Мерседес в ответ на слова подруги только издевательски рассмеялась, её смех подхватила и Элеонора. Кровь бросилась мне в лицо, сил сдерживаться почти не осталось. Рука непроизвольно сжалась на эфесе сабли. Подавшись вперёд, я в упор посмотрел на обеих девушек, одетых в богато украшенные длинные платья, затем резко развернулся и, размашисто шагая, быстро направился к выходу.

От такой правды, брошенной в лицо этими напыщенными девицами, хотелось разрыдаться, как в детстве, навзрыд, а потом прижаться к матери и пожаловаться на этот мир.

Но у меня не было матери, и не было отца, и не к кому было прижаться или поделиться своим горем. Но эмоции куда деть? Самое страшное было то, что эти сеньоры были правы, мне действительно некуда было податься, совсем.

Ноги привели меня на задний двор, где хранился всякий хлам. Присев на камень, оставшийся, наверное, ещё с момента постройки здания, я пытался успокоиться, но всё было напрасно. Горькая обида захлестнула меня изнутри, не давая сердцу успокоится. Слёзы бессилия потекли по лицу, чтобы скрыть их, даже от себя, я встал и шагнул к куче рухляди.

С тихим шелестом вылетела из ножен абордажная сабля.

— Стервы, ведьмы, ненавижу! Ярость требовала выхода, и безумие накрыло меня с головой. Сабля, совершив полукруг, обрушилась на хлам, разбивая его в щепки. Скрежет железа о камень, треск разрубаемого дерева и моё горячее в ярости дыхание заполнили все уголки заднего двора.

Вновь и вновь поднимался и опускался клинок, разбивая в труху всё, что попадалось мне под руку. Вновь и вновь я кричал в ярости, разрубая и громя всё вокруг. Очнулся я от того, что кто-то положил руку мне на плечо.

— Успокойся, Эрнандо. Жизнь тяжела, но не стоит отчаиваться. Пройдут года, утихнут эмоции, и ты будешь вспоминать все с тихой грустью, поверь мне, старику.

Оглянувшись, я увидел привратника Диего. Его, обычно жёсткие, чёрные глаза сейчас с участием смотрели на моё грязное от пыли, пота и слёз лицо. Эти слова словно вытащили пробку из мешка моей ярости и обиды. Отчаянье, злость, гнев, всё сразу ушло, ничего не оставив, кроме усталости.

— Скажи, Диего, я могу работать сейчас лоцманом? — задал я ему вопрос.

— Да, никто не запрещает студиозам зарабатывать деньги на каникулах. Если у тебя есть знания и опыт, то почему нет! А если ты любишь море, то только туда тебе и дорога. Всё равно, в пустых стенах академии тебе будет тяжело оставаться.

— Спасибо, Диего, я никогда не забуду твоей помощи.

— Не стоит разбрасываться такими словами, идальго, ведь я могу и попросить тебя о ней.

— И вы получите её, благородный сеньор.

— Хорошо. Тебе, наверное, уже пора, Эрнандо.

— Да, благодарю вас, мне пора, — и я направился в своё крыло, умываться и обдумывать дальнейшие планы на каникулы.

Мерседес и сама не ожидала, что они столкнутся с Эрнандо в коридоре. Она давно хотела его увидеть, чтобы поругаться с ним. Долгое молчание и отстранённость тяготили. Ей хотелось увидеть объект своей ярости и ревности и вдоволь поиздеваться над ним, но, не переходя грани приличия. В этом ей, очень кстати, помогла её закадычная подруга, маркиза де Тораль.

Увидев идальго, внезапно возникшего перед ними, они мгновенно собрались и пустили в ход своё самое безотказное оружие — ехидство и насмешки. Эффект превзошёл все их ожидания.

Заметив подруг, Эрнандо растерялся. Их неудобные вопросы быстро поставили его в тупик. Теперь его следовало морально добить, и Элеонора мастерски справилась с этой задачей, унизив идальго, показав его низкий социальный статус и ненужность для других людей.

Мерседес внимательно смотрела за его реакцией, но тот взгляд, который он бросил на них перед своим уходом, оставил послевкусие горечи больной совести. В этом взгляде сосредоточилось всё — беспомощность, обида, разочарование, гнев, и последним чувством, мелькнувшим в его глазах, была ненависть.

Девушка вздрогнула от этого воспоминания. Элеоноре было всё равно, она немного испугалась идальго, но уже давно и забыла об этом. А в сердце Мерседес поселилось неясное чувство неправильности своих слов. Так не должна поступать благородная донья. Она не имеет право унижать того, кто и так изо всех сил борется за жизнь, принимая её такой, какая она есть.

А это чувство наивной беспомощности, что промелькнуло в глазах юноши, так может смотреть только щенок, которого выкинули просто так из дома. Это резало её сердце сильнее, чем его ненависть. — За что? — читалось в его взгляде. И действительно, за что она так с ним поступает. Ведь он не ровня ей, ни по богатству, ни по статусу.

Зачем она постоянно нападает на него, что движет ею, неужели только оскорблённое достоинство и желание наказать того, кого они спасли больше года назад. Она и сама не понимала, почему сердце постоянно заставляет её говорить ему гадости, ведь она не хотела этого!

Так и не разобравшись в себе, она уже было решила, что ей следует извиниться перед идальго, и даже пригласить его в дом. Нет… не в свой, у её семьи было достаточно вассалов, которые могли принять его у себя. Она могла это сделать, даже не прибегая к помощи родителей. Но когда она, наконец, решилась на это, Эрнандо уже уехал из академии.

Куда он подался, никто не знал, он ушёл пешком. Ходили неясные слухи, что он направился в ближайший порт, чтобы наняться на корабль. Но насколько это было правдой, она не знала.

Уверенно, подгоняемый внутренним ожесточением, шагал я навстречу судьбе. Злость накрывала с головой. Сабля била по ногам, сапоги были сплошь запорошены дорожной пылью. Но коня я себе так и не купил. Не умею я на них ездить, и не люблю, пешком дойду.

Где — то пешком, где — то, подвозимый на крестьянской подводе, я продвигался в сторону Валенсии, в которой находился самый ближайший ко мне порт. Две перевязи с пистолетами и сабля плотно прилегали к потному телу. Не обращая внимания на неудобства, я беспрерывно шёл, нещадно стаптывая высокие сапоги, проходя за день до пятидесяти километров, делая остановки только на еду и сон.

Местные таверны потихоньку забирали у меня оставшиеся деньги. Сухое вино, жареная баранина, да тушёные и свежие овощи с фруктами, вот и всё многообразие пищевых пристрастий. Дорога была ничем не примечательна, я старался быстро есть и, не задерживаясь, уходил дальше, либо ложился спать в снятой на ночь комнате. Через неделю пути передо мной возник большой город, за которым виднелось Балеарское море.

Город встретил ожидаемым гомоном, сильным зноем, толкотнёй горожан и спесивыми всадниками местной аристократии. Стараясь не связываться со вторыми и игнорируя первых, я неутомимо шёл в сторону порта. Чем ближе я подходил, тем шире становились улицы, и тем больше пахло рыбой и смесью тех неповторимых запахов, которыми обладает каждый крупный морской порт. Наконец, улица закончилась, обнажив впереди портовые пирсы.

Пройдя мимо причалов, возле которых были зафиксированы небольшие галеры, рыболовецкие баркасы, тартаны и многочисленные шлюпки, я начал всматриваться в море. На хорошо различимом рейде стояло много торговых кораблей, несколько военных галеасов и один огромный галеон. Кроме них, там же стояли небольшие пинасы и более крупные барки и бригантины.

Поймав проходящего мимо моряка, я осведомился у него, где здесь есть таверна, в которую захаживают капитаны торговых судов и где можно наняться на корабль. Оглядев меня с ног до головы, моряк усомнился в том, что я могу иметь какую — то ценность для найма.

— Э, идальго, да на кой ты нужен в море, ты и море — то видел только на картинах в церкви, наверное?

Пропустив мимо ушей его то ли вопрос, то ли оскорбление, я ответил.

— Я навигатор, могу штурманом работать.

— Да врёшь ты!

В ответ я, резко распахнув плащ, вытащил оттуда пистоль и сунул ему под нос.

— Ты не понял, мачо! Я у тебя спросил, где тут таверна? А не, какого овоща я здесь делаю в порту? Ты что, инквизитор? Нет? Ещё вопросы есть? Где таверна?