Потом королева и Джордж Бересфорд попрощались, положили на столик в прихожей тридцать пять пенсов и ушли.

Доктор Поттер смотрела на Филипа и качала головой.

— Да на паршивенькой креветке и то больше мяса бывает, — подытожила она свои наблюдения. — Когда он в последний раз ел?

— Три дня назад пожевал овсяное печеньице, — ответила королева. — Может быть, его лучше отправить в больницу?

— Ага, — ответила доктор Поттер. — Ему нужно поставить капельницу, сделать внутривенные вливания.

А принц Филип и знать не знал, что две женщины с глубоким участием разглядывают его иссохшее тело. Он был в это время далеко, в Виндзоре, — ехал в карете по Большому парку.

— Я соберу ему вещи, хорошо? — предложила королева.

— Да, но сначала мне нужно раздобыть для него место, — сказала доктор Поттер и, достав радиотелефон, набрала номер. Трубку долго не брали, и она успела сообщить королеве, что на прошлой неделе закрыли три палаты, значит, коек стало на тридцать шесть меньше. — А на той неделе мы лишимся и детской палаты, — продолжала она. — Один Бог знает, как мы будем выкручиваться, если поступит несколько тяжелых больных.

Королева сидела на кровати и слушала, как больницы одна за другой отказываются принять ее мужа. Доктор Поттер спорила, улещивала, наконец раскричалась, но все было напрасно. В районе не было ни единой свободной койки.

— Позвоню-ка я в психиатрички, — сказала доктор Поттер. — Он ведь и правда не в себе, так что все вроде как по закону.

Королева пришла в ужас.

— Так ведь ему нужна срочная терапевтическая помощь! — сказала она.

Но доктор Поттер уже набрала номер.

— «Угрюмые башни»? Говорит доктор Поттер, участковый врач района Цветов. У меня тут одного мужичка надо бы положить. Хроническая депрессия, от еды отказывается, необходимы искусственное кормление и внутривенные вливания. Найдете коечку? Нет? Общее отделение переполнено? Правда? Да? А если завтра? — спросила она королеву.

Королева благодарно кивнула. Сегодня она все силы приложит, чтобы как-то подкормить Филипа, а завтра он уже попадет в надежные руки специалистов. Каковы-то они, эти «Угрюмые башни», подумала она. Звучит жутковато, вроде тех заведений, что обычно возникают, озаренные молниями, в начальных кадрах отечественных фильмов ужасов.

За два часа до начала процесса к зданию городского уголовного суда прибыл автобус с полицейскими, которые немедленно очистили прилегающую территорию. Всех газетчиков, радио — и телерепортеров, явившихся освещать заседание, отправили в бывший лагерь Королевских ВВС, расположенный за Маркет-Харборо[42], и целый день продержали взаперти в просторной комнате, предусмотрительно снабдив несметным количеством бутылок английского вина.

Сейчас показания давал констебль Лэдлоу: он отчаянно пытался припомнить все те небылицы, которые наплел на прошлом судебном слушании.

Обвинитель, свирепый толстяк по имени Александр Роуч, помогал Лэдлоу не сбиваться в своих показаниях с курса.

— А видите ли вы, — осведомился он, мотнув подбородком в сторону скамьи подсудимых, — в зале суда обвиняемого?.. — Роуч сделал вид, что ищет имя в своих бумагах, — А именно Чарли Тека?

— Да, — Лэдлоу тоже повернулся к скамье подсудимых. — Он в спортивном костюме и с «конским хвостом».

Королева страшно злилась на Чарльза, ведь она ему говорила, нет, приказывала — во-первых, покороче подстричь волосы сзади и на висках, а во-вторых, надеть на заседание блейзер и фланелевые брюки, но он, упрямец, заартачился. И теперь был похож на… Да чего уж там, на бедного, невежественного мужлана похож.

Лэдлоу давал свои путаные показания — не заглядывая в служебные записи, отметила королева. Тут встал Иэн Ливингстон-Чок, адвокат Чарльза. Бросив взгляд на Лэдлоу, он свирепо усмехнулся.

