Тачита не могла понять нашей радости, а когда мы объяснили ей, что произошло, она, очень довольная, произнесла:

— Вот это здорово, я очень рада, пусть они узнают почем фунт лиха, а то только нам достается. — А поскольку в сообщении говорилось, что Роберто Пома, возможно, был ранен, она прибавила:

— Хоть бы помер.

— Нет, — возразили мы ей, — это только усложнит ситуацию.

Будучи политически неграмотной, Тачита желала, как ей казалось, лучшего: смерти представителя правящих классов.

Наш рассказ об этом событии очень обрадовал остальных товарищей, и все сразу заговорили о возможности обмена Помы на политических заключенных, а Валье воскликнул:

— Знай наших! Теперь они выпустят Тибурсию и Марсело.

— Будьте уверены, если они потребуют нашего освобождения, то вместе с остальными, — возразила я.

— Меня-то, точно, не будут требовать, — пробормотал Валье.

Свое мнение выразил и доктор Мадрис:

— Во всяком случае, если кому-то удастся выйти отсюда живым, это гарантирует жизнь остальным, поскольку правительство тогда не сможет отрицать наше существование.

Я тоже считала, что возможность для обмена, несомненно, была, но его осуществление зависело от многих факторов.

В первую очередь была необходима связь между подпольными организациями для получения точных сведений об арестованных. Лиль Милагро рассказывала мне, что официальных контактов между Национальным сопротивлением и Революционной армией народа не существовало, что у них в Национальном сопротивлении не было уверенности относительно моего ареста, а товарищам из Народных сил освобождения было известно лишь о некоторых из нас. Она была удивлена, когда в Таможенной полиции узнала, что там же находились еще одиннадцать арестованных, обвинявшихся в принадлежности к этой организации.

Проводя подобные операции, Революционная армия народа прежде всего преследовала цель получить видного представителя правящих кругов для обмена его на арестованных товарищей. Значительность личности Помы делала обмен вполне реальным. И все же, захватывая его, наша организация не была уверена, что обмен произойдет, поскольку партизан, попадавших в руки карательных служб, обычно подвергали пыткам и уничтожали. Такая участь могла постигнуть и нас. Полицейские, а с ними и лейтенант Кастильо, так комментировали случившееся: «Что-нибудь подобное нужно было ожидать, уж очень тихой была в последние месяцы Революционная армия народа». В то же время раньше они частенько говорили: «Ну и трусы же ваши товарищи: сами в полной безопасности и на свободе, а вы здесь защищаете их. Они, наверное, и думать о вас забыли». Их колкости не имели под собой почвы, и мы твердо знали, что товарищи, оставшиеся на свободе, всегда помнили о нас и мужественно боролись за дело революции.

В тот вечер кто-то из полицейских, знавших о существовании приемника, рассказал о нем лейтенанту, и во время ужина его у меня отобрали. Отдала я его, кончено, не без некоего подобия протеста, но, естественно, бесполезного.

На следующий день, в пятницу, в 7 часов утра за мной в камеру пришли несколько полицейских и отвели на второй этаж в кабинет лейтенанта Кастильо. Там меня посадили на стул напротив письменного стола. Вскоре пришел Кастильо и спросил:

— Хочешь завтракать, Хосефина?

— Я не голодна, — отвечаю я.

— Лучше поешь, потому что тебе сейчас придется уехать. — И крикнул полицейским: — Передайте Халифу, пусть сходит за моим завтраком и принесет его Хосефине.

Вслед за этим он взял телефон и набрал номер. Я понимала, что он звонит в полицию, и слышу:

— Соедини меня с шефом.

И спустя несколько секунд, он говорит:

— Звонит лейтенант Кастильо, я хотел попросить вас, чтобы в машине, которая придет за ней, прислали ей одежду… из той, что нашли в автобусе. Да, жду через полчаса. Да, отсюда тоже пойдет машина. Поедут Паломо и еще трое. Хорошо. Слушаюсь, мой полковник. — Вешает трубку и обращается ко мне: — Была перестрелка между вашими и полицией. В одном из брошенных автобусов найдена женская одежда с пятнами крови. Кто из женщин организации водит машину? Как ты думаешь, кто был в автобусе?

