Конечно, под медвежьей шкурой прятался одуревший от боли артельщик. Он сидел в клетке, а рядом с ним в страхе карабкался на стенку настоящий гималайский медведь, которого артельщик едва не придавил своей тушей. Но, убедившись, что новым сосед не предпринимает никаких агрессивных действий, медведь тихонько потянул носом и опустился на пол.

Артельщик набился в угол. А мишка сделал шаг и обнюхал его.

«Сожрёт, сожрёт!» — хотел крикнуть артельщик. Шерсть на шкуре начала подниматься дыбом. Но добрый гималаец подошёл поближе и лизнул нового товарища по несчастью.

Он это сделал так ласково, что артельщик не выдержал: вцепившись в клетку, он посмотрел в ту сторону, где сверкал огнями жюлькипурский банк, и горько-горько всхлипнул. По толстым щекам покатились слёзы.

А между тем к маленькому английскому пароходику со всех сторон мчались жюлькипурцы. До чего же быстро распространяются слухи!

— Оборотень! — кричали одни.

— Он разорвал полкоманды! — ужасались другие.

А хозяин зоопарка, взлетев на трап, кричал:

— За любую цену, только нашему зоопарку!

Великие планы рушились. И артельщик заплакал ещё громче.

— Бобби, что он делает? — спросил сверху штурман.

— Он рыдает, — прохрипел старый матрос.

— Смотрите! Он в самом деле рыдает! — раздался над головой артельщика голос, от которого слёзы покатились у него, как ручьи по палубе.

— Он действительно рыдает! — воскликнул Моряков, который прибежал почти со всей командой. — Дайте-ка лампу!

Капитан присел и чуть не выпустил лампу из рук. Прямо перед ним, вцепившись в клетку волосатыми руками и прижавшись к прутьям пухлой щекой, рыдал артельщик, которого участливо лизал большой гималайский медведь. А сзади него лежала знакомая Морякову медвежья шкура.

— Артельщик! — крикнул Солнышкин.

— Он уже куплен! — предупредил хозяин зоопарка.

И тут случилось нечто неожиданное. Пионерчиков подскочил к доктору Челкашкину и, размахивая пальцем, яростно крикнул:

— Всё это ваши штучки, всё это ваши эксперименты, я знаю!

Челкашкин удивлённо пожал плечами.

Слушайте, штурман, что вы говорите? — вмешался Моряков. — Какие эксперименты?

— Вы ещё ничего не знаете, — сказал Пионерчиков, который кое-что повидал за это время. — Ничего не знаете! — Открыв клетку, он помог выбраться заливающемуся слезами артельщику.

Стёпка всхлипнул и вдруг, повернувшись, двинул ногой доброго медведя, будто тот был виноват во всех его бедах! Потом он побрёл за Пионерчиковым мимо потрясённого Бобби Пойкинса и ещё более потрясённого хозяина зоопарка, оставив в клетке гималайского медведя, который никак не мог понять, за что его ударил сосед и зачем он выбрался из такой чудесной шкуры…

А через час «Даёшь!» уже проходил под пальмами Жюлькипурского пролива. Луна хитровато смотрела ему вслед, пахло бананами, где-то кричали обезьяны, и славный пароход летел в Индийский океан навстречу новым ветрам, новым широтам и новым приключениям.

На земле Жюлькипура наступило привычное спокойствие. Породистый хозяин собачьей лавки торговал братьями и сестрами. В художественном салоне дозревали новые натюрморты выдающегося художника. А в небе нокаутировали друг друга неоновые рекламы двух соперничающих банков.

Все недавние события нашли отклик в местной газете. На её страницах даже появился портрет артельщика с подписью: «Необычайные эксперименты на палубе русского парохода».

Кое в чём газета, конечно, оказалась нрава. Эксперименты были. Но о них мы расскажем чуть-чуть позднее.

В океане стоял полный штиль. Солнышкин лежал на шлюппалубе, в спасательной шлюпке, и слушал, как весело постукивает машина. Он по запаху чувствовал, какие сейчас прозрачные волны, какие на небе лёгкие облака, но окончательно просыпаться ему не хотелось. Сбоку, накрыв беретом лицо, спал Перчиков.

Вдруг Солнышкин шевельнул ногой, засмеялся и сказал:

— Перчиков, не дурачься!

Ему никто не ответил. В лицо подул ветерок, мягко пригладил волосы, и Солнышкин хотел ещё вздремнуть, но дёрнулся от хохота и поджал ноги.

— Перчиков, не трогай пятки!

Но больше того! Кто-то взвизгнул и лизнул Солнышкина в лицо. Солнышкин сердито подскочил, открыл глаза.

Вокруг зеленел океан, всходило солнце. Перчиков бодро посапывал своим остреньким носиком, а Солнышкина облизывал большой, добрый пёс, который недавно чуть не превратился в жаркое.

Солнышкин едва не вскрикнул от восторга. Пёс жив, пёс рядом и вместе с ним плывёт в Антарктиду! И он толкнул Перчикова в бок.

Перчиков приоткрыл глаз, чихнул и спросил:

— Ты где его прятал? В каюте?

— Да ты что! — воскликнул Солнышкин. — Он же сам прибежал!

— И не показывался до отхода? — удивился Перчиков.

— Конечно!

— Так теперь тебя ни один капитан не выбросит, — сказал радист псу. — Знаешь морской закон? — И пёс так кивнул головой, что Перчиков попятился. — Ого! Но ты его всё-таки показал бы доктору. Для порядка, — сказал он Солнышкину и спрыгнул вниз.

Солнышкин отправился в лазарет. Впереди него, завернув колечком хвост, побежал пёс. Солнышкин приоткрыл дверь лазарета, пропустил собаку вперёд.

По трапу спускался Пионерчиков.

— Доброе утро! — кивнул он Солнышкину.

После вчерашних событий он придумывал новые слова о настоящем товариществе, которое даже из очень плохого человека может сделать очень хорошего. И кажется, к нему эти слова приходили.

— Доброе утро, — ответил Солнышкин и прикрыл за собой дверь.

Пионерчиков сделал несколько шагов по коридору, повторяя слова, и вдруг вздрогнул и замер от негодования: в лазарете у Челкашкина раздался громкий собачий лай. Пионерчиков обернулся и отлетел в сторону: прямо навстречу ему из лазарета выскочил большой, лохматый барбос. Вошёл Солнышкин, а выскочил барбос! Юный штурман побелел и, перескакивая через ступеньки трапа, помчался к Морякову.

— Не верили? — крикнул он, распахивая дверь.

— Что случилось? — спросил Моряков, у которого в руке жужжала электробритва. — Что случилось, Пионерчиков?

— А то, — крикнул Пионерчиков, — что вашего Солнышкина превратили в обыкновенного барбоса!

— Как? Кто? Зачем? — вскинул брови Моряков.

— Для эксперимента! — крикнул Пионерчиков. — Ваш Челкашкин.

Положив бритву, Моряков вышел из каюты. Внизу действительно раздавался воинственный лай. Капитан перешагнул через несколько трапов. Каюта Солнышкина была открыта, возле двери стояли ботинки, а около них сидел большой, красивый пес.

— Солнышкин, Солнышкин, — ласково сказал Пионерчиков.

Пёс заворчал и приподнялся.

— Только, пожалуйста, не сердитесь, — в некотором смущении произнёс Моряков, с любопытством вглядываясь в барбоса.

— Что, хороший? — послышалось рядом, и из каюты выбежал весёлый, улыбающийся Солнышкин.

Пионерчиков тихо прислонился к переборке. Моряков, качая головой, сморщился от смеха. Он взялся за сердце и смотрел то на Солнышкина, то на барбоса. А Солнышкин выкладывал капитану весёлую, почти сказочную историю.

Наконец, переведя дыхание, Моряков сказал:

— Ах, Пионерчиков, вам хочется отправить меня в лазарет?

Капитан погрозил Солнышкину пальцем и пошёл в каюту, где на столе нетерпеливо жужжала электробритва.

В самую жгучую жару Солнышкин заступил на вахту.

«Даёшь!» так накалился, что из-под него валил пар, как из-под утюга. Но океан был прекрасен. Широкие волны слегка приподнимали судно, и Солнышкин замирал от радости полёта. Штурвал он уже держал получше любого Петькина. Всё было в порядке, и маленький бронзовый компас — тот самый компас, который подарил ему когда-то Робинзон, — на его руке тоже показывал: норд, норд! Всё правильно. Полный порядок. Рядом с Солнышкиным сидел пёс. Иногда он бросался к окну и, поставив лапы на подоконник, дружелюбно лаял. Это среди волн появлялся Землячок и, делая свечу, выпускал белый фонтанчик,