Иэн Ливингстон-Чок рос единственным ребенком в семье. Ближайшим товарищем его юношеских лет служило ему собственное отражение в зеркале. Он был само изящество, но за этим стильным фасадом крылась пустота: чересчур озабоченный впечатлением, которое он, как ему казалось, производит на окружающих, Ливингстон-Чок лишь вполуха слушал те важнейшие сведения, которые сообщали свидетели.

— Констебль полиции Лэдлоу, во время рассматриваемых событий вы вели записи?

— Да, сэр, — тихо ответил Лэдлоу.

— Вот и прекрасно. Блокнот, в котором вы делали эти записи, при вас?

— Нет, сэр, — еще тише проговорил Лэдлоу.

— Как нет?! — взвился Ливингстон-Чок. — Помилуйте, отчего же нет?

— Оттого, что я уронил его в канал, сэр!

Повернувшись к присяжным, Ливингстон-Чок вновь улыбнулся своей тщательно отрепетированной издевательски-свирепой улыбкой.

— Вы — уронили — его — в — канал, — повторил он медленно, отчеканивая каждое слово, чтобы в паузы успело прорасти недоверие к таким показаниям. — Тогда будьте любезны, констебль Лэдлоу, поведайте присяжным, что именно вы делали при, на или в канале.

— Я спасал попавшего в беду лебедя, сэр, — прошептал Лэдлоу.

Ливингстон-Чок оторопел.

Два заседателя одновременно ахнули и посмотрели на Лэдлоу другими глазами.

— Курам на смех! — воскликнул Чарльз.

Судья призвал Чарльза к порядку, заметив попутно:

— Меня удивляет, Тек, что вы считаете спасение лебедя смехотворным занятием; ведь совсем недавно ваша мать владела всей популяцией лебедей в Британии. Продолжайте, мистер Ливингстон-Чок.

Королева сердито воззрилась на Чарльза, пытаясь взглядом заставить его замолчать. Потом перевела глаза на Ливингстон-Чока, мысленно побуждая его построже допросить Лэдлоу о мнимых подвигах по спасению лебедя, но адвокат пренебрег этой ниспосланной небом возможностью и, целиком переключившись на обсуждение драки, увяз в массе подробностей. Присяжным это наскучило, и они перестали слушать.

Когда Ливингстон-Чок наконец сел, тут же вскочил Александр Роуч.

— Последний вопрос, — обратился он к Лэдлоу. — А попавший в беду лебедь остался жив?

Лэдлоу понимал, что отвечать нужно с осторожностью. Он немного помедлил.

— Несмотря на все мои усилия вернуть его к жизни с помощью массажа сердца и дыхания «изо рта в рот», лебедь, к сожалению, скончался у меня на руках.

Королева громко расхохоталась, и весь зал, обернувшись, уставился на нее. Когда королева взяла себя в руки, слушание уже шло своим чередом. Чарльз, Беверли и Вайолет по очереди дали показания, подтвердив свидетельства друг друга.

— Произошло нелепое недоразумение, — сказал Чарльз в ответ на обвинения в том, что он подстрекал толпу в переулке Ад убить констебля Лэдлоу.

— Для вас, Тек, это, возможно, было всего лишь недоразумение, однако полицейский Лэдлоу, способный проявить чуткость по отношению к лебедю, получил от вас серьезные телесные повреждения, не так ли?

— Нет, не так, — сказал побагровевший Чарльз. — Не получил он телесных повреждений ни от меня, ни от кого другого. Констебль Лэдлоу оцарапал подбородок, когда упал на мостовую.

Все взоры в зале суда обратились на скрытую бородой нижнюю челюсть констебля.

— На лице остались такие шрамы, — с пафосом заметил Роуч, — что констебль Лэдлоу вынужден будет до конца жизни носить бороду.

Гладко выбритые присяжные сочувственно закивали.

Суд объявил перерыв на обед; выходя из зала, Маргарита поинтересовалась:

— Где Чарльз отыскал Иэна Ливингстон-Чока? Не был ли он случайно прикован к ограде возле Юридического общества[43] за непрофессионализм?

— Хотя Чарльз у нас из Нибумбум-сити, США, — сказала Анна, — но даже он сумел бы лучше построить защитительную речь, чем Ливингстон-Чок.

В кафетерии в здании суда Диана, взяв бутерброд с копченой грудинкой, спросила королеву: