Стук тарелки о пол — единственный звук в комнате, кроме ударов моего сердца и нашего дыхания.

Его ухмьшка падает, его теплые глаза леденеют, когда он вытирает влагу со своей щеки.

— Хорошо, — он наклоняется ко мне. — Ты можешь, блядь, голодать.

Он подхватывает тарелку с пола и уходит. Дверь с щелчком открывается и закрывается, и я снова остаюсь одна в темноте.

Мой желудок сводит судорогой, в середине расширяется шар чего-то тяжелого и острого, разрывая мое спокойствие, пока я не начинаю задыхаться, сердце бьется так быстро, что я думаю, у меня может быть сердечный приступ.

Время течёт по-другому, когда ты прикован в пустой комнате. Мой разум все еще в оцепенении, а тело дрожит такой глубокой дрожью, что я чувствую ее в своих костях. Я то погружаюсь в беспокойный сон, то выхожу из него, как бы я ни старалась бодрствовать, чтобы разработать какой-нибудь план.

Мои глаза открываются после очередного приступа потери сознания. Должно быть, меня накачали наркотиками.

Я не знаю точно, сколько прошло часов, а может, и дней, но мое зрение уже давно адаптировалось к темноте, и я отчетливо различаю длинный стол, придвинутый к дальнему краю комнаты, и небольшую кучку, похожую на пачку порошка, сложенную на одном конце.

Я прищуриваю глаза, пытаясь разглядеть все четче, чтобы понять, могу ли я как-то добраться до него и использовать в своих интересах.

Но я знаю, что это бесполезно. Я ничего не могу сделать. В моем распоряжении нет оружия, да я и не знаю, как им пользоваться, даже если бы оно было. Нет шансов использовать его, даже если бы я его достала, поскольку я прикована к стене.

Все, что у меня есть сейчас — это моя вера.

Доверие.

— Пикси-пыль

Мое сердце замирает от шелковистого акцента, мой желудок поднимается и опускается, как на американских горках. Я поворачиваю голову вправо, впервые с момента пробуждения замечая, что всего в нескольких метрах от меня стоит кресло. И Джеймс сидит в нем, широко расставив ноги, наблюдая за мной, его руки в перчатках удобно лежат на коленях с ножом.

Он наклоняет голову в сторону стола, на который я смотрела.

— То, на что ты смотришь. Это пикси-пыль

Мой желудок сводит судорогой, когда он встает и идет ко мне, его красота заставляет мои нервы зажечься. Меня тошнит от того, как мое тело реагирует на него. От того, что я отдала ему все, а он оказался замаскированным злодеем.

Стук его шагов отскакивает от стен, вибрация разрывает мою грудь, моя кровь бьет сердце о пол. Он останавливается передо мной, его идеально начищенные черные туфли упираются в кончики моих босых ног.

Я скрежещу зубами, острая боль пронзает мою челюсть.

— Тебе нужно поесть.

— Отъебись, — выплевываю я.

Он оглядывается.

— Что я тебе говорил про этот грязный рот?

Я наклоняю голову и смотрю на него.

— Ты много чего говорил, Крюк. Оказывается, мне действительно, действительно наплевать на все.

Ругательные слова звучат странно, срываясь с моих губ, но сейчас это все, что у меня есть. Я знаю, что они его раздражают, и поскольку я не могу вырваться и выцарапать ему глаза ногтями, мне приходится довольствоваться тем, что есть.

Его губы кривятся в тонкой улыбке. Это вызывает дрожь в моем позвоночнике. Он указывает на меня своим ножом.

— Не я тут лжец, дорогая. Давай не вешать на меня свои грехи.

— Я даже не знаю, что происходит!

Мое тело дергается, когда я тяну за цепи, мои руки бесполезно шлепаются об пол.

Его глаза переходят с моего лица на то место, где я прикована к стене, и ухмылка исчезает с его лица.

— Изображать жертву — ужасно неподобающая черта.

Его голос ровный, и от этого пустоватого тона у меня сжимается грудь, я понимаю, что теплое очарование, к которому я привыкла, полностью исчезло.

Я выдыхаю, неверие сжимает мою грудь.

— Ты приковал меня к стене, — заявляю я.

Он кивает.

— Временная тактика, уверяю тебя.

Мои глаза сужаются, гнев бурлил в моем нутре.

— Ты накачал меня наркотиками.

Он перебирает нож в пальцах, это движение настолько отработанное и плавное, что меня пронзает страх.

— Ты бы пошла добровольно? — он поднимает бровь.

В моем горле застревает ком, мои внутренности разрываются от силы, которая требуется, чтобы не дать слезам вырваться наружу.

— Я бы пошла с тобой куда угодно, — мой голос ломается. — Пожалуйста, я…

Я проигрываю битву со своими эмоциями, и соленая вода начинает стекать по моему лицу, слезы горячие на моей холодной коже.

Он приседает, лезвие болтается у него между ног, его взгляд раздевает меня догола и сжигает заживо.

— Твой отец забрал кое-что у меня, — он делает паузу, его глаза ненадолго закрываются. — Что-то незаменимое.

Мое сердце замирает, и я фыркаю, пытаясь остановить слезы, текущие из носа.

— Мой отец? Я не..

Он вскакивает со своего места и шагает через всю комнату, пока не наталкивается на стул, его рука обхватывает спинку и бросает его ко мне. У меня перехватывает легкие, живот падает на пол, когда дерево раскалывается рядом с моей головой, мои волосы вздымаются от удара о стену. Он шагает обратно ко мне, делает выпад вперед и крепко сжимает мою челюсть в своих руках.

— Не строй из себя невинность, ты, глупая девчонка.

Мое сердце клокочет в груди, икота прерывает мое дыхание, когда его оскорбления и маленькие кусочки дерева режут мою кожу, как бумагу. Глядя прямо в его глаза, я ищу в них хоть частичку того человека, которого, как мне казалось, я знала. Человека, которому я отдала все.

Но его уже давно нет.

А может, его вообще никогда не было.

Он прав. Я действительно глупая девчонка.

Мой язык высовывается, зацепившись за шершавые, потрескавшиеся края губ, и я медленно начинаю говорить, дрожь заполняет меня изнутри. Этот мужчина — Крюк — незнакомец. И что-то шепчет мне в затылке, что нужно действовать осторожно. Сделать все возможное, чтобы остаться в живых.

Мой отец придет за мной. Он должен.

— Джеймс, — говорю я медленно. — Если мой отец… если он что-то сделал.

Его резкий смех проносится по воздуху, его хватка сжимается до тех пор, пока мои зубы не врезаются в кожу.

— Ты появилась в моем баре, — шипит он. — А потом ты отвлекла меня, когда я больше всего был нужен другим.

Я пытаюсь покачать головой, но его хватка сильна, его глаза дико смотрят в мои, а затем переходят на цепи сбоку.

Мои внутренности скручены в тугие спирали, нервные окончания трещат и перетираются, а я наблюдаю за этим незнакомцем, который яростно смотрит на меня с огнем тысячи солнц. Он выглядит так, будто хочет убить меня.

Мои пальцы впиваются в землю по бокам, сердце стучит в горле.

Наклонив голову набок, его глаза закрываются, медленно моргая. А когда они открываются, огонь уже погас.

Он — чистый лист. Его взгляд — просто две пустые дыры с голубой окантовкой.

Он ослабляет хватку на моей челюсти, его пальцы в перчатках ласкают мою кожу, как возлюбленный, прежде чем его внимание переключается на крепления на стене.

Я вдыхаю, задерживая воздух в легких, боясь даже дышать, опасаясь, что это может снова вывести его из себя.

Он встает, доставая что-то из кармана.

Мое тело трусит, грудь сжимается, когда он приближается. Он парит надо мной, его пряный аромат врывается в мои ноздри и заставляет меня ненавидеть себя за то, как мое сердце замирает от этого запаха. Толчок в запястье, затем щелчок, за которым следуют уколы боли, пронзающие мою руку, когда кровьсводобно течёт обратно в руку. 

Он снимает с меня цепи.

— Я нахожу довольно эротичным, когда ты прикована наручниками к моим стенам, — говорит он, переходя на другую сторону, — но ты бесполезна для меня поврежденная.