— Ты даже не представляешь, с кем ты сидишь рядом.

Ее челюсть напряглась.

— Я точно знаю, кто он. Я начинаю сомневаться только в тебе.

Мое сердце замирает, его фраза подтверждает то, о чем я догадывался последние несколько минут.

Она не знает о своем отце.

А это значит, что она вообще меня не предавала.

32. ВЕНДИ

Остаток ужина проходит в напряженных взглядах, ничего, кроме скрежета столового серебра и людей, которые выступают на сцене, поэтично рассуждая о том, как решить несправедливость в мире, устраивая вечеринки за миллионы долларов с местами за тысячи долларов.

Но мои внутренности бушуют.

«Разве ты не должна быть в особняке?»

Он даже не знал, что я там нет. Меня похитили, а он даже не знал, что я пропала.

Я месяцами твердила себе, что должна признать, что он не тот человек, которого я помню, но именно в этот момент кусочек моей души, за который я цеплялась, наконец, ломается, падает на пол и разбивается на сотню осколков.

Он даже не знал, что я пропала.

Но, конечно, он может появиться здесь.

Не дай Бог, чтобы его имидж пострадал. Его публичный имидж, то есть. Теперь мне ясно как день, что ему все равно, каким я его вижу.

И что-то происходит с другом Крюка, Ру. Тихий разговор с комиссаром, то, как его имя выводит Крюка из себя, а теперь мой отец насмехается над его пропавшими друзьями — мои нервы взвинчены и находятся в состоянии повышенной готовности.

Я знаю, почему Крюк держит меня здесь, это стало совершенно очевидно, но я не могу понять, почему мой отец насмехается над ним.

Почему он вообще имеет дело с таким человеком, как Крюк.

Если только он не тот, за кого себя выдает.

И это, как ничто другое, заставляет меня чувствовать себя самым глупым человеком на планете. Потому что как можно жить с кем-то, как можно годами дышать одним воздухом, поклоняться каждому его шагу, любить его всем сердцем и не знать, кто он на самом деле?

Это осознание пронзает меня насквозь и ломает замок на всем том, что я позволила себе не сказать, на всех тех случаях, когда я хотела нанести ответный удар, но вместо этого кивала и улыбалась. Я знаю, что Крюк, скорее всего, разозлится на меня за вспышку гнева, но я не могу найти в себе силы на беспокойство от этом. Наконец — наконец — возможность высказать свое мнение освобождает меня. А когда Крюк не только позволяет, но и поощряет это, я чувствую, что у меня есть кто-то, кто меня прикрывает.

Каким бы извращенным это ни казалось.

Я оглядываюсь, чтобы посмотреть на него, когда он кивает в такт словам мужчины рядом с ним, и у меня подпрыгивает живот от моих полностью перевернутых эмоций. Как возможно, что этот человек — тот, кто угрожал моей жизни меньше часа назад, тот, кто приковал меня к стене подвала — как он все еще единственный, кто относится ко мне, как будто я имею право на существование?

Он заставил комиссара полиции извиниться за оскорбление и гладил меня по шее, пока я выступала против своего отца и его суки-помощницы. И это не похоже на Крюка.

Это похоже на Джеймса.

Я качаю головой, напоминая себе, что он устраивает шоу. Все, как он со мной обращается, не для моего блага, и забвение этого не принесет мне никакой пользы.

Мой взгляд скользит мимо тела Крюка, замечая, что один из близнецов идет в нашу сторону. Они доходят до нас и наклоняются, чтобы прошептать ему на ухо. Пальцы Крюка, проводившие по верхней части моего бедра, замирают на месте, и он выпрямляется. Сжав мою ногу, он двигается, кладя свою салфетку на стол.

— Если вы извините меня на минутку, есть неотложное дело, которое требует моего внимания.

Он встает, бросая взгляд на моего отца, а затем наклоняется, чтобы поцеловать меня в щеку, его пальцы запутываются в моих волосах.

— Веди себя хорошо, — бормочет он, касаясь моей кожи. — Ты никуда не сможешь убежать, чтобы я не последовал за тобой.

Тревога смешивается в моей крови, когда он уходит, мой живот сжимается от нерешительности. Мой отец сидит прямо здесь, и он единственный человек на этой земле, который может спасти меня, но какой ценой?

Я ничего не сделаю, если не буду знать, что Джон будет защищен, а он уже не раз доказывал, что не делает его приоритетом.

Нет. Что со мной не так? Он не позволил бы ему умереть. Джон все еще его ребенок, в конце концов.

Мои внутренности скручиваются, отвращение прокладывает себе путь через мою грудь от того, как легко мой разум перешел от веры в доброту людей к сомнению в том, на какое убийство они согласятся. Несколько дней рядом с преступниками, и вдруг я принимаю это как факт.

Меня беспокоит, что это не беспокоит меня так, как должно.

— Венди, я хотел бы поговорить с тобой, пожалуйста, — мой отец вытирает уголки рта салфеткой, прежде чем положить ее на место. — Наедине.

Мое сердце замирает, зная, что это то, что не понравится Крюку, но… Крюка здесь нет. И я заслуживаю ответов. Я киваю головой, отодвигая стул и оглядываясь по сторонам, наполовину ожидая, что кто-нибудь выскочит и схватит меня, но с каждым шагом я дышу все легче, понимая, что никто не придет.

Мы идем через бальный зал, пока не доходим до задних дверей внутреннего дворика, отец позволяет мне выйти первой, а сам идет следом. Мы единственные люди на улице, и холод проникает в мои кости, когда я вздрагиваю от прохладного ветерка.

— Он использует тебя, чтобы добраться до меня.

Я вздрагиваю от его внезапных слов, моя рука ложится на грудь. Я не уверена, чего я ожидала. Может быть, извинений за то, что он не понял, что меня нет, или за то, что он могу появиться здесь, но всегда пропускаю все остальное.

Тот факт, что я явно ничего не знаю о своем отце, льется мне в горло, пока я не чувствую лишь вкус горькой правды.

Я качаю головой, выдыхая смех.

— Ты действительно не знал, что меня нет?

— Венди, будь благоразумной. Если ты просто пытаешься привлечь к себе внимание, то я…

— Ответь на вопрос.

Мои кулаки сжимаются по бокам.

Он вздыхает, потирая рукой лоб.

— Моя служба безопасности сказала мне, что тебя нет дома, и я решил, что ты закатила истерику.

Его слова взрываются в моей груди, как бомба, обжигая мои внутренности. Истерика. Как будто я ребенок.

— Если бы я знал, что ты была занята тем, что резвилась с преступником-психопатом, я бы прочесал всю землю, чтобы разыскать тебя.

Я смотрю на него с открытым ртом.

— Откуда ты это знаешь?

— Что знаю?

— Что он преступник-психопат, — мой желудок вздрагивает. — Откуда ты это знаешь?

— А как иначе? — он разводит руки в стороны. — Ты играешь в очень опасную игру, Венди. О которой ты ничего не знаешь.

Ожог разрастается, обжигая мое горло.

— Не принижай меня!

Его глаза расширяются, и я делаю шаг вперед, пальцы пробегают по волосам, сердце бешено бьется в груди.

— Мне так надоело, что все относятся ко мне, как к фарфоровой кукле, которая должна держать рот на замке и выглядеть красивой. Мое мнение имеет значение.

Его взгляд смягчается.

— Конечно, имеет, Маленькая Тень, — он придвигается ко мне. — Я стараюсь.

Я насмехаюсь.

— Ты не пытался с тех пор, как умерла мама.

У него напрягается челюсть.

— Ты ничего не знаешь о своей матери.

Я вскидываю руки вверх.

— Значит, я просто глупая. Я не знаю Крюка. Я не знаю свою мать. И уж точно не знаю тебя.

— Он заставляет тебя быть здесь? — он подходит еще ближе, его голос мягкий, как будто он пытается заманить животное в клетку. — Он… он причинил тебе боль?

Мое дыхание сбивается, когда я стискиваю зубы, желание сказать ему об этом кричит из глубины моего горла.