу. Он вынырнул второй раз, но вторая ступенька больно шлёпнула его снова. Солнышкин с ужасом смотрел, как десять раз выныривал Моряков и десять раз ступеньки шлёпали его по одному и тому же месту. Наконец трап свалился совсем, и на поверхности рядом с ним закачалась капитанская фуражка.

— Спасайте! — завопил Солнышкин.

— Человек за бортом! — закричали на катере и бросились на помощь.

Моряков, вынырнув, приоткрыл один глаз, высунул из воды крепкую руку, ухватился за конец каната и в минуту оказался на палубе. С него ручьями стекала вода, на лбу вырастала громадная шишка. Потирая лоб, он бросился в каюту.

«Всё! — подумал Солнышкин. Он побледнел, и его рыжий чубчик стал бледным, как лёд в Антарктиде. Он закрыл рукой лицо. — Вот тебе и Антарктида! Вот тебе и пингвины! Неужели всё кончилось?»

Вокруг Солнышкина собралась вся команда.

— Бедный Солнышкин! — ехидно ухмыльнулся артельщик, которого не успели выгнать из-за срочности рейса.

— Разиня! — сердито процедил сквозь зубы Федькин и отпустил Солнышкину щелчок.

— Ах, Солнышкин, мы все тебя любим, — сказала Марина, будто уже прощалась.

— Ну и ну, отмочил! — вздохнул Перчиков.

А Солнышкин стоял ни жив ни мёртв и думал:

«До свиданья, Антарктида, до свиданья, океан!»

— А всё из-за Васьки и ещё из-за этой вот штуки! — с горечью проговорил он и щёлкнул пальцем по крышке маленького бронзового компаса.

— Не мели ерунду, — возразил Перчиков, который никогда не интересовался, что это за компас у Солнышкина на руке. — При чём тут эта коробка?

— А при том, — сказал Солнышкин и выложил Перчикову историю робинзоновского подарка.

— Забавно, — качнул головой Федькин, глядя на компас.

— Всё показывал правильно! А тут, когда я болтал с Васькой, в самую трудную минуту не мог шевельнуться! За штурвалом я стоять не умею, а на компасе — всё правильно. Узлы вязать не умею, а на компасе — правильно. И моряком я ещё не стал — всё равно правильно, — чуть не глотая слезы, говорил Солнышкин.

— Знаешь, — задумчиво перебил его Перчиков, — ты, конечно, прав, настоящим матросом ты ещё не стал, но не беда, Солнышкин, не всё сразу! Самое главное, чтобы работал как следует твой самый надёжный компас. — И Перчиков положил ладонь Солнышкину на грудь, где тихо и грустно стучало его сердце. — А он работал неплохо. И этот бронзовый старичок всё показывал верно.

И тут все увидели, как стрелка маленького бронзового компаса, едва шевельнувшись, твердо указала на «норд».

— Жаль только, что случилась вся эта ерунда, — сказал Перчиков и подумал вслух: — А что, если нам всем пойти к Морякову?

Вдруг среди общего крика раздался голос боцмана:

— Солнышкин, к капитану!

Все замерли. Где-то далеко в городе звякнул трамвай, за бортом плеснула волна, и с криком пролетела чайка.

Солнышкин вздохнул, пригладил чуб, поднялся по трапу и переступил порог капитанской каюты.

Моряков ходил взад и вперёд, прикрывая подушкой посиневший лоб.

— Та-ак, — мрачно сказал капитан и повернулся к Солнышкину: — Значит, убить меня захотел?

— Нет, что вы… — грустно ответил Солнышкин.

— Значит, утопить меня захотел?

— Не хотел… — ещё грустнее сказал Солнышкин.

— Опозорить меня перед всем флотом захотел?

— Нет-ет, — покачал Солнышкин головой.

— Так не хотел? — спросил сердито Моряков.

— Нет, — повторил Солнышкин и посмотрел на свои ботинки.