— Извините, мэм. — Я сел, вытирая сопли под носом. — Я очень уколов боюсь.

— Трудновато тебе будет в армии, Оскар, — печально заключила сестра Вашингтон.

Меня вдавило в заднее сиденье «крайслера». Плавно вращая руль, Голландец мчал нас сквозь ночь по улицам большого города — к ресторану «Браун Дерби», где мы оставили папин пикап.

— Трудновато — это ещё мягко сказано, — говорил Голландец папе, сидевшему рядом с ним на переднем сиденье. — В армии от нашего мальчика мокрого места не останется. — Он немного помолчал, а потом прибавил: — С Оскаром что-то не так. Психоаналитики наговорят мудрёных слов, вроде амнезии. Но с Оскаром случилось что-то посерьёзнее. Потому что ему и вправду одиннадцать лет. Достаточно посмотреть ему в глаза! Это не взрослый человек, а ребёнок! А если я не прав, то я — не актёр Голливуда, а странствующий дервиш или заклинатель кобр. Короче говоря, папа Оскар, надо поскорее отправить его обратно в тридцать первый год. Иначе парню каюк.

— Но как это сделать? — спросил папа.

— Сначала надо понять, почему сегодня не вышло, — пробормотал Голландец себе под нос. — Не тот поезд? Не та обстановка?

В следующий раз я проснулся только в воскресенье утром. В квартире у папы зазвонил телефон.

— Я коллекционирую идеальные преступления! — объявил мистер X[13]. Сам он был — груша на груше: тело идеальной грушевидной формы, а сверху — грушевидная голова. Розовощёкий, как младенец. С отчётливым британским акцентом. Я до этого британцев живьём не видел, только слышал по радио — в бесконечном радиоспектакле «Девчонка Сандей» про то, как девушка-сирота из Колорадо вышла замуж за английского аристократа. Тётя Кармен никогда не пропускает эту передачу.

— Твой отец — благороднейший человек, — сказал мистер X, подтягивая идеально отглаженные брюки, чтобы сесть, не растянув их на коленях. — Он приехал специально! Чинить макет! Полагаю, Алма нагнала на него страху. Но не без причины. Характер у мисс Кроуфорд — не сахар. Мы все трепещем даже от одной мысли об этой даме, не то что в её присутствии.

Мистер X ни словом, ни взглядом не коснулся моего костыля и забинтованной головы, за что я был ему очень благодарен, поскольку чувствовал себя полным идиотом. Взял и ни с того ни с сего прыгнул на макет с игрушечными поездами! Одним словом, чокнутый. Мы с мистером X сидели вдвоём у него в кабинете, а папа работал в подвале. Всё, что требовалось для починки макета, удалось раздобыть благодаря Голландцу, который провёл папу на киностудию — в отдел декораций и реквизита. Их там снабдили всем на свете, вплоть до штукатурки и эмалевой краски. Поэтому нам не пришлось ждать понедельника, когда откроются магазины, и мы приехали в Беверли-Хиллз в воскресенье.

Потом появилась мисс Чау — принесла мистеру X фотографии, чтобы он подписал для поклонников. Он лихо вывел на каждой свою фамилию с буквой X, напоминавшей крендель. Ещё мисс Чау принесла высокий конусообразный бокал с прозрачным газированным напитком. Мистер X сунул в бокал указательный палец и покрутил плававший на поверхности ломтик лимона. Потом вынул лимон и, откусив маленький кусочек, сказал:

— Голландец рассказал моей жене, Алме, замечательную историю про тебя и грабителей. Это идеальный детективный сюжет! — Он улыбнулся. — В этом жанре я и снимаю. Все мои фильмы держат зрителей в постоянном напряжении! Люди смотрят кино, вцепившись в подлокотники кресел.

— Да-да, сэр. — Я кивал, неловко сидя на краешке стула.