— Не знаю. Я не знаю, кто умеет водить машину.

Входит сержант Паломо с каким-то полицейским.

— Машина готова, мой лейтенант. Вот он поведет ее.

Кастильо отвечает:

— Нужно подождать. Из полиции вышлют машину и одежду, чтобы она переоделась. Сообщи, когда она придет.

Все это говорилось с целью вызвать во мне чувства страха, тревоги за ближайшее будущее.

Паломо уходит, а Кастильо, обращаясь ко мне, продолжает:

— Тебя отвезут в полицию, посмотреть на автобус и одежду.

Понятно, что расследование дела о похищении Роберто Помы они должны были начать с людей, находившихся у них в руках: Марсело и меня. Этот переезд в «полицию» был необходим, чтобы провести допросы, пытки и т. п. с помощью других полицейских, поскольку Второй отдел занимался «интеллектуальной работой» (в моем случае), последнее время, внешне по-дружески обращаясь со мной, они пытались завоевать мое доверие, чтобы я считала друзьями тех, кто более внимательно, более «гуманно» относился ко мне, кто, в конечном счете, якобы понимал мое положение и из сострадания старался помочь. Им было поручено привлечь меня на свою сторону и не просто в качестве доносчика, а полностью.

В таком ожидании в кабинете лейтенанта Кастильо я провела более получаса. Он сообщил мне, что будет сделана магнитофонная запись, для чего я должна была продиктовать кое-что о себе. Услышав об этом, я подумала, что запись потребовали мои товарищи, желавшие удостовериться, что я жива.

Включив магнитофон, Кастильо приказал мне начинать:

— Твое имя, сколько тебе лет, где училась и т д.

Я назвала свое имя, но в это время зазвонил телефон. Кастильо снял трубку, переговорил о чем-то, выключил магнитофон и приказал отвести меня обратно в камеру.

Через какое-то время меня привели снова. И вот я опять сижу на том же месте уже в течение полутора часов. Никто не идет. Рядом находятся только два охранника, потом один из них встает и куда-то уходит. Возвращается с газетой и принимается за чтение. На первой странице — фотографии засады, устроенной Роберто Поме, на второй — заголовок «Убито трое телохранителей». Там же были помещены фотографии убитых и т. д. Полицейский переворачивает страницу, но второй, заметив, что я прочитываю хотя бы заголовки, закрывает газету и говорит:

— Потом почитаешь.

Их не устраивало, чтобы я узнала об операции, дабы это не подняло мой дух во время ожидавших меня допросов и пыток. Располагать сведениями об успешно проведенной операции, несмотря на отсутствие для противника фактора внезапности, означало, что дела идут хорошо и моим долгом было мужественно держаться на будущих допросах. Накануне вечером, вспомнив о существовании приемника, они забрали его, но сделали это с опозданием, поскольку нам удалось услышать сообщение еще днем.

Спустя некоторое время Кастильо в очередной раз разговаривает по телефону, и меня снова отводят в камеру. Там я завтракаю с подругами и делюсь впечатлениями об этих странных вызовах. Лиль Милагро предполагает, что товарищи потребовали нашего освобождения. Узнав, что меня якобы хотят перевести в полицию, она продолжает настаивать на своем:

— Послушай, я все же убеждена, что тебя и Марсело освободят.

— Нет, — возражаю я, — если мы выйдем отсюда, то все вместе.

Я не хотела и думать о возможности нашего освобождения без товарищей. Мне было очень тяжело от мысли, что могли освободить только Марсело и меня, а товарищи остались бы здесь, в этих нечеловеческих, унизительных, ужасных условиях, которые рано или поздно довели бы их до сумасшествия или смерти.

Меня чрезвычайно удручало положение доктора Мадриса, несмотря на то что он правильно отреагировал па возможность нашего освобождения. Он очень ослаб физически и к тому же в последнее время постоянно находился в подавленном состоянии. Когда я пересказала всем, что мне удалось прочитать в газете и о том, что было убито три телохранителя, Валье воскликнул: