— Машина — это мелочи! — возражал папа. — Вот на апельсиновый сад в Эль-Сегундо мне и впрямь придётся раскошелиться. А телефон нужен обязательно. Мы с Оскаром будем тебе звонить каждое воскресенье и болтать целый вечер. Прямо из Калифорнии!

Папа купил ранчо «Алая звезда» с апельсиновым садом. Там тут же начали строить для нас дом. До отъезда в Калифорнию мы поселились у тёти Кармен.

Едва ей установили телефон, я улучил момент, когда в доме, кроме меня, никого не было, раскрыл телефонную книгу, которую принесли вместе с телефоном, и набрал номер.

— Общежитие, — произнёс равнодушный мужской голос.

— Скажите, у вас есть постоялец по имени Харольд Эплгейт? — спросил я.

— Сейчас посмотрим… — Смотрел он долго и наконец ответил: — Нету такого… На «Э» есть Энглвайс и потом сразу Эрмон. Нету Эплгейта.

— Но я точно знаю, что он у вас жил! Когда он съехал?

— Парень, не морочь голову. У меня же тут проходной двор! Один приехал, другой уехал. Я что, всех помнить должен? Все записи по старым постояльцам хранятся в конторе.

— Быть может, он оставил адрес для пересылки почты? — настаивал я. — Вы уж простите, но я его племянник, я его давно разыскиваю. Можете мне как-то помочь?

Молчание на другом конце провода затянулось. А вдруг связь вообще прервалась?.. Голос раздался снова лишь через пять долгих минут:

— Нашёл. Он оплачивал комнату по двадцать первое ноября прошлого года включительно. Адреса не оставил. Но ему и не пишет никто. Всё, парень, больше ничем помочь не могу. Будь здоров.

Мы с папой заказали все игрушечные поезда, какие у нас были раньше, на улице Люцифер. И временно собрали макет железной дороги в подвале у тёти Кармен.

— Потом отправим всё в Эль-Сегундо, сынок, — пообещал папа. — Я уже предупредил строителей, что нам нужен просторный и удобный подвал. У нас с тобой будет самый лучший макет, какой только бывает на свете.

— Лучше, чем у Кроуфордов! — добавил я. — Больше и красивее!

Папа посмотрел на меня искоса и хмыкнул. Он теперь всегда так делает, если я забываюсь и упоминаю о чём-то непонятном. Ведь на дворе только тридцать второй год. Папа не знает про макет Кроуфордов. И про Голландца не знает, и про мистера X. Он вообще ничего не знает про то, что произойдёт в мире через десять лет. Но понимает, что я вспоминаю о том, что ещё не случилось. И возможно, даже никогда не случится.

Мы решили остаться в Кейро до Дня независимости, чтобы я мог исполнить данное тёте Кармен обещание и принять участие в конкурсе ораторов. Пусть все узнают, какой она замечательный учитель риторики.

Только мне не понравилось Геттисбергское обращение Линкольна. И вообще ничего из сборника «Знаменитые речи знаменитостей» меня не заинтересовало: все речи были длинные и скучные. Я решил, что прочитаю какое-нибудь стихотворение в честь мистера Эплгейта. Я скучал по нему, но не знал, где его теперь искать.

Однажды, когда я, в очередной раз придя в библиотеку, рылся в сборниках поэзии, пытаясь подобрать стих для конкурса, на глаза мне вдруг попался знакомый корешок. Сборник «Стихи у камелька» стоял на самой верхней полке. Я подкатил лестницу, достал книжку, принялся листать и вдруг… наткнулся на слова, написанные красной ручкой! Киплинг! Я узнал эту страницу. В последний раз я видел её на кухне у тёти Кармен. Книжка тогда была совсем мокрая. И никаких написанных от руки слов в ней не было. Мистер Эплгейт никогда не писал в книгах!

Дыхание моё внезапно участилось. Кажется… я знаю этот почерк! Прямые красные буквы, все до одной заглавные, выстроились ровно, как по линейке!

Каждый удар сердца отзывался у меня в голове, в ушах… Я нашёл на обороте обложки кармашек, в котором хранился листок с датами выдачи и возвращения книги. Всё в чётком хронологическом порядке: сентябрь 1931 года, октябрь 1931 года, ноябрь 1931 года. