Опрос соседей показал, что они лгут. Все лгут. Девушка жила с семейством Хайлюй три месяца, появилась словно ниоткуда и исчезла в никуда. Называла чету родителями. Представлялась дочерью. «Сима», вот как ее назвала пьяная Соня на танцполе. И кто-то из соседей припомнил, что вроде девушку звали Максима. Очень необычное имя, редкое. Он когда-то знал одну Максиму, очень давно.

— Одним словом, личность не установлена, — резюмировал Киф, помогающий в поисках. — Они ничего не нарушали. Досье у семьи чистые. Тем более, они вне нашей юрисдикции. Даже основания для возбуждения дела нет. Зачем она тебе?

«Хочу найти и трахнуть», раздраженно думал Ниршан. Потому что стоило о ней подумать, как все тело отзывалось с потрясающим энтузиазмом. Это доставляло и радость, и активность, и зуд. Такой, что хоть иди и помогай себе за углом руками. Пошлость, конечно, не романтично, но когда нет того, что желаешь получить больше всего, настроение дрянное.

— Объяви ее в розыск, — предложил Киф.

— Уже.

— Назначь награду.

— Уже.

— Может другие варианты?

— Без вариантов, — раздраконился вконец Ниршан, разгибая в руках монету Турина, казалось, еще немного, и он согнет кругляш в трубочку. — Займись этим. А мне с Мостом нужно разобраться.

Казань, Москва, Санкт-Петербург, Архангельск, Хельсинки, Стокгольм, Осло, множество городов Европы поменьше, Варшава, Киев, Рига, Минск. Круг замкнулся. Крюк до Стамбула, в Тбилиси, в Баку. Все мои дерзкие стремления рассыпались пылью. Я перелетала с одного места на другое. Двигалась, как заведенная из точки А в точку Б, но ничего не лицезрела. Если Мост Вечности и существовал в реальности, я его не видела. От переездов я валилась с ног. Путешествия это спорт на физическую выносливость с интеллектуальными нагрузками. Месяц пустых разъездов вынудил меня позвонить отцу Кириллу.

— Не могу.

В трубку молчали минут пять, потом он сказал.

— Нынче в Карелии мошкары много. Езжай лучше в Париж. Отдохни. Послушай поэтов. Погуляй по улочкам. И печаль твоя развеется.

Он положил трубку. А я была готова затопать ногами и замахать руками от нежелания ехать в Париж. Послушать поэтов, это пообщаться с сумасшедшим Луи. Ему наверное лет сто. И этот выживший из ума, постигший мир душой грозно-великий карлик пылал молитвою так же ярко, как обжора запорами. В расплывчатом пустословии Луи старался молиться, но каждый раз из его рта вылетали одни оскорбления. И он гордился ими, считая, что владеет давно утраченным мастерством похабника. Братья его называли поэтом, потому что он сочинял стихи. Какое-то время он жил на Афоне, и увидеться со старым знакомым будет приятно. Хотя приятность и весьма экзотическая.

— Ой-ой-ой, кто это у нас пришел? Маленькая Максима, сияние небес под грохот несуществования. Ох-ох-ох. Соблазни меня, детка, ст, сте, ст, ст. Гребанные буквы. Ебно. М-м-м, сокровище дождевых червей.

Обычное приветствие в его книжной лавке, набитой старыми книгами с потолка до пола. Стоимостью за чтиво и покупку понравившегося экземпляра могла оказаться нелепая просьба, а могло быть и что-то невинное, как улыбка или комплимент самому себе.

Я не спешила отвечать старому поэту, ждала, когда лавку покинет единственная покупательница. Та раздумывала. На руках у нее был старинный манускрипт, вероятно, прошлого века. Она не могла отыскать ценник.

— Мадам, вы уверены?

— Сколько стоит, месье? — спросила она и, как истинная француженка, очаровательно улыбнулась.

— О, мадам. Письмена странствуют среди сходства вещей в мире. А вы с вашим тупым личиком будете блуждать среди этих слов наугад. Ах, всего один показ ваших сисек, мадам.

Лицо женщины вытянулась, и она, не понимая, шутит он или нет, обозлилась. И капельку побагровела.

— Сисек?

