– Не поведаешь ли немного о себе, милое дитя?

Кто родители? Откуда родом? Как дошла до жизни такой? Не стоишь ли на учете у психиатра? Нам ведь с тобой, возможно, интересное дельце предстоит сварганить.

– Елизар Суренович, кажется, вас не правильно информировали. Никакими такими дельцами я больше не занимаюсь. Напротив, третий год грех замаливаю. Новую жизнь начала. Хочу замуж выйти да детей рожать.

Извините, если разочаровала.

С той минуты, как Петруша ее привел, Благовестов испытывал приятное возбуждение, и теперь ему было крайне любопытно, сколько времени она сумеет изображать наивную идиотку. Игра, которая между ними сразу затеялась, одинаково развлекала обоих.

– Раньше бы нам перевидеться, – искренне заметил он. – До этой злополучной аварии.

– И что тогда?

– Сама знаешь – что… Вот давай прикинем. Ты в Москве примерно лет десять, так? За последние два года на тебе четыре трупика. Это только те, которые в нашей картотеке. Да какие трупики! Один Ваня Сидорук чего стоит. Ему же укороту не было, все Подмосковье курировал. Нет, размах у тебя нешуточный, и при этом ни одного прокола. Как тебе это удается?

В одиночку ведь промышляешь, если честно говорить.

– Не понимаю, о чем вы? – Ее глаза восхитительно округлились. – О каком Ване Сидоруке? Который в фильме "Неуловимые мстители" играет?

– Талант, вижу, незаурядный талант, но ведь этого мало. Как же так, без прикрытия, без связей… Просто уму непостижимо. Ты мне знаешь кого напоминаешь?

Покойного Гришу-снайпера. Уж как я его любил, никого, наверное, так не полюблю. Его тоже ангелы небесные долго охраняли. Беззаветный, радостный был стрелок. Как бы рожденный для вечных попаданий. Но где он теперь? Давай-ка, детка, выпьем за его святую, неприкаянную душу.

Расчувствовавшись, Елизар Суренович сделал два крупных глотка прямо из горлышка темной нарядной бутылки. Таня сказала:

– Вы чего от меня хотите, Елизар Суренович?

– Боже мой, вот она, старость. Уже тебе и скучно просто так посидеть со мной, посудачить. Прежде-то, бывало, женщины так и льнули, так и ловили каждое словцо. Но не такие, как ты, нет, не такие. Помельче, конечно. Хотя были две-три… Эх, да что теперь… Но поработать хоть на меня поработаешь? Не побрезгуешь?

Неожиданно метнул на нее темный, яростный, обволакивающий взгляд, тот самый, от которого самые строптивые подельщики мгновенно приходили в себя и задумывались о мимолетности текущей жизни. Таня даже не поморщилась. Улыбнулась преданной улыбкой дочери, у которой отец заблажил с похмелья.

– Елизар Суренович, вы великий человек, я это знаю и хочу сказать вам правду. У меня нет ни отца ни матери, я от них отреклась. У меня нет прошлого и нет будущего. И настоящее призрачно, как мечты гимназистки. Может быть, я исчадие ада, а может быть, и нет.

Но как бы то ни было, со мной вам придется забыть о своем величии. Вам меня ни напугать, ни подчинить не удастся в том смысле, как вы привыкли с другими. Забудьте об этом. Вы можете меня только убить. Мы оба знаем, как это несложно. Так и убейте сразу, не обижусь. Или говорите по существу. Я же не девочка по вызову.

Ее неожиданную отповедь, при которой она все же ухитрилась сохранить любезную доверчивую мину, Елизар Суренович принял со вниманием и беззлобно.

Ему не было жалко потерянного времени. –Он уж и не помнил, чтобы кто-то разговаривал с ним в таком тоне. Да и случалось ли это вообще? Она была права: прихлопнуть ее нетрудно. Все равно что жужжащей мухе оторвать головку. Но ему вдруг захотелось, чтобы она жила вечно, такая, какая есть, какая сидит перед ним: в строгом английском костюме, с пухлыми губками, с тайным ядом во взоре. Чтобы охладить запылавшее нутро, он запрокинул голову и допил вино до дна.

– Когда-нибудь, – сказал, он мечтательно, – милое дитя, в этой же комнате, на этом ковре ты станешь на колени и со слезами счастья на глазах, с моего позволения займешься французской любовью. Это будет переломный момент в наших отношениях. Потом мы подружимся и, возможно, я тебя удочерю.

– Если хотите, – насмешливо отозвалась Таня, – могу сделать это прямо сейчас. Удовольствие недорогое.

Елизар Суренович хлопнул в ладоши, и в мгновение ока на пороге возникла Маша Копейщикова, больше, чем обычно, взлохмаченная, в своей законной фетровой шляпе, но туго обернутая вокруг бедер вафельным полотенцем.

