Неудача с телефонным звонком подкосила меня совершенно. На тумбочке, возле кровати Лизл, стоял пузырёк с надписью «Нервоза». На наклейке значилось, что это лекарство избавляет от тревог, которые чреваты закупоркой сосудов. Я сделал приличный глоток и стал ждать результата.

Через некоторое время появилась Клер. И прямо с порога сказала:

— Оскар, пошли скорее!

— Куда?

— Ко мне! У мамы с папой гости. Они пьют чай внизу и наверх не собираются. А я пока покажу тебе поезд. Мне купили самую длинную дорогу, какая только была в магазине!

Едва переступив порог её комнаты, я воскликнул:

— Клер! Это же экспресс «Двадцатый век»!

Кроме поезда, который совершал регулярные рейсы из Нью-Йорка в Чикаго, родители купили для Клер два вокзала: нью-йоркский и чикагский, только не Дирборн, а новый, открытый как раз в двадцать шестом году Юнион-стейшн. Мы заставили поезд покататься взад-вперёд, посвистеть, попыхать дымом из трубы паровоза.

— Клер, ты довольна? — Я посмотрел ей в глаза. Они были мечтательные, но очень грустные. — Что-то случилось? — спросил я и присел рядом с ней на корточки меж путей. — Ты же так хотела поезд! Клер! Да они тебе ещё накупят, если попросишь! Целых три поезда!

Клер равнодушно посмотрела на рельсы, по которым по овальной траектории носился экспресс «Двадцатый век».

— Просто я не хочу, чтобы ты уезжал, Оскар, — сказала она. — Но ты, конечно, поезжай домой, потому что мало ли, чего я хочу… Я ведь ещё хочу, чтобы ты был счастлив. Поэтому поезжай, Оскар… Ты первый человек, которого я по-настоящему полюбила.

— Я?

— Ты, Оскар. Ты.

Я почувствовал, что краснею. Как сигнальный фонарь на железной дороге.

— Но ты ведь и папу с мамой любишь, — сказал я. — И брата наверняка тоже… правда, непонятно, где он…

— Конечно, Оскар, я всех люблю. Но меня никто никогда не слушал так, как ты. Меня вообще никто всерьёз не воспринимал. А теперь ты уедешь… а я не хочу, чтоб ты уезжал.

— Но я так просто не уеду, — возразил я. — В твой поезд мне точно не прыгнуть. Мне ведь не страшно. Так что пока не понятно, как я попаду домой, в тридцать первый год.

— Я попрошу папу купить тебе настоящий билет на настоящий поезд, — сказала Клер.

— Знаешь, твой папа не очень-то обрадуется такому гостю, как я. Ведь я — не член клуба. И даже не сын члена клуба.

— Не бойся, Оскар! Если всё пойдёт по моему плану, мы отправим тебя домой сегодня же вечером!

Я вздохнул:

— Клер, это, конечно, неплохо. Лучше, чем ничего. Я вернусь в Кейро, снова пойду в детский сад. А через пять лет мой папа снова потеряет работу, мы снова продадим поезда… и мистера Эплгейта снова убьют…

— Ну уж нет! — твёрдо сказала Клер. — Я что-нибудь придумаю.

Она сдвинула брови. Было видно, что в голове у неё роятся мысли, сотни мыслей. Её ум вдруг представился мне огромной сковородкой, в которую Клер — одно за другим — разбивает яйца, и они там скворчат и жарятся.

— Ладно, Оскар, всему своё время, — наконец произнесла она. — Ты, например, можешь вернуться в Кейро с некоторой суммой денег. Они будут лежать в банке, и твоему папе не придётся закладывать дом и продавать поезда. А тебе не придётся переезжать к тёте Кармен. Ну и мистера Эплгейта не убьют, само собой.

— Но как ты это сделаешь, Клер? Наш дом стоит кучу денег.

Клер постучала по дальней стене: тук-тук-тук, пауза, тук-тук.

В ответ тут же раздался стук.

— Отлично! — воскликнула Клер. — Он дома.

— Кто дома?

— Мой брат Макс. Он, бедный, поёт в хоре. Сегодня с утра до вечера ему пришлось чистить скульптуры в церкви Святого Фомы на Пятой авеню. Зубной щёткой.

— Зачем?

— В прошлое воскресенье во время вечерни он там с другими парнями соревновался, кто дальше плюнет. Их застукал хормейстер, а он очень строгий. Он их не в первый раз наказывает, заставляет святым ноги мыть. Представляешь, как противно? Но парни всё равно плюются. Голос у Макса ангельский, он в хоре все соло поёт. Поэтому его там и держат, иначе выгнали бы давно.

