Самопожертвование. Куда мужчина, туда и женщина. Она ухаживает за Густавом, а сама отошла на второй план. Но ведь это же противоречит всему, во что она верит.
А он? Почему до сих пор не поговорил с ней как надо? Сердце забилось быстрей, он задумчиво опустил банку. Ведь он на самом деле не представлял себе, что надо сказать, знал лишь, что хочет с ней говорить, хочет обнимать ее, просто быть с ней и рассказывать обо всем, что к ней чувствует. Надо рассказать ей обо всем, что он когда-либо думал и чувствовал. И о ней, и о Густаве, и о самом себе. Он будет с ней абсолютно честен, и она бы по крайней мере узнала наконец, что он собой представляет, и уже не питала бы на его счет иллюзий. Но к черту. Это все ерунда.
Он допил пиво, бросил в дырочку окурок и аккуратно сложил красную банку. Из треснувшего алюминиевого уголка пролилось на ладонь. Он вытер руку. Я должен с ней увидеться. Я должен с ней поговорить. Интересно, чем она сейчас занята? Наверное, дома. Ну да, они обе дома. У них гости. Меня тоже приглашали, но я хотел навестить Стюарта. Он пошел к телефону.
Занято. Может, опять в Париж звонит? Тогда это на час. Даже бывая здесь, она проводит половину времени с Густавом. Он положил трубку и стал ходить по комнате. Сердце колотилось, ладони потели. Надо бы отлить. Он пошел в санузел, потом тщательно вымыл руки, прополоскал рот. Все в порядке, он даже не пьян и не обдолбан. Снова взял трубку. Тот же сигнал. Постоял у окна. Если прижаться лбом к стеклу и глядеть прямо вниз, виден «ягуар» — белый обтекаемый призрак на темной улице. Еще раз посмотрел на часы. Самочувствие отличное, сознание ясное. Можно ехать.
«А почему бы и нет», — подумал он. Ягуар-альбинос в серых сумерках; добраться до шоссе и рвануть по автомосту, повесив на рожу наглую ухмылку и врубив музыку на всю катушку. И горе ушам бедного засранца, которому придется брать с меня дорожный сбор… Блиин, как это в духе «Страха и ненависти», очень по хантер-эс-томпсоновски. Заметь, приятель, от этой чертовой книги ты потом всегда ездишь чуть быстрее. Сам же виноват, несколько минут назад слушал «White Rabbit» — вот музыкой и навеяло. Нет, про вождение забудь. Ты перебрал.
Япона мать, да какое там перебрал? Конец года, все ездят под хмельком. Бля, я же пьяным лучше вожу, чем большинство — трезвыми. Не бери в голову, малыш, все у нас получится. Дорога-то знакома как свои пять… Просто надо в городе поосторожней, вдруг на проезжую часть ребенок выскочит, а с реакцией что-нибудь не того. На автостраде же все пройдет как по маслу, там главное — не затевать гонки с сопливыми местными шумахерами на «капри» и не кидать подлянок бээмвешникам, у них и так глаза остекленевшие. Главное — не трусить, не рассеивать внимание, не думать о «Красных акулах» и «Белых китах», не испытывать подвеску на бетонных стенках, не тренировать контролируемый юз на магистральной развязке. Короче, расслабься и слушай музон. К примеру, тетушку Джоанн. Что-нибудь поспокойнее. Не снотворное, но и не слишком будоражащее. А то, бывает, врубишь что-нибудь этакое — и тапка сама в пол…
Он решил сделать последнюю попытку. Телефон не отвечал. Он пошел глянуть на Стюарта — тот спал как младенец и перевернулся на бок, когда отворилась дверь и в спальню проник свет из гостиной. Он написал для Стюарта записку и оставил ее у будильника. Потом взял свою старую байкерскую кожанку и шарф с монограммой и вышел из квартиры.
Выбраться из города удалось не скоро. Прошел дождь, улицы были влажны. Ведя «ягуар» в транспортном потоке, он слушал Big Country, альбом «Steeltown» — на родине Карнеги это казалось вполне уместным. Самочувствие было просто класс. Он сознавал, что не стоило садиться за руль, и со страхом думал о полицейских с алкогольно-респираторной трубкой. Впрочем, часть его мозга оставалась трезвой, и она следила за ним, оценивала вождение. И он доедет, все будет тип-топ, лишь бы внимание не подвело да и везение. «Больше не повторится, — сказал он себе, выведя наконец „ягуар» на свободный отрезок дороги к автостраде. — Второго раза не будет. И первого бы не было — если б не такая крайняя нужда.
И я буду очень осторожен».
Здесь движение было двухполосным, и он от души прибавил газку. Ухмыльнулся, когда позвоночник вдавило в спинку сиденья. «О, как мне в кайф мотора рык», — напел он тихонько. Вынул из «накамичи» кассету Big Country, нахмурился, заметив, что превысил разрешенную скорость. Убрал ногу с педали газа, заставил машину опустить нос.
Поставим-ка что-нибудь помягче, не слишком хрипло-крикливое и адреналиновое. Все-таки приближаемся к громадному серому мосту. Как насчет «Bridge Over Troubled Water»? Он состроил печальную мину — увы, не держим-с, причем давно. Зато есть Lone Judgement и есть Los Lobos («How Will the Wolf Survive?»), на одной кассете. Он ее нашел, поднес к глазам, уже приближаясь к автостраде. Да, сейчас бы лучше подошли техасцы, но они как раз на другой стороне, а мотать всю пленку недосуг. Ладно, пусть будут Pogues. «Rum, Sodomy and the Lash». Веселые ритмы, заебись мелодии, в аккурат для вождения. Не без хриплого ора, ну да ничего страшного. И заснуть не дадут. Главное — не гнаться все время за музыкой. Ну, давайте, ребята…
Он выехал на М90, на южную трассу. В темно-синем небе висели пестрые облака. А ничего вечерок, даже не холодно. Дорога еще не просохла. Он подпевал Pogues и старался не слишком газовать. Захотелось пить. В кармашке на дверце он обычно возил банку кока-колы или «айрн-брю», но забыл пополнить запас. В последнее время он слишком многое забывал. Несколько встречных машин помигали ему, и он переключил фары на дальний свет.
Автострада забиралась на холм между Инверкитингом и Розитом, и он увидел сигнальные огни моста (предупреждение самолетам) — внезапные белые вспышки на двух высоких башнях. Ну и зря, ему больше нравились прежние огни, красные. Он съехал на крайнюю левую полосу, чтобы пропустить «сьерру», и, когда уменьшились ее габаритные огни, подумал: «Чувак, в другой раз я бы тебе этого не спустил». Он откинулся на спинку сиденья, пальцы барабанили под музыку по узкому спортивному рулю. Трасса шла узкой долиной, прорубленной в скале, которая образовывала небольшой мысок; виднелись огни Норт-Куинсферри. Можно бы свернуть туда, снова постоять под железнодорожным мостом, но какой смысл удлинять поездку сверх необходимого. Не к чему искушать судьбу или провоцировать ее на иронию.
«А ради чего я это делаю? — подумал он. — Будет ли какой-то прок? Ведь ненавижу тех, кто водит машину в пьяном виде, так какого же черта сам?..» Появилась мысль, что надо бы ехать назад, на худой конец, свернуть к Норт-Куинсферри. Там есть станция. Машину загнать на стоянку, сесть на поезд (в ту или другую сторону)… Но он уже миновал последний съезд с трассы. И хрен с ним! Можно остановиться на той стороне, у Дэлмени, припарковаться там. Все лучше, чем рисковать дорогой краской в эдинбургском предрождественском столпотворении. А утром вернуться за тачкой. Не забыть бы еще включить все охранные системы.
Дорога выбралась из рукотворного ущелья. Он увидел Саут-Куинсферри, марину у Порт-Эдгара, знак «VAT 69» (перегонный завод), огни фабрики «Хьюлетт Паккард». И железнодорожный мост, темный на фоне облаков в последних лучах заката. А дальше — больше огней: хаунд-пойнтский нефтеналивной терминал, на строительстве которого они выступали субподрядчиками, и совсем вдали — огни Лейта. Гулкие металлические кости старого железнодорожного моста казались цвета подсохшей крови.
«Ах ты, красавец писаный, — подумал он. — До чего ж ты шикарный, до чего ж здоровенный. Издали такой хрупкий, а вблизи — массивный, незыблемый. Элегантность и грация, совершенство форм. Мост что надо: гранитные быки, лучшая корабельная сталь, бесконечный процесс покраски…»
Он снова перевел взгляд на дорогу, которая на подъезде к мосту ощутимо забирала вверх. Полотно влажноватое, но ничего страшного. Никаких проблем. Не так уж быстро он и едет, держится левой полосы, вдоль бока, обращенного к железнодорожному мосту ниже по течению. На дальнем конце острова, под средней секцией железнодорожного моста, мигал огонек.
