Подойдя к Жирнюге Освальду, директор тюрьмы ткнул его в живот. От самой шеи Жирнюги каскадом низвергались дряблые складки.

— Этот человек толст сверх всякой меры. Почему, мистер Пайк?

— Не могу знать, сэр. Он поступил к нам жирным, сэр.

— Почему вы такой жирный, Освальд? — осведомился директор тюрьмы.

— Я всегда был крупноват, сэр, — ответил Освальд. — Когда я родился, то уже весил одиннадцать фунтов и восемь унций, сэр.

Жирнюга Освальд расплылся в горделивой улыбке, но никто не улыбнулся в ответ.

Под тюремной робой в сине-белую полоску сердце Ли Крисмаса отчаянно заколотилось. Неужто они собираются устроить в камере шмон? А вдруг найдут в наволочке его стихи? Если найдут — он сунет голову в петлю. С мистера Пайка ведь станется прочесть вслух стишок Ли во время прогулки. Ли весь взмок, вспомнив свой недавно написанный стих «Киска-Пушиска». Людей, случалось, убивали и за куда меньшие прегрешения.

— К вам подселят еще двух сокамерников, — объявил директор тюрьмы. — Тесновато будет, но придется уж с этим мириться. — Он прошелся по маленькой камере. — Как вам известно, здесь у нас все находятся в равном положении. Один из этих двух заключенных считался до недавнего времени нашим будущим королем. Второй, Карлтон Мозес, обязан охранять его от неподобающих приставаний других заключенных. Я знаком с нашим, как недавно считалось, будущим королем, он, на мой взгляд, милейший, воспитанный человек. Учитесь, у него есть чему поучиться.

Дверь захлопнулась, и Ли с Жирнюгой Освальдом вновь остались одни.

— Бог ты мой, — сказал Ли, — Карлтон Мозес в нашей камере! Он же семи футов ростом! Мало того, что ты тут, еще и он сюда вопрется! Тогда уж совсем не продохнуть.

Десять минут спустя в камеру внесли еще одни двухэтажные нары. Жирнюга Освальд едва-едва мог протиснуться в узеньком проходе. Ли похвастался Освальду, что немного знаком с Чарли Теком. О Карлтоне Мозесе, однако, он отзывался с менее теплым чувством. Поговаривали, что Карлтон в буквальном смысле продал собственную бабушку, вернее, обменял ее на «форд-кабриолет XRI». Жирнюга Освальд считал, что это враки. На его взгляд, такой обмен не лезет ни в какие ворота. Кому нужна чья-то бабка?

Их рассуждения прервал приход Чарльза и Карлтона; новые сокамерники тащили груды постельных принадлежностей, ощетинившихся жесткими складками.

Это был худший день в жизни Чарльза. Он никак не ожидал, что его отправят в тюрьму. Но — отправили. И вдобавок успели подвергнуть чудовищным унижениям; самое, пожалуй, отвратительное — ему раздвигали ягодицы, проверяя, не пытается ли он пронести наркотики в обход закона. Тем временем дверь захлопнули, и все четверо уставились друг на друга.

Чарльз смотрел на Освальда и думал: Боже ты мой, этот человек просто неприлично жирен.

Ли смотрел на Карлтона и думал: не иначе как он и вправду обменял свою бабульку на машину.

Жирнюга Освальд смотрел на Чарльза и думал: слушайте, это ж самая настоящая перенаселенность тюрьмы. Обязательно напишу про это в Европейский парламент.

— Сколько получил, Чарли? — спросил Ли.

— Шесть месяцев.

Чарльзу уже казалось, что в камере нечем дышать.

— Значит, выйдешь через четыре, — сказал Ли.

— Если будет хорошо себя вести, — заметил Карлтон, укладывая свои пожитки на свободные верхние нары.

Освальд вновь уткнулся в книгу Мадхура Джаффри. Он понятия не имел, как обращаться к особе королевской крови. «Сэр» или «ваше королевское высочество»? Завтра надо взять в тюремной библиотеке книгу по правилам этикета.

Встав на цыпочки, Чарльз заглянул в маленькое, забранное решеткой окошко. Видно было лишь кусочек красноватого неба и макушку дерева, опушенную молодой нежно-зеленой листвой. Явор, определил Чарльз. И стал думать про свой огород, который ждет его не дождется. Молодые побеги, проросшие семена и пикированная рассада тоскуют по нему. Он опасался, что Диана забудет увлажнять почву в лотках для семян и в подвесных корзинах с рассадой. Он умолял ее неукоснительно пасынковать помидоры; не упустила бы она их. Будет ли она исправно вливать в ящики с перегноем по полтора литра в день? Бросает ли, как прежде, овощные очистки в его компостную кучу? Надо немедленно написать ей подробные указания.