Вскоре дверь открылась, и вошёл сердитый пятиклассник в матроске. Видно, такие матроски — парадная одежда всех мальчиков из богатых семей. На Прибрежных холмах их точно так же наряжают. Кисти рук у него были красноватые, в крапинку — до самых запястий.

— Это что за клоп? — спросил Макс. — И почему на нём моя одежда? Эй, клоп, прекрати пялиться на мои руки!

— Оскар, знакомься, это мой брат Максвелл, — сказала Клер. — Макс, знакомься, это Оскар.

— Ты чего с ним так церемонишься?! — возмутился Макс. — С какой стати?

— Вы близнецы? — спросил я у Клер.

Она кивнула, окидывая брата долгим, пристальным взглядом, и процедила:

— По счастью, не однояйцевые. И вообще, нисколечко не похожие.

Макс вытер нос рукавом рубашки и недовольно уставился на меня.

— Откуда ты взялся? — спросил он. — Может, тебя кошка с мышкой спутала?

— Меня зовут Оскар Огилви. Мне одиннадцать лет, и я родом из города Кейро, штат Иллинойс, — честно ответил я.

— Тебе шесть. Причём не с половиной, — презрительно сказал Макс. — Дошколёнок. Тебе даже моя старая одежда велика. У тебя ещё зубы молочные не сменились, сосунок! Посмотри на себя!

Я машинально прикрыл рот рукой. Ощупал зубы языком: да, вместо двух передних огромная дырка.

— Макс, — вступила в разговор Клер, — Оскар попал сюда из тысяча девятьсот тридцать первого года. Там ему одиннадцать лет. Выглядит на шесть, а на самом деле одиннадцать. По уму.

— Докажите! — потребовал Макс.

— Покажи ему монету, Оскар, — велела Клер. — Ну, помнишь, десять центов?

С большой неохотой я передал Максу свою монетку. Но конец шнурка из рук не выпускал.

— На дату посмотри, олух! — с ухмылкой подсказала Клер брату.

— Господи! Святая Мария! — воскликнул Максвелл. — Вот это вещь! Откуда она у тебя, шкет?

— Заткнись, Макс! — оборвала его Клер. И спокойно прибавила: — От тебя требуется некоторая помощь.

— Не бесплатно, — быстро ответил Макс. — Скажи, что надо, и обсудим условия.

— Мы дадим тебе монету на один час. Ты её отдашь своему другу Генри. И попросишь, чтобы он показал своему отцу.

— Кто такой Генри? — спросил я.

— Это его лучший друг, — пояснила Клер. И снова обратилась к Максу: — Через час вернёшь монету Оскару. Не вернёшь — убью. Ясно? Поклянись Богом! Скажи, что, если нарушишь клятву, тебя пронзит отравленный клинок! В самое сердце! И никому не проговорись, что Оскар здесь, у нас.

— А если я не захочу вам помогать? — медленно проговорил Макс.

— Захочешь! Иначе я расскажу маме с папой, что вы с Генри ходили наверх, в пентхаус, развели на крыше костёр и делали жжёный сахар.

— Не расскажешь! — возмутился Макс.

— Расскажу! Запросто!

Макс задумался.

— Я же сказал, не бесплатно… — произнёс он, глядя на десять центов. Монетка лежала у него на ладони.

— Что ты хочешь? — спросила Клер.

Макс, прикидывая в уме, посмотрел в потолок.

— Мне в следующем месяце сдавать три отзыва о прочитанных книгах. Каждый — на десять страниц. «Последний из могикан», «Айвенго» и «Алый знак доблести».

— Сделаю. — Клер кивнула.

— И ещё отдашь шоколадного Санта-Клауса, которого тебе на Рождество подарили, — быстро прибавил Макс.

— По рукам, — твёрдо сказала Клер. — А теперь шевелись. И никому не слова. Поклянись Богом. Нарушишь клятву — смерть.

— Клянусь Богом! — пробурчал Макс и вышел из комнаты, положив мои десять центов в задний карман.

— Ты ему доверяешь? — спросил я у Клер.

— Нет, конечно! Но он точно покажет монету Генри, а Генри — своему папаше. Генри Меллон-старший коллекционирует монеты. Он положит эту монету под большое увеличительное стекло и через три минуты перезвонит сюда. С гарантией. Это мне и нужно.

— Зачем?

— Оскар! Сам подумай! Помнишь, когда мы ехали в поезде, ты рассказывал про обвал на фондовой бирже.