– Может, оно и к лучшему, дочка. Лучше тебе быть подальше от этого дома. Я заметила, как посматривает в твою сторону Квинт…

Она вдруг замолчала, стиснув зубы, но Ханна все равно прекрасно поняла, что имеет в виду мать.

Внезапно Мэри Квинт обняла дочь, и Ханна ощутила на своей щеке ее слезы. Мать тяжело вздохнула:

– Многие женщины несчастны. Иногда я думаю, что Всевышний сотворил нас, женщин, чтобы наказать за что-то…

Ханна погладила жесткие волосы матери; она ее почти не слушала. А мать то умоляла Господа Бога, то укоряла его за свою горькую судьбу. Ханна прекрасно понимала, что мать права: женская доля очень, очень печальна…

И теперь, после унижения, испытанного утром, Ханне показалось, что она познала всю горечь женской доли. Но все-таки, может быть, ее мать права, утверждая, что ей лучше жить подальше от Квинта. Вряд ли здесь будет хуже, чем дома. Эту комнату на чердаке можно вычистить, а еды, наверное, тут будет побольше. Даже объедки со стола – и то лучше, чем пища, которую подавали у них дома, а мать сказала, что, если посетитель как следует выпьет, он может дать ей монету-другую.

Но потом Ханна вспомнила об Эймосе Стриче – о том, как он смотрел на нее, о том, как было противно, когда он положил руку ей на бедро; идя вслед за ней по лестнице. Он был почти такой же мерзкий, как Квинт, и ей показалось, что у него такие же грязные намерения. И кроме того, она отдана в услужение по договору, за долги. Ее положение теперь немногим отличается от положения чернокожей рабыни, привезенной в цепях из Африки. Именно мысль о рабстве заставила Ханну сопротивляться; она боролась до тех пор, пока наконец Квинт не приволок ее сюда на веревке.

С мужчинами порой так поступают, верно. Этой участи не избежал и мальчик, который возился внизу со шваброй. Но мужчина, если у него достанет смелости, все-таки в состоянии убежать, спастись. Его могут в конце концов поймать, привезти обратно в цепях и выпороть на глазах у всех, но в основном такие побеги удаются.

Но у девушки такой возможности нет. Если она попытается убежать, ее поймают, прежде чем она проделает несколько миль. И вернут обратно. Мужчина способен пробраться через леса, он может жить в дикой местности; если ему встретится кто-либо, он запросто скажет, что идет туда-то и туда-то, и ему скорее всего поверят.

Но женщина, незнакомка, одна? Она вызовет подозрения сразу же.

Ханна вздохнула. Ей ничего не остается – только попытаться увидеть в своем положении что-то хорошее. Просто здорово, что она освободится от Сайласа Квинта. А насчет Стрича она, может быть, ошибается. Вдруг он окажется добрым к ней, если она будет хорошо работать? Тогда с ней не случится ничего плохого.

Но если бы Ханна слышала разговор между ее отчимом и Эймосом внизу, в баре, она не была бы так спокойна.

Стрич, устроив повыше свою подагрическую ногу, курил трубку, испускавшую отвратительную вонь, а Квинт жадно заглатывал пиво. Он бы предпочел что-нибудь покрепче, но пока они со Стричем не договорились относительно Ханны, Квинт не решался ничего просить у хозяина постоялого двора.

– Вы уверены, что ваша приемная дочь девственница, а, Квинт? – спросил Стрич. – Если это не так, сделка не состоится.

– Клянусь вам, это так, сквайр Стрич. Ни один мужчина не коснулся ее даже пальцем. – Квинт злобно усмехнулся. – Если на простыне не будет пятен крови, когда вы возьмете ее в первый раз, я не буду настаивать на сделке.

– Думайте, что говорите, любезный, – сурово одернул его Стрич. – Вам известно, что это против всех обычаев и законов – чтобы хозяин обесчестил женщину, работающую у него по договору. – Потом Стрич улыбнулся, облизнув губы. – Но она, конечно, аппетитная девочка.

– Это точно. Словно персик. – Похотливая ухмылка Квинта стала шире. – Я видел ее украдкой пару раз, когда она мылась.

Выпуклые глаза Стрича сверкнули.

– Да нет же! Я не тронул даже волоска у нее на голове, клянусь вам! – поспешно заговорил Квинт. Всем своим видом он прямо-таки воплощал порядочность. – Но должен сказать, будучи человеком честным, – вам за ней придется хорошенько присматривать, вот что. Девочка добросовестно работает, если за ней наблюдают, но без надзора она будет только сидеть сложа руки и мечтать.

– Это не страшно, – прервал Стрич. – Я уже имел дело с такими мечтательницами. Дать ей пару раз по заднице – и все дела. Клянусь королем, это так! – Он вынул из кармана какие-то бумаги. – Здесь записаны все статьи нашего договора. Просто поставьте крестик на том месте, где я написал ваше имя.

Квинт поставил крестик. Потом осушил кружку, стукнул ею о стол и сказал, дружески ухмыльнувшись:

– Может, теперь выпьем чего-нибудь покрепче, чтобы скрепить сделку?

Хотя был только полдень, Квинт заявился домой пьяный. Мэри Квинт это совсем не удивило. Она редко видела мужа трезвым. Он надрался даже в день их свадьбы, рухнул пьяный на брачную постель, и, как казалось Мэри, с тех пор большую часть времени пребывал в таком состоянии.

Прислонясь к дверному косяку, он уставился на жену красными опухшими глазами.

– Ну вот, жена, дело сделано. Ханна узнает, что значит зарабатывать себе на жизнь.

Мэри промолчала, уныло глянув на него.

– Тебе что, нечего сказать? – со злобой спросил он. – Когда все это затевалось, ты много чего наговорила.

Мэри провела красными от работы пальцами по своим седеющим волосам.

– Что ж тут можно добавить, мистер Квинт? Сами же сказали – дело сделано.

– Это верно, дело сделано. И мы не прогадали. – Он поплелся в спальню. – Я хочу немного соснуть. Тащить эту ленивую суку было нелегко. Девка упряма, как осел. А ты смотри не шуми.

Мэри, застыв, следила, как Квинт ковыляет в спальню. Она не пошевелилась, пока не услышала протестующий скрип кровати, на которую плюхнулся ее супруг. Тут же раздался громкий храп.

Очнувшись, она принялась наводить чистоту в хибарке, стараясь не шуметь. Пока Квинт спит, она может подумать о своем и хоть немного успокоиться. Конечно, ее попытки навести чистоту были, в общем, бесполезны – в доме мог бы прибираться целый полк женщин, но грязь, въевшаяся в пол, все равно осталась бы там, – просто у Мэри вошло в привычку непрерывно что-то делать, чтобы занять руки.

Мэри казалось, что все шесть лет, пока она была замужем за Квинтом, она только и делала, что наводила чистоту и стряпала – когда было что стряпать, – да еще делала все, что было в ее силах, для Ханны. Она вышла за Квинта, чтобы дать отца своей дочери. Он оказался прекрасным отцом – продал свою дочь чуть ли не в рабство!

Она резко одернула себя. Не свою дочь, Иисусе сладчайший, нет, Ханна не дочь Квинту!

И тогда мысли Мэри, как это часто случалось в последнее время, устремились в прошлое.

Ханна была незаконнорожденной. Мэри не состояла в браке с Робертом Маккембриджем, хотя любила его отчаянно, а он – ее, Роберт упорно отказывался сделать ее своей законной супругой. Он был сыном шотландца, владельца плантаций в Южной Каролине, и рабыни. Свободу получил после смерти матери. Вообще-то его мать не являлась чистокровной африканкой, ее отец – белый, поэтому Роберт был квартероном – то есть человеком, в жилах которого текла лишь четверть негритянской крови. Хотя кожа у него была оливкового цвета, он унаследовал от отца аристократические черты лица и вполне мог сойти за испанца, если его не рассматривать слишком внимательно. Но плантаторы хорошо знали друг друга, и многим было известно, кто такой Роберт. Для чернокожего и для мулата женитьба на белой женщине означает вечное изгнание из колоний – то есть из британских колоний, впоследствии образовавших тринадцать штатов, вошедших в Соединенные Штаты Америки. Случалось, что обоих приговаривали к повешению. По этой причине Роберт и отказывался жениться на Мэри.

Они переехали на север, к самой границе Виргинии, где их никто не знал, и нашли там маленькую заброшенную ферму с полуразвалившимся домишком. Роберт стал обустраивать хозяйство…