– Водки, – распорядился Благовестов, – и чего-нибудь закусить. Живо!

Таня Француженка завистливо поглядела ей вслед:

– Какая симпатичная обезьянка.

– Хочешь – подарю?

– Нет уж, спасибо.

Водки выпила не чинясь, полную рюмку. Расстегнула верхние пуговки у костюма. Теперь лицо у нее было сосредоточенным.

– Итак, слушаю вас, дорогой Елизар Суренович.

– Алешку Михайлова знаешь?

– Креста? Нет, лично не встречалась, но, конечно, наслышана.

– Справишься с ним?

Таня непроницаемо молчала.

– Ты что – оглохла?

– Это трудное дело.

– Я спрашиваю – да или нет?

– Все зависит от цены. И времени понадобится не меньше месяца.

– Но справишься?

– Почему бы и нет? У него одна голова.

Благовестов понюхал рюмку, скривился.

– Когда будешь в моих годах, переходи на сухое.

– Хорошо, я запомню.

"Век бы ее не отпускал отсюда", – подумал Елизар Суренович. Вслух сказал:

– Какие могут быть проблемы?

– Возможно, кто-то из его людей знает меня в лицо. У него большая кодла.

– Да, большая, – согласился Благовестов. – Вот мы ее немного и подсократим.

– Пятьдесят тысяч зеленых и, если понадобится, документы.

– Где надеешься отсидеться?

– В Европе, где же еще? Но паспорт нужен чистый.

– Хорошо, детали обсудишь с Грумом. Когда будешь готова, дашь знать. Но без особого сигнала – нини! Поняла?

– У меня правило – половина бабок вперед.

– Бедная, отчаянная девочка, – жалостливо усмехнулся Благовестов. – Да я тебе хоть всю сумму выдам авансом, мне-то что. Это твои трудности.

Она прекрасно поняла намек. Что-то в ней дрогнуло, нервным движением она открыла сумочку. Благовестов невольно глубже угнездился в кресле. Если бы ему был ведом страх, то сейчас как раз он бы испугался и даже подумал: не промахнулся ли Петруша, хорошо ли ее обшмонал? Но достала она всего-навсего пачку ментоловых сигарет.

– Вот и Гриша точно такой был, – сказал Благовестов, – то ничего-ничего, а то вдруг как тявкнет. Иной раз приходилось строгие меры принимать.

– Я не тявкаю, – улыбнулась Таня прежней детской улыбкой. – Я молчаливая.

– Да это я так, к слову… – Благовестов нажал какую-то кнопку, и в комнату заглянул бритоголовый Петруша. У него была особенность, которая сразу бросалась в глаза: головной мозг у него помещался в гениталиях. Когда он взглянул на Таню, то забавно, по-бычьи шмыгнул ноздрей.

– Что скажешь, Танечка, а? – почмокал губами Благовестов. – Хорош жеребец? Чистопородный, прямо из стойла. Хочется все же тебя одарить для знакомства.

Не взяла Машу, бери этого. Пригодится в хозяйстве.

Таня на безответного Петрушу не оглянулась.

– Спасибо, Елизар Суренович! Ваша щедрость поражает воображение. Но у меня свой такой уже есть. Зачем мне два?

– Наше дело предложить. Деньги получишь у Грума… Петруша, проводи гостью. Да гляди у меня, рукам воли не давай.

Петруша недовольно засопел. Благовестов прикрыл глаза как бы в изнеможении. Озорно на прощание сверкнул его черный зрак. Таня сигаретку не успела зажечь, как уже оказалась на улице. Петруша поймал такси. Из машины, уже на ходу, она послала ему воздушный поцелуй.

Все нынешние заботы сводились к одной: куда направить капиталы, чтобы они не окостенели. После мощной банковской аферы, где Вдовкин выказал себя гением, мешок набился под завязку, в нем миллиарды лежали пластом, бездвижно, и по краям потекли пролежнями.

Алеша Михайлов вторую неделю безвылазно сидел на даче, куда к нему приезжали господа из разных ведомств, яйцеголовые, гоношистые, говорливые, самоуверенные всезнайки. Правда, кое-где побитые молью; но из противоречивых сведений, из мозаики мнений никак не складывалась цельная картина. А то, что было очевидно, не вызывало оптимизма. Промышленность в коллапсе, земля на государевом замке, сырьевые реки вытекали из России большей частью под пристальным надзором иноземных компаний, и на них по-прежнему грели руки передельщики первого призыва под водительством бессмертного Елизара. Недвижимость, особенно в регионах, была пока бесхозна, но главная схватка за нее шла не на финансовом, а на политическом уровне, на дебатах парламента и в кабинетах Кремля. Страна была схвачена за горло, но не им. Против каждого перекупленного чиновника в министерствах или в Верховном Совете у Елизара и там оказывался целый десяток.