— Есть еще какое-нибудь оружие, о котором я должен знать? — он оглядывается назад, где сидит Венди, ее щеки мокрые, пистолет Старки все еще во рту. Я тянусь за спину, вытаскиваю пистолет и бросаю его на пол.

Смеясь, Сми поворачивается к Питеру и хлопает в ладоши.

— Что я тебе говорил, Пит? Мальчик влюбился, — он вздыхает, оглядываясь на меня, тянется в карман и достает что-то громоздкое, обтянутое тканью. Медленно, он начинает разматывать ткань. — Чтобы заглушить шум, — он подмигивает. — Для драматического эффекта.

Ткань падает на землю, а вместе с ней и мой разум.

Тик.

Тик.

Тик.

Мои кулаки сжимаются по бокам.

Сми протягивает стеклянные карманные часы, его ухмылка настолько широка, что касается щек.

— Тебе нравится моя новая игрушка? Она почти такая же громкая, как та, которую ты заставил меня выбросить за борт на днях, — он хихикает, качая головой.

Мои легкие сдавливает от шума, в голове мелькают вспышки крокодильих сапог и щелчки закрывающихся дверей, заставляя мою грудь разрываться, а воспоминания распластываться и резать свежие раны.

Он подходит ко мне, пока кончики его ботинок не соприкасаются с моими, поднимает часы и прижимает их к моему уху.

— Ты знаешь, как трудно найти часы, которые действительно тикают? Те, что были у меня раньше, были особенными. Они были точно такие же, как у моего отца, — он хмурится. — Но мне нужно было убедиться, что то, что сказал мне Старки, правда.

Мои руки летят к голове, пытаясь заглушить шум, мои нервные окончания царапают кожу, как тысячи жучков, отчаянно пытающихся выбраться наружу. Красное начинает проникать в мое зрение, дымка приносит ярость и стыд — летучую смесь, которая постоянно живет внутри меня. Мои ладони выстреливают, хватывая рубашку Сми в свои руки, сжимают ткань и поднимают, пока его ноги едва не касаются земли.

— А, а, а, — поет он. — Ты ранишь меня, и он убьет ее.

Я тут же отпускаю его, мое сердце бьется о ребра, пока я борюсь с маниакальными мыслями. Я ненадолго задумываюсь о том, чтобы выхватить у него из рук нож и попытаться отрезать себе уши; все, что угодно, лишь бы прекратить мучения.

Он отходит, тиканье становится чуть менее интенсивным, прежде чем его рука отводится назад и врезается в мою щеку, мое тело падает на землю, когда ноющая боль распространяется по моей челюсти. Он приседает, мой нож свисает между его коленями.

— Я был там в ту ночь, когда ты убил моего отца, — шепчет он. — Я наблюдал за тобой через окна, когда ты взял этот нож, — он поднимает его к моему лицу, проводит им по моему телу, а затем глубоко вонзает его в бок. — И обескровил его на полу.

Жгучая боль вспыхивает в моем туловище, когда он крутит рукоятку, я стискиваю зубы от жжения.

— Ты жалеешь об этом? — спрашивает он.

Мое лицо лежит на грязном полу, но я поворачиваю голову так, чтобы он увидел мою ухмылку.

— Я бы убил его тысячу раз и заставил бы тебя смотреть каждый из них.

Он вытаскивает нож из моего бока, кровь хлещет из раны и пропитывает мою рубашку, моя кожа становится липкой.

— Он должен был стать моим, — говорит он. — Он обещал, что возьмет меня к себе, как только ты уедешь. Он собирался отослать тебя, но потом вдруг передумал, — край ручки ударяется о мою щеку. — И так, я ждал… три года, пока тебе исполнится восемнадцать, а потом ты все испортил.

Медь скапливается у меня во рту, и я сплевываю ее на землю, отталкиваясь, чтобы сесть, моя голова становится туманной от резкого движения. Я прислоняюсь спиной к стене, моя рука тут же прижимается к боку, чтобы попытаться остановить кровотечение.

— Я оказал тебе услугу.

— Ты забрал у меня всё! — кричит он. — Значит, я заберу всё у тебя.

