— Как Джон? — спрашиваю я вместо этого.

Его движения замедляются.

— Что?

— Я спрашиваю, как Джон. Ну, знаешь, твой сын?

— Какое отношение это имеет к нашему разговору сейчас? — он вскидывает брови.

— Вообще-то, очень большое.

Мое сердце замирает от надежды, что он скажет мне, что был у него. Что он только что говорил с ним по телефону, и он хорошо устроился.

Он проводит ладонью по лицу.

— Я уверен, что с ним все в порядке.

Разочарование оседает, как кирпич, пробиваясь сквозь мои внутренности, заставляя рыдания застрять в горле. Он даже не поговорил с ним. И если ему нельзя доверить простой телефонный звонок, как я могу верить, что он позаботится о безопасности Джона в случае с Крюком?

Чувство вины охватывает меня, когда я понимаю, что Джон был совсем один. Акклиматизирующийся в одиночестве.

Закрыв глаза, я делаю глубокий выдох, больное чувство поселяется в моем нутре и расширяется, пока принятие моей ситуации не заполняет меня и не обволакивает по краям.

— Он не заставляет меня, — говорю я медленно.

— Он использует тебя, чтобы добраться до меня, — повторяет он.

Он не ошибается. Крюк уже не раз говорил мне, что его волнует только то, как добраться до моего отца. Но до этого момента я не знала, насколько это откровение ранит. Дни, предшествовавшие этому, притупили мою боль, но с принятием приходит осознание, и теперь раны пульсируют там, где Крюк прорыл путь в мое сердце только для того, чтобы вырезать себя.

Сзади меня раздается слабый звук открывающейся и закрывающейся двери, но я не поворачиваюсь, чтобы посмотреть, кто это. В этом нет необходимости.

Невозможно не почувствовать его, когда он входит в комнату.

— Ну… — его акцент плывет по ветру, обвиваясь вокруг моей шеи, как петля. — Разве здесь не уютно?

Тепло окутывает мою спину, рука Крюка скользит вокруг моего центра и притягивает меня к своему телу. Мое сердце прыгает в груди, обед поднимается по горлу, и мне приходится прикрыть рот, чтобы сдержать его.

— Пытаешься украсть мою пару, Питер? Или просто используешь ее, чтобы спланировать свое следующее глупое приключение?

Глаза моего отца сужаются.

— Что бы ты ни пытался, малыш. Это не сработает.

Тело Крюка напрягается, пятка его ладони прижимается к моему прессу. Мои руки тянутся вверх, чтобы накрыть его предплечье, а затем, быстро, как молния, мою голову отклоняют в сторону, сухожилия в шее растягиваются до боли. Я хнычу, мои ногти впиваются в кожу Крюка.

— Ты пытаешь сделать так, чтобы ее убили?

Мое сердце замирает от его слов, мои глаза расширяются, когда я смотрю на отца.

Но отец только ухмыляется, его взгляд останавливается на мне.

— Я же говорил тебе, Маленькая Тень. Ты ему безразлична.

Мои внутренности горят.

Глубокий смешок раздается в груди Крюка, и он вибрирует в моих костях, поджигая мои нервы. Он наклоняется, прижимается своими мягкими губами к середине моего горла, его язык проскальзывает, чтобы попробовать мою кожу.

Между моих ног распространяется тепло, за которым следует отвращение к тому, что мое тело может быть возбуждено этой больной ситуацией.

— Не делай ошибки, думая, что я такой же, как другие мужчины, с которыми ты имела дело, — Крюк отпускает мою голову, слегка толкая меня в бок, пока он идет к моему отцу. — Я не забочусь о своей репутации. Меня не волнуют деньги или бизнес, который ты сжигаешь.

Губы моего отца кривятся, и я верчу головой, гадая, о чем он говорит.

— На самом деле, ты не можешь украсть у меня ничего, чего бы ты еще не украл, — он подходит ближе, возвышаясь над моим отцом. — Это мои улицы, — продолжает он. — И я так терпеливо ждал, когда ты придешь поиграть.

Его рука тянется в карман, коричневая рукоятка ножа заставляет мои внутренности свернуться от страха. Мое сердце переходит в ускоренное биение, мои ноги двигаются прежде, чем я успеваю их остановить, и я бегу, протискиваясь между ними, а мой отец отступает на шаг назад.

— Не надо, — умоляю я. — Пожалуйста… просто… не делай ему больно.

Глаза Крюка слегка расширяются, но он стоит неподвижно, на его лице появляется медленная ухмылка. Его пальцы тянутся к моей челюсти.

— Такая преданная.

Он оглядывается на моего отца.

— И где же твои мольбы, Питер? — его брови поднимаются. — Или, может быть, ты предпочитаешь, чтобы я пролил ее кровь, чтобы покрыть твои грехи?

Молчание.

Оглушительная. Разрывающая сердце тишина.

Глаза Крюка фиксируются на моих, и я выдерживаю его взгляд, мой живот поднимается и опускается вместе с неровными ударами моего сердца, мои ноздри раздуваются от мучительной боли, когда моя грудь раскалывается пополам.

Он выдыхает, сгибая шею в сторону до хруста, а затем кивает, протягивая руку.

— Очень хорошо.

Облегчение разливается по моим венам, мое тело дрожит, когда я вкладываю свою ладонь в его. Он тянет, и мое тело прижимается к нему. Мои пальцы прижимаются к его груди, его рука обхватывает мою поясницу, а его рот находит мое ухо.

— Я хочу, чтобы ты запомнила этот момент, дорогая. Запомни, каково это — осознавать, что твой отец был готов позволить тебе умереть, чтобы спасти себя.

И затем он уводит меня прочь, а моя душа рассыпается в прах.

33. ВЕНДИ

Крюк молчит в лимузине, но я чувствую, как ярость выливается из него и наполняет воздух. Она густая. Удушающая. Я перевожу взгляд с него на проносящиеся мимо улицы, гадая, злится ли он на меня, и спрашивая себя, почему меня это волнует.

Машина поворачивает за угол улицы, и мое дыхание замирает в легких, когда в поле зрения появляются знакомые ориентиры. Я знаю эту улицу.

И это не пристань.

— Ты сказал, что не вернешь меня сюда, — бросаюсь я, паника сковывает мои внутренности.

— И ты сказал, что не будешь плохо себя вести, — он собирает невидимые ворсинки со своего костюма.

Моя челюсть падает.

— Я и не вела себя плохо! Я сделала всё, о чём ты попросил.

— Ты думаешь, что уйти с твоим отцом — это то, о чем я просил? — огрызается он.

Мое сердце падает в желудок.

— Это было… — я сглатываю. — Это не имеет к тебе никакого отношения.

Я морщусь, понимая, как жалко это звучит, даже для моих собственных ушей.

Он усмехается.

— Дорогая, если ты думаешь, что я поверю в это, то ты действительно глупая девочка.

Мои зубы скрежещут, кулаки сжимаются.

— Я не девочка.

Он наклоняет голову.

— Значит, просто глупая?

Я глубоко вдыхаю через нос, пытаясь сдержать бурление в животе, когда представляю, как меня снова бросают в эту темную комнату.

— Пожалуйста, я не хочу снова оказаться в этом подвале.

Он вздыхает, его пальцы потирают челюсть.

— Ты не вернешься туда.

Я вскидываю голову, облегчение разливается по мне.

— Нет?

Машина останавливается, синие и красные цвета мелькают на моей коже через окна.

Что, черт возьми происходит?

Дверь открывается, и Крюк выходит, его рука появляется передо мной. Мое сердце замирает, когда я вкладываю свою ладонь в его, позволяя ему вытащить меня из машины. Он — дихотомия: на одном дыхании угрожает моей жизни, а на другом — ведет себя как джентльмен. Ужасно, как он может делать и то, и другое так безупречно, как будто это неотъемлемые части его самого, мирно сосуществующие как единое целое. Он выбрасывает в окно все, чему меня когда-либо учили о добре и зле, пока все не перекосится и не расплывется в моем мозгу.

Когда я выхожу из машины, мое дыхание вырывается из легких.

В воздухе стоит сильный запах пепла, от которого у меня щиплет в носу. Сбоку стоят пожарные машины и машины скорой помощи, несколько полицейских машин. A ВР больше нет. Сгорел дотла, остались одни обломки.