— Бумаги у кого-нибудь не найдется? — спросил он.

— Газетки, что ль? — озадаченно переспросил Ли Крисмас.

— Писчей бумаги, почтовой, — уточнил Чарльз.

— Письмо писать собрался? — спросил Карлтон.

— Да.

Про себя Чарльз уже было подумал, что, сам того не замечая, перешел то ли на французский, то ли на валлийский язык.

— Дак ведь надо, чтоб начальство само тебе все выдало, — объяснил Карлтон. — На одно письмо в неделю.

— Только одно? — удивился Чарльз. — Какая нелепость. Мне необходимо написать множеству людей. Я обещал матери…

Однако тут он почувствовал новую безотлагательную нужду. Ему приспичило сходить в уборную. Он тронул кнопку звонка возле двери и стал ждать. Остальные молча наблюдали за ним. Две минуты спустя Чарльз бешено давил на кнопку пальцем. Терпеть уже не было никакой возможности. Прошла еще одна мучительная минута, и в дверях появился мистер Пайк. Чарльз напрочь забыл, где находится.

— Наконец-то, — с упреком сказал он. — Мне нужно в уборную; где она?

Лицо Пайка под форменной фуражкой стало мрачнее тучи.

— «Наконец-то»? — насмешливо передразнил он Чарльза. — Я тебе скажу, Тек, где уборная. Вот она. — Он ткнул пальцем в стоящий на полу сосуд. — Ты сейчас в тюрьме, вот и сливай в парашу.

— Будьте добры, — обратился Чарльз к сокамерникам, — выйдите на минутку, пока я…

В ответ раздался неудержимый хохот. Схватив Чарльза за плечо, мистер Пайк подвел его к параше и, сбив с нее начищенным сапогом пластмассовую крышку, провозгласил:

— Мочеиспускание и опорожнение кишечника, Тек, происходит здесь.

— Но это же варварство, — возмутился Чарльз.

— Берегись, Тек, ты вот-вот нарушишь тюремные правила, тогда добра не жди.

— А каковы эти правила? — обеспокоенно спросил Чарльз.

— Вот нарушишь, тогда узнаешь, — с явным удовольствием ответил Пайк.

— В этом есть что-то кафкианское.

— Возможно, — промолвил Пайк, понятия не имевший, что значит это слово. — Но правила есть правила, и не жди от меня поблажек только потому, что когда-то ты был наследником престола.

— Я и не ждал поблажек, я…

Но Пайк уже захлопнул за собой дверь; не в силах больше удерживаться, Чарльз поспешил к пластмассовому сосуду и смешал свою мочу с мочой Освальда и Ли.

— Я читал книгу Кафки, — застенчиво сказал Освальд. — «Процесс» называется. Там одного парня судят, а ему и невдомек за что. Ну и в конце концов ему крышка. Скучища смертная.

Чтобы отвлечь их от оглушительного звона струи в параше, Чарльз сказал:

— Но как невероятно убедительно передана гнетущая атмосфера, вы разве не находите?

— Не, скучища смертная, — повторил Жирнюга Освальд.

Чарльз привел себя в порядок и, вновь подойдя к двери, нажал на звонок, попутно объясняя Ли, Карлтону и Освальду, что забыл попросить у Пайка письменные принадлежности. Но Пайк уже распорядился, чтобы на звонки из камеры номер семнадцать не отвечали. В конце концов небо за окошком потемнело, ветки явора исчезли, и Чарльз убрал палец с кнопки звонка. Он отклонил предложение Ли почитать его книжку, заметив:

— «Быстрое авто» — это не книга, а журнал.

Карлтон уселся за письмо жене и то и дело спрашивал Чарльза, как пишутся слова «достаточно», "протирать ", «потому что», «соски», «развлечение», «вторник» и «условно-досрочное освобождение».

Освальд в одиночку съел целую пачку печенья, тихонько, чтобы не шуршать оберткой и не потревожить сокамерников, выуживая его по штучке из пакета.

Наконец лампочка под потолком погасла, остался гореть лишь красный ночник, и заключенные принялись укладываться. Тюрьма, однако, не затихала. До них доносились крики, звяканье ключей и высокий тенорок, распевавший: «Благослови, Господь, принца Уэльского». Закрыв глаза, Чарльз стал думать о своем саде-огороде и вскоре заснул.