Хотя я уверен, что он хотел, чтобы его слова внушали страх, они приносят только осознание. Потому что я думал точно о такой же фразе. Я представлял ее себе тысячей разных способов, когда представлял свои последние слова Питеру. Смех подкатывает к моему горлу, боль в боку стихает; хотя это ничто по сравнению с разрушительной правдой, что Сми такой же, как я.

А для него я такой же, как Питер.

— Тебе нужна моя жизнь? — я кашляю, кровь бурлит в горле. — Все, что тебе нужно было сделать, это попросить. Она твоя.

Брови Сми опускаются.

— Этого недостаточно, — он идет ко мне, наклоняясь, пока его лицо не оказывается прямо напротив моего. — Я хочу увидеть выражение твоего лица, когда я убью единственного человека, который проявил к тебе любовь.

Он говорит о Венди. Конечно, о ней. Потому что жизнь — это полный круг, и вполне уместно, что он заберет у меня то, что я так хотел забрать у Питера.

Поп. Поп.

Мое сердце колотится в груди, когда раздаются выстрелы, мой желудок сжимается, когда мои глаза в страхе перебегают на Венди.

Нет. Только не она. Кто угодно, только не она.

Облегчение разливается по моим венам, когда я вижу, что она в порядке, пистолет исчез из ее рта, ее глаза расширены, когда она смотрит на обмякшую фигуру Старки, мертвую у ее ног.

В воздухе раздается еще один хлопок, Питер делает шаг вперед, стреляет Сми в затылок, и тот тоже падает на землю.

Я не чувствую удовлетворения от его смерти. Я слишком хорошо понимаю всепоглощающую ярость жажды мести. Как она проникает в твои поры и отравляет твою кровь, пока ты не можешь думать ни о чем, кроме мести. Я лишь надеюсь, что в смерти он обретет покой.

— Придурки, — бормочет Питер, подходя и отвязывая Венди. — Тина, теперь ты можешь выйти.

Тина встает с того места, где она сидела за большим камнем, прячась все это время. Я кривлюсь, когда встаю, моя рука прижимается к боку, жжение пронизывает мое туловище. Мои ноги спотыкаются от головокружения, но я глубоко дышу, пытаясь сфокусировать взгляд.

— Тебя зовут Джеймс Барри? — спрашивает Питер, наклоняя голову.

— Да, — отвечаю я.

Я представлял себе этот момент годами — выражение лица Питера, когда он поймет, кто я такой. Но сейчас я чувствую лишь пустоту. Я заставляю свои ноги двигаться, иду к ножу, хриплю от боли, когда наклоняюсь, чтобы поднять его, из раны вытекает свежая кровь и просачивается сквозь рубашку. Я не уверен, насколько глубок прокол, но мое тело холодеет, и я уверен, что теряю больше крови, чем кто-либо посчитал бы разумным.

— Ты похож на своего отца, — продолжает Питер. — И твой брат похож на тебя.

46. ВЕНДИ

Сколько тайных членов семьи у Джеймса?

Мои запястья горят от веревки, которой их обвязали. Я разжимаю пальцы, не обращая внимания на пульсацию в голове и засохшую кровь, стягивающую кожу на лице.

Я очнулась в тумане, с пистолетом, прижатым к моему виску и Сми, угрожающим жизни Джеймса. На моем запястье порезы от того, как я боролась с веревкой, и, честно говоря, я никогда не чувствовала себя такой беспомощной, как тогда, когда увидела, как Джеймс упал на колени — раб своей травмы.

Если бы мой отец не убил Сми, это сделала бы я.

Гнев разливается по мне, как горячая лава, от того, как отец обманул меня. Использовал моего брата, чтобы доставить меня сюда, и позволил Тине издеваться надо мной и связать меня.

Это не любовь.

Джеймс смеется, его глаза подрагивают, когда он горбится. Беспокойство охватывает мою грудь, когда я думаю, насколько серьезно он ранен.

— Ты издеваешься надо мной, — говорит он. — Кузен и брат? Должно быть, мне повезло.

Мой взгляд останавливается на Тине, когда она приближается ко мне.

Мой отец постукивает пистолетом по ноге, его поза жесткая, глаза твердые, как сталь. Если бы вы спросили меня месяц назад, я бы сказал, что у моего отеца точно нет оружия. И все же он здесь, выглядит как гангстер.