— Так, значит, в сорок первом году будет война? — спросил мистер Бистер.

— Да, сэр. С японцами. Они на нас нападут. Ещё в этой войне будут участвовать немцы. И русские. А у нас будет новый президент, только не помню кто…

— Вспоминай, Оскар, — настойчиво произнёс мистер Линч.

Я задумчиво обводил ногой узор на мягком восточном ковре. Как же его зовут? Хоть убей, не помню!

Я покачал головой.

— Помню только, что мой папа голосовал за него два раза.

— Ну ладно. Расскажи теперь подробнее про двадцать девятый год, — предложил мистер Бистер. — Что произошло? Вспомни, что говорили по радио, что писали в газетах.

— Это случилось осенью, двадцать девятого октября, — начал я, для солидности понизив голос, но он звучал совсем по-детски и мне не подчинялся. — Где-то здесь, у вас в Нью-Йорке, случился обвал. На Уолл-стрит. И наступила депрессия. Да, такое слово писали в газетах. Депрессия. Бизнесмены потеряли все свои деньги. Некоторые выпрыгивали из окон, другие продавали бриллиантовые запонки и шли торговать яблоками вразнос.

Гости мистера Бистера переглянулись.

— Ты, случайно, не помнишь, какие котировки пошли вниз? — спросил хозяин дома.

— Коти… что?

— Ну, что стало с акциями «Стандард ойл»? — спросил мистер Рокфеллер. — Тоже обесценились?

— А муниципальные облигации? — спросил мистер Бистер. — А «Дженерал электрик»? Они удержались на плаву?

— А «Дженерал моторс»? — спросил мистер Меллон.

— Всё рухнуло, — ответил я. — Всё. И банки начали закрываться. Все люди в стране стали нищими. Ну, кроме самых-самых богатых. Закрылись заводы, фабрики. Работы ни у кого не было. Даже у фермеров. Из-за пыльных бурь.

И тут до меня дошло. Я понял, зачем этим богачам надо знать про депрессию. У камина в гостиной Бистеров сидели те самые пройдохи с Уолл-стрит, про которых говорили мистер Эплгейт и тётя Кармен. Магнатов интересовали только деньги. Не фермеры, не рабочие, а деньги. Как игроков на скачках. А я был для них прорицателем, который заранее знает результат и подскажет, на какую лошадь ставить.

— Оскар, а что, собственно, привело к этому кризису? — Мистер Биддл снова закинул ногу на ногу, предварительно подтянув штанины, чтобы не помялись. — Ты не знаешь причину?

Мне вспомнилось, что говорили тётя Кармен и мистер Эплгейт. И я их повторил их слова:

— Завышенные ставки. Я не знаю, что это такое, но… — Тут я набрал в лёгкие побольше воздуха и выпалил всё, что говорила тётя Кармен: — Ещё кредиты и жадность. Жадные пройдохи с Уолл-стрит, которые делают деньги из воздуха и возводят карточный домик, который непременно разрушится. Они — мошенники. Предсказывают то, чего сами не знают. Вот из-за них всё и случилось.

В гостиной Бистеров воцарилась гнетущая тишина. Только поскрипывали кожаные сиденья. Невнятное бормотание — и снова тишина.

И тут впервые заговорил мистер Кеннеди — внятно, но с каким-то непривычным для моего слуха гнусавым акцентом:

— Послушай, мальчик… — Видимо, он забыл моё имя. — Так кто же всё-таки станет президентом после Гувера? А?

Я закрыл глаза. Кто же? Кто? Ах да, он тоже Рузвельт! Как президент Теодор Рузвельт. А имя? Франк? Франклин!

— Франклин Рузвельт!

Казалось, я выстрелил из рогатки и умудрился попасть в каждого присутствующего.

— Ты уверен, Оскар? — спросил мистер Бистер.

— Да. Он дважды победил на выборах. Я видел его фото на обложке какого-то журнала. Он стоял на палубе авианосца и приветствовал сотни моряков.

Мистер Меррилл откашлялся и повертел в пальцах свой бокал. Льдинки слегка звякнули.

— Мальчик… — обратился ко мне мистер Меррилл.

— Да, сэр?

— Ты знаешь, что такое полиомиелит?

— Нет, сэр.

— Так я и думал. Это такая болезнь. Франк Рузвельт лежит на кровати пластом. Полиомиелит неизлечим. Франк Рузвельт никогда не сможет ходить. И стоять на борту авианосца не сможет. Он никогда не будет кандидатом в президенты! Он вообще никем в этой жизни уже не будет. Во всяком случае, его уродка-жена не позволит ему появиться на людях. Президент Франклин Рузвельт?.. Уморил, ей-богу!

Отец Клер повернулся ко мне. И нахмурился.

— Малыш, ты ошибаешься. Франк Рузвельт президентом не станет. Исключено. У больных полиомиелитом нет шансов на выборах. И я не верю, что он стоял на борту авианосца. Ты это выдумал.

— А я, чёрт побери, не верю, что тебе одиннадцать лет! — резко сказал кто-то из гостей.

У меня от страха свело живот.

— Оскар! — вмешалась Клер. — Прочитай им Киплинга. Шестилетний ребенок такое стихотворение не запомнит. Читай!

Гости мистера Бистера умолкли. И выжидающе закурили — кто сигареты, кто сигары. Богачи ещё не поставили на мне крест.

— Что ж, читай, Оскар, — сказал отец Клер. — Докажи, что тебе можно верить.

Я вышел на середину ковра, расстеленного перед камином.

— Когда ты мудрым сможешь… если сможешь… нет погодите… ты сможешь быть мудрым и смелым, когда… повсюду… все… тебя винят… нет, не так…

Моё сердце заколотилось в панике. Как же так? Я ведь хорошо знаю эти слова! Почему они ускользают? Почему не даются?.. Я начал забывать будущее! Мне уже никогда его не вспомнить, никогда.

— Давай же, Оскар! Тебя ведь среди ночи разбуди — ты Киплинга наизусть прочитаешь! — Огорчённая Клер начала подсказывать мне текст, как я когда-то подсказывал Сирилу. Но я читал хуже Сирила. Я вообще ничего не помнил. Стихотворение растворилось, как последняя звёздочка на утреннем небе.

— Врунишка! Мошенник! — прервал мой жалкий лепет мистер Кеннеди. — Разыграть нас вздумал! Ещё и жадными пройдохами обозвал. Я — не пройдоха!

— А Оскар не врун! — воскликнула Клер. — Он настоящий честный американец, он в церковь ходит! Он сказал вам правду, мистер Кеннеди! Но, по-моему, никто здесь не хочет знать правду! Все просто хотят заграбастать побольше денег.

— Ты лжец и обманщик, Оскар. Если ты действительно Оскар — а то, может, и это выдумка. — Мистер Бистер говорил спокойно, но жёстко. — Лжеца я всегда по глазам отличу. — Он повернулся к Клер. — Барышня, наш договор отменяется. — Он бросил монету на ковёр, к моим ногам. — Наверно, раздобыл её у какого-нибудь уличного фокусника.

Клер больше не стала спорить. Только обвела всех испепеляющим взглядом, взяла меня за руку и сказала:

— Пойдём наверх, Оскар.

Всё ясно. Мистер Бистер не даст мне денег. Ни цента. Мы с Клер медленно, молча, поднимались по лестнице.

— Что ты намерен сделать с этим щенком? — донеслось из гостиной.

— Позвоню своему адвокату, — ответил отец Клер.

— Чёрт подери, Бистер! Ты же сам адвокат! — Это сказал мистер Кеннеди, я узнал его странный выговор и гнусавый голос.

Клер молчала, но по её взгляду было понятно: я выставил её отца на посмешище и испортил замечательный план. Мы сидели у окна в её комнате и молча смотрели вниз, на машины, которые ползли по Семнадцатой улице. Клер нашла для меня зубную щётку и старую пижаму Макса. Нам давно принесли ужин — он стоял на серебряном подносе на столе, — но аппетита не было. Внезапно Клер дотронулась до моей руки и сказала:

— Пойдём скорее к бельевой трубе! Надо узнать, что делается внизу!

В коридоре она потянула за железную ручку, распахнула дверцу в гулкую железную трубу и засунула туда голову чуть ли не целиком. Снизу потянуло холодным воздухом, и до нас донеслись голоса. Гости, видимо, разошлись, а родители Клер разговаривали за ужином.

Мы слышали каждый звук, даже различали скрип стульев и звяканье ножей и вилок. Отец и мать Клер обсуждали, какие из предстоящих светских мероприятий следует посетить, а какие их внимания не стоят. Всё зависело от того, куда предположительно пойдут их важные друзья. Потом миссис Бистер икнула. А потом сказала:

— Роберт, всё-таки что мы будем делать с этим малышом? Он явно сбежал из дома.

— Я собирался посадить его в поезд и отправить восвояси, — ответил папа Клер с полным ртом. А потом, прожевав, прибавил: — Главное, чтобы он не вздумал вернуться.