Мистер X вынул из кармана пиджака блокнот, послюнявил химический карандаш и продолжил:

— Я отлично помню, что писали в газетах про налёт на банк. Это случилось в канун Рождества, в сочельник. Грабители зверски убили сторожа и украли кучу денег, причём банкноты не были помечены. Кроме того, бандиты, судя по всему, похитили мальчика. За их поимку была обещана кругленькая сумма в десять тысяч долларов. Подключили собак-ищеек. Тётя мальчика дала полицейским его вещи, чтобы собаки могли взять след. Этих собак выпустили в городе и окрестностях. Где только не искали! Собаки рыскали по лесам, по полям, по просёлочным дорогам. Ничего не нашли. Абсолютно ничего… Послушай, Оскар, ты можешь ответить на один вопрос?

— Да, сэр. На какой?

— Вчера вечером, когда я пришёл домой, Алма рассказала мне, что тут случилось. И я позвонил начальнику Федерального бюро расследований Лос-Анджелеса. Это мой старый друг, детектив Хиссбаум. Он тоже хорошо помнит Рождественский налёт в Кейро, даже был знаком со следователем, который вёл это дело. И Хиссбаум сообщил мне пару обстоятельств, о которых в газетах не упоминалось. Ты не против, если я расспрошу тебя поподробнее?

— Конечно, сэр, — с готовностью ответил я. — Спрашивайте.

Мистер X сделал глоток и откусил ещё кусочек лимона.

— В кармане зимнего пальто пропавшего мальчика сотрудники ФБР нашли листок со стихотворением. Длинное, сто восемьдесят слов. Оно было переписано от руки, причём сделал это он сам — эксперты сличали почерк. Ты не подскажешь, что это был за стих?

— Разумеется, сэр. — Я вздохнул, удручённый воспоминаниями. — Это стихотворение Киплинга «Если». Тётя Кармен заставляла меня переписывать его по десять раз каждый вечер. А в кармане у меня лежал мой собственный экземпляр, с подчёркнутыми ключевыми словами. Вроде кода, чтобы лучше запомнить.

Я представил, как тётя Кармен отдает полицейским мои вещи, как их обнюхивают собаки. Интересно, что именно она им отдала? Ношеные носки? Пижаму? Неужели мои старые вельветовые штаны перемазаны собачьей слюной?

— А ты сейчас можешь прочитать это стихотворение? — спросил мистер X. — По памяти?

— Запросто, сэр.

Я набрал в лёгкие побольше воздуха и начал:

Когда закончил, мистер X сказал:

— Да, несомненно. Ты — тот самый мальчик.

— Да, сэр.

Он допил свой напиток и с улыбкой заметил:

— Друг мой, мы с тобой в Голливуде, а не на вашем замечательном, но чопорном Среднем Западе. У нас тут всё без церемоний, поэтому не называй меня сэр, говори просто: мистер X. Договорились?

— Хорошо, сэр, — по привычке ответил я.

— Расскажи мне, пожалуйста, всё, что помнишь о том вечере. Итак, двадцать четвёртое декабря тысяча девятьсот тридцать первого года…

Усевшись поглубже в мягкое кресло с высокой спинкой — гладкое, кожаное, с серебристым отливом, — я принялся рассказывать.

Описал, как сел в автобус номер семнадцать и доехал до знакомого перекрёстка, где расположен банк. Как позвонил в звонок у парадной двери. Как мне открыл мой друг, ночной сторож. Как я снял и бросил на стул пальто. Как мистер Эплгейт сказал что-то вроде: «Надо же, какой снегопад! Посильнее знаменитой метели восемьдесят восьмого года. Этак мы домой не попадём!» Потом я рассказал, как в этот момент тяжёлый состав сошёл с рельсов и завис над прекрасной стеклянной гладью реки. Я бросился к макету и подхватил поезд, не дав ему свалиться и разбить стекло…

— А после того, как ты вошёл, мистер Эплгейт запер дверь?

— Нет, сэр. Я обычно делал это сам, а в тот раз забыл. И сигнализацию включить забыл. — Я помрачнел, вспомнив собственную беспечность. — Папа с Голландцем говорят, что я не виноват. Раз эти люди собрались грабить банк, они бы всё равно проникли внутрь. Но я-то знаю, что очень виноват.

Мистер X расхохотался:

— Милый мальчик! Да запрись ты хоть на сто замков, эти психи сбили бы любые замки и отключили твою сигнализацию в два счёта. Ты ни в чём не виноват. Мистера Эплгейта убили они.

— Значит, я нисколько не виноват? Даже капельку?