— Мама с тобой, малышка. Ничего не бойся. Я тут. Я тебя держу.

И я заревела. Некрасиво всхлипывая, размазывая по щекам горячие слёзы, отчаянно мечтая убежать как можно дальше отсюда и понимая, что это последнее, что я бы могла сделать в данной ситуации. Иан крепче сжал мои пальцы, то ли утешая, то ли предостерегая, а в следующее мгновение я увидела лёгкое едва заметное сияние, исходящее от умирающей девочки, и три длинных, с мою руку толщиной, луча, соединяющие её грудь с сердцами склонившихся над кроватью взрослых.

Что мне нужно делать, я поняла сразу и, помедлив лишь миг, наклонилась вперёд и просто перенесла центр пересечения лучей — «потоков», как их Иан ңазвал, — с груди девочки на грудь ара Джеро. Тот побледнел и, тихо охнув, к моему ужасу, рухнул на пол без сознания. Сказать, что я испугалась — ничего не сказать. Хотелось упасть рядом с ним на колени, обнять, придержать голову, но непонятно откуда пришло понимание, что делать это до того, как угаснет сияние вокруг тела умирающей девочки, нельзя. И я, стыдно признаться, молилась, чтобы бедняга поскорее отмучилась, проклинала себя за чёрствость души, рыдала, переводила взгляд с Иана на бледное личико на цветастой подушке и ждала, ждала, ждала… По-моему, целую вечность.

Все закончилось так же резко, как и началось. Аппаратура перестала пищать, сияние погасло, а девочка, не открывая глаз, прошептала:

— Не надо плакать.

Тишина, заполнившая палату после её слов, была просто зловещей.

— Я спать хочу, — проговорила умирающая, а я склонилась над Ианом и, рыдая и на чём свет стоит проклиная ату Кирабо, попыталась открыть скляночку, которую он мне дал перед тем, как мы вошли в палату.

К счастью, в себя он пришёл быстро. Скользнул взглядом по опустевшей комнате, задержалася на ровно дышащей Сашеньке, перевёл взгляд на меня и, виновато улыбнувшись, прошептал:

— Прости.

— Дурак, — всхлипнула я, обнимая его за шею. Οн ещё и прощения просит! За что?

— Понимаешь теперь, почему я не могу позволить, чтобы ты…

— Не сейчас.

Мысль о том, что, по задумке аты Кирабо, приходить в себя после чужой боли и страха должна была я, а не Иан, привела меня в состояние тихой ярости. Даже не так. Мысль о том, что она осознанно, зная, кем я являюсь для ара Джеро — а она об этом знала, я уверена, с самого первого дня; думаю, ещё задолго до того разбирательства с Визингамотом в полном составе, — хотела, чтобы он заcтавил меня всё это пережить. Чтобы своими руками причинил мне такую сильную боль, что от неё можно сознание потерять… Эта мысль приводила в бешенство. И ведь, случись это месяц назад, я… я, наверное, уже не смогла бы смотреть на него прежними глазами. Наверное. Теперь же… Я поднялась на ноги, взяла с прикроватной тумбочки пузырёк с продуктом — как и в случае с моими рукописями, он просто появился, будто из ниоткуда, — а затем повернулась к Иану.

— Если нет добровольцев или… преступников? Вы с Тьёром чередуетесь?

— Чередуемся, — мрачно ответил Джеро, поднимаясь на ноги. — Не всегда, только в сложных случаях, чаще всего, когда pечь идёт о детях.

Я посмотрела на мирно спящую Сашеньку и призналась:

— Я думала, она умрёт сегодня. Это было так… так… — всхлипнула, спрятав лицо у Иана на груди, и с благодарностью приняла тёплые, успокаивающие объятия.

— Иногда так и случается, — проговорил он. — Но чаще бывает, как сегодня. Мы просто взяли её страх и боль. Она умрёт спокойно, во сне. Может быть, даже сегодня. Агата, я…

— Откуда ты знаешь, куда идти, к кому и во сколько? — вновь пėребила, а Иан мягкo поцеловал меня в лоб и задал встречный вопрос.

— Ты только что побывала на моём месте. Подумай и скажи, откуда я об этом знаю?

Я задумалась, на мгновение закрыв глаза. Увы, но и в этот раз ар Джеро сказал правду. Минуты не прошло, как я уже знала, куда идти и как скоро у следующего умирающего человека наступит критический момент, потребующий нашего присутствия. Неясным оставалось лишь одно: мир огромен, и пока мы стоим здесь, уже успел умереть не один человек. Α я не уверена, что рядом с ним был кто-то, кто забрал бы себе его боль и страх. Кто составляет список тех, кому мы должны помочь? Бог? Мироздание? Рок?

У меня голова закружилась от этих мыслей. Я схватила Иана за руку и торопливо, чтобы эгоистичное желание принять его добровольную жертву не заставило меня передумать, заявила:

— С парнем на четвёртом этаже поменяемся ролями, — и решительно тряхнула головой, когда Иан попытался возразить. — Не спорь, пожалуйста, а то я передумаю, и потом не смогу себя простить.

Джеро мрачно посмотрел на меня, но ничего не сказал, с обречённым видом приняв из моих рук пузырёк с синей жидкостью. Интересно, что это? Лекарство от страха? Один из продуктов? Впрочем, мне было не настолько любопытно, чтобы сейчас спрашивать об этом. Сейчас мне хотелось лишь одного: дождаться вечера, забраться в кровать, прижаться к Иану, тёплому и родному, и постараться забыть о том, чем я занималась сегодня.

Боги, как он живёт с этим каждый день и не сходит с ума?

Это был самый тяжёлый из всех возможных понедельников. После Сашеньки мы с Джеро познакомились ещё с двумя детьми и одним парнем. Впрочем, с парнем знакомился только Иан, нас друг другу не нужно было представлять, потому что с Ванькой Семёновым мы в одном классе учились. Он был тихий, незаметный очкарик с жуткими прыщами и чудовищным запахом изо рта. Сидел он, как правило, за последней партой и один. Не знаю, что с ним было после того, как мы закончили школу, но в хосписе рядом с ним тоже никого не было.

И он так боялся, так не хотел умирать, так жалел о том, чего не было, жалел, что не сказал мне, что влюблён, хотя каждый из наших общих одноклассников сообщил мне об этом так или иначе, да не по одному разу. Жалел, что не выучил немецкий и не съездил хотя бы на одну игру мюнхенской «Баварии», за которую болел всю свою недолгую жизнь, жалел, что умирает девственником, что не нажил друзей, что вынужден был отдать Персика в приют для животных, потому что старому коту недавно исполнилось десять лет, и он никому не был нужен, точно так, как Ванька Семёнов, у которого из всей родни только мать, да и та давно спилась.

Как это ни ужасно, но больше всего Ванька боялся именно за Персика. Не обижают ли его? Дают ли любимые консервы? И не нарушат ли обещание, данное умирающему хозяину? Сдержат ли слово, позволят ли старому персу умереть своей смертью?

Когда всё закончилось, и лицо Семенова осветила светлая спокойная улыбка, я, оттолкнув от себя руки Иана, вылетела в коридор и едва-едва успела добежать до уборной, где меня и вывернуло наизнанку. Захлебываясь горькой от желчи слюной, я плескала в лицо ледяную воду и думала лишь об одном: я не выдержу ещё четыре дня.

— Агата, — и не думая стесняться того, что я скрылась за дверью женского туалета, Джеро вошёл внутрь и теперь встревоженно следил за мной. С другой стороны, чего ему стесняться? Нас же всё равно никто не видит и не слышит… Кстати.

— Иан, скажи, — я вытėрла лицо бумажным полотенцем и обернулась к ару. — А если бы в туалете кто-то был, он бы что увидел? Как вода включилаcь сама по себе, а потом по воздуху салфетки начали летать?

— Ничего бы никто не увидел, — проворчал ар. — Агата, тебе точно лучше? Ты такая бледная…

Бледная… да я чуть живая вообще!

— Но ведь первого мая ночью нас точно видели. Ну, по крайней мере Дашку. И тогда, когда я под твой джип упала, вы с Тьёром тоҗе не были невидимками…

— Ты прямо здесь хочешь об этом разговаривать?

Он выгнул бровь, а я пожала плечами, и мы, выйдя из уборной, направились к лестнице.

— Так что за волшебство такое? Я точно знаю, что мантии-невидимки у меня нет, — продолжила я допрос. — Я же не Γарри Поттер и даже не Гермиона Гренджер.

— У тебя есть пропуск, Агата, — ответил Иан и щёлкнул по висящему на моей шее бейджу, его мне, кстати, Тьёр дал, когда мы проехали вторую проходную «Οлимпа». — Он даже лучше, чем мантия-невидимка. Пока он на тебе — переживать совершенно не о чем.