Майкл поставил свою подпись, сложил листок, запечатал, капнув на него воском горящей свечи, и надписал сверху: «Миссис Ханне Вернер». Потом подошел к лестнице с письмом в руке и крикнул, чтобы ему прислали одного из мальчишек. Тут же по лестнице взлетел паренек лет четырнадцати – один из тех, кто работал в «Рейли» по договору.

– Да, маста Вернер?

– Ты знаешь, где находится плантация «Малверн»?

Паренек кивнул.

– Найми в конюшне лошадь, – сказал Майкл, доставая из кармана несколько монет. – Что останется, возьмешь себе. Отвези эту записку в «Малверн», миссис Вернер. Отдашь ей, и никому другому, понял?

Паренек быстро-быстро закивал. Майкл отдал ему записку и деньги, а потом, тяжело ступая, вернулся к себе. Там он принялся собирать вещи – то, что мог взять с собой, не слишком перегружая Черную Звезду.

Если джентльмен убегает в ночь перед самой дуэлью, он покрывает себя дурной славой, его заклеймят как труса.

Что ж, да будет так, ибо именно это он и собирается сделать.

Час спустя Майкл уже сидел в седле, покидая Уильямсберг, держа путь на запад, не зная, куда именно направляется. Он уехал, ни разу не оглянувшись.

Даже получив письмо от Майкла, Ханна не могла поверить, что он уехал. Снова и снова перечитывая коротенькое послание, она пыталась отыскать в нем скрытый смысл, но вопиющий факт оставался вопиющим фактом – Майкл уехал, ушел из ее жизни.

Она немного удивилась, что, несмотря на свою гордость, Майкл просит прощения. Но ей это вовсе не нужно! Ей нужен он сам! И если он бросил ее таким образом – если это правда, – то этого она простить не может.

Ханна показала письмо Андре.

Тот долго хмурился, читал его, перечитывал. Наконец поднял на нее глаза и попытался как-то прояснить ситуацию.

– Возьмите в рассуждение, дорогая леди, вот что: если молодой Вернер действительно уехал, вам больше незачем опасаться за «Малверн». Он велит вам оставаться хозяйкой плантации…

– Но я думала, что он меня любит! – уныло проговорила молодая женщина.

– Ах… понятно! – Андре проницательно посмотрел на нее. – Он дал вам повод так думать?

– Да. Мне так показалось.

– Может быть, важнее выяснить другое – есть ли в вашем сердце любовь к этому человеку?

– Да. Я… – Она вздохнула. – Ах, Андре, я сама не знаю! Я думала, что я… как я могу любить того, кто убегает и бросает меня подобным образом?

– Ханна, дорогая Ханна! Разве у нас есть повод утверждать, что он уехал именно от вас?

– Но ведь он не простился со мной даже в то утро, когда покинул «Малверн»!

Андре помахал письмом и сухо проговорил:

– Полагаю, это и есть способ проститься.

– Но далеко не лучший способ! И к тому же это жестоко! Этого я ему никогда не прощу! – И, выхватив письмо у Андре, Ханна вышла из комнаты.

К вечеру того же дня в «Малверн» прискакал Джейми Фолкерк. Ханна, которой сообщили о его приезде, встретила его у входа в дом. Она не предложила ему войти. Просто стояла и смотрела на него. День был прохладный, и Ханна обхватила плечи руками, чтобы удержаться от дрожи.

Не дав ей сказать ни слова, Джейми выпалил:

– Ваш любовник трус, мадам!

Она не отпрянула, услышав слово «любовник», но лишь холодно и внимательно посмотрела на Джейми:

– Что вы имеете в виду, сэр?

– Я вызвал Майкла Вернера на дуэль. Мы должны были сразиться сегодня на восходе солнца. Этот человек принял мой вызов в присутствии свидетелей, но оказался трусом и не явился на место встречи. Я узнал, вернувшись в Уильямсберг, что еще вчера, поздно вечером, он выехал из города. – Джейми ядовито улыбнулся. – Наконец-то Майкл Вернер показал себя во всей красе. Джентльмен не может не явиться на дуэль, получив вызов. Отныне имя Майкла Вернера будут в Уильямсберге презирать!

– Какова была причина этой дуэли? – спросила Ханна. И вдруг все поняла, поняла без всяких объяснений. И все же поинтересовалась: – Это из-за меня, не так ли? Вы что-то сказали на мой счет?

Джейми вспыхнул.

– Настоящей леди не пристало интересоваться делами джентльменов, мадам. – И, приподняв подбородок, он рассмеялся резким смехом. Потом, не простившись, натянул поводья и уехал на своем гнедом.

Ханна смотрела ему вслед, дрожа от холода. Но в дом вернулась не сразу. Она чувствовала себя покинутой, преданной; ею овладело полное отчаяние. Потому что теперь уже нельзя было сомневаться: Майкл Вернер уехал из Виргинии. И она знала почему.

Майкл Вернер не был трусом, в этом она была совершенно уверена. Его поступок объясняется очень просто. Он счел, что не стоит рисковать своей жизнью и драться на дуэли, защищая ее доброе имя.

Неужели все мужчины поступают с женщинами столь предательски подло!

Дети опять требовали сказку о Великом Джоне-Повелителе.

– Ну ладно, – сказала Бесс, посмотрев на горящие нетерпением черные мордашки ребятишек, собравшихся вокруг пылающего очага на кухне.

Был конец февраля – а февраль в этом году выдался холоднее обычного. На земле кое-где лежал снег, студеный ветер бился о стены дома, свистел в щелях. Внутри же было тепло и уютно, аппетитно пахло какой-то вкуснятиной.

Бесс бросила взгляд на Ханну, сидевшую позади детей; лицо молодой женщины вытянулось, словно она страдала от внутреннего холода; она сидела, обхватив колени руками. Бедная детка, и конца не видать ее сердечным мукам и горестям…

– Ну пожалуйста, Бесс! – хором закричали дети.

– А вроде бы я уже говорить в прошлый раз, что истории про Великого Джона кончились…

Дети вздохнули.

– Ну, ясное дело, ведь Великому Джону не всегда удаваться одерживать верх над своим хозяином. Бывать и такое, что Великий Джон слишком заноситься и тогда спотыкаться…

Вдруг Бесс вспомнила, как она в предыдущий раз рассказывала историю о Великом Джоне и среди ее слушателей был тот новый раб, Леон, и что он потом наговорил ей, обвиняя ее в подстрекательстве к мятежу и все такое. Не поэтому ли она решила на этот раз рассказать о Великом Джоне историю совершенно другого рода?

Она выбросила эту мысль из головы и начала:

– Великий Джон много-много дней таскать воду с реки в господский дом в том плохом поместье, где он быть рабом. И всякий раз, когда он нести воду, он ворчать: мол, я устать таскать воду каждый день. И вот однажды Джон приходить по воду к реке, а там на бревне сидеть черепаха. Джон заворчать, а черепаха поднимать голову, посмотреть на него и вдруг говорить: «Великий Джон, что-то ты слишком много болтать».

Ясное дело, – продолжала стряпуха, – Великий Джон не хотеть думать, что черепаха с ним разговаривать, вот он и притвориться, будто не слышать ничего. Но всякий раз с того дня, как он приходить к реке с ведрами, черепаха сидеть на бревне. Джон твердить свое: «Я устать таскать воду каждый день». А черепаха твердить свое: «Великий Джон, ты слишком много болтать».

Вот Великий Джон бросать свои ведра и бежать в господский дом; там он говорить своему масса, что на реке сидеть черепаха и разговаривать с ним. Масса смеяться и смеяться, мол, ты, Джон, в уме повредиться. Но Джон повторять одно: «Черепаха разговаривать». Он хотеть, чтобы масса идти и сам смотреть.

В конце концов масса сказать: «Я пойти. Но, – сказать он Джону, – если эта черепаха не говорить, тогда я – то есть, значит, масса – давать Джону хорошую взбучку». И они идти вместе к реке. Ясное дело, черепаха сидеть на бревне, голову прятать под панцирь, только глазки, как бусинки, глядеть. Джон и велеть черепахе: «Ты говорить масса, что ты мне говорить». А черепаха-то и молчок! Джон просить и так, и этак, чтоб она заговорить. А черепаха молчок да молчок! Тут масса вести Джона в сарай и хорошенько выпороть его. И говорить: «За то, что ты мне наврать, носить тебе воду каждый день».

Назавтра Джон идти к реке с ведрами. Черепаха сидеть на бревне, голова торчать. Джон не обращать на нее внимания, а только бормотать: «Наверное, мне почудиться. Всякий дурак знать, что черепаха не уметь говорить. А мне из-за этой черепахи всю спину раскровенить!»