— Да, мадам. Нас чрезвычайно опечалит, если продажа данного опуса окажется препятствием для его распространения и единственными читателями этого зрелого плода развлечений архитектора будут только ваши завистливые глазки. Даст Бог, этого не случится. Мы же сделаем все, что в нашей власти, и не допустим, чтобы сие творение постигла столь мрачная участь. Верно? Так как насчет?

Она швырнула книгу на полку и демонстративно вышла из лавки.

— Мадам, движение лишает тела ощущений. Замрите, показывайте всем свои сиськи. Так хочет Бог! Бог — француз, и он знает в этом толк!

И что может быть общего между поэтом и сумасшедшим? Да, очень много. Сумасшедший — это тот, кто сошел с ума и принимает вещи за то, чем они не являются. Они пугают людей, не узнают друзей и узнают незнакомцев. Таких в Индии полно. Эти люди все время заняты тем, что срывают маски с других, но они же их и выдумывают. Они переворачивают все с ног на голову, все ценности и пропорции. И им все время кажется, что они видят какие-то знаки или знамения.

А поэт — это тот, кто находит в вещах сходство. Кто замечает скрытые формы родства вещей. Их размытые неочевидные подобия. И поэт приближает эти сходства с помощью слов.

Потому что слова, все слова в мире, открывают пространства. Стоит задуматься, к примеру, если дерево упадет в лесу без свидетелей — оно не генерирует звука. Хотя действие реально. Энергия его падения реальна. А звук реален только в ваших ушах. Слова открывают пространства в головах.

Луи великий поэт и, к сожалению, безумец. Все зависело от того, с какой ноги он утром вставал.

— Хм, фифа какая. Вот и скажи мне — люди, живут стадами, копошатся в земле, хватаются за коровье вымя, чтобы украсть молока, испражняются друг на друга, питаются падалью и издают зловоние. И это городская интеллигенция?

Я рассмеялась.

— Ты тоже.

Луи улыбнулся, и закивал.

— Дорогая, побираться у свиней мое призвание, — он взял книгу и понес ее на место, затем остановился и обиженно посмотрел в мою сторону. — А когда она не хочет даже показать то, что отличает ее от всех остальных в глазах господа Бога, что тут делать? Методы производства идентичности ныне у заводчиков жесткие. Как насчет тебя?

Я улыбнулась, с Луи всегда нужно быть начеку.

— Желаешь прикоснуться к радостям насилия в комфорте? Мне кажется, ты много жалуешься.

— Не ощущать телесного присутствия друг друга, вот что старит меня. Где ощущение осязаемой реальности?

Он затряс руками, возводя их к небу, гневно три раза показал фак небесам.

— Все живут во фрагментарном пространстве, не жалуйся. Это зона отдыха, это перемещения, это для интима. Изоляция нынче в моде. Ты со всеми и ты один.

— Знаешь, как это называлось раньше?

— Когда раньше?

— Одно человеческое поколение тому назад. Корабль дураков.

— Знаю, — сказала я, садясь на единственный стул в лавочке. — Безумие — опыт отчаянья. И мне кажется, я к этому весьма близко подошла.

Луи, оценивая, обвел меня глазами и как будто наконец-то понял, что я пришла к нему по делу.

— К первому или второму?

— Второму, — нагло положила ноги на стол, подумав, что не стоит признаваться про первое.

— Ой, как жаль! Очень жаль.

— Я не уверена, — занесла руки за затылок и расслабилась, закрыв глаза.

Луи полез за книгой на самую верхотуру своих стеллажей, разыскивая что-то.

— Вот молодежь нынче пошла…

— А что хорошего в первом?

— О-о-о, от молитв прямиком в искусство греха. Какой ржавый недоуздок вбил это в твое туманное мышление? А? Сумасбродство любви, бредовые грезы честолюбия, безумная алчность, ложная слава, жажда бессмертия — все это, птичка моя любопытная, ничто иное, как временное безумие! Время страсти! Страсть. Страсть. Страсть.

Он вытащил нужный фолиант с пыльной полки, не обращая никакого внимания на поднявшуюся пыль в ярких лучах весеннего солнца. Подул на него, пыля еще больше, и продолжил.

— Смысл безумия нужно искать не в единстве замысла, а именно в его отрывочном присутствии. В его споре с самим собой. Природа-мать мудра и обходит путь разума. Она доберется и до твоего безумия и получит то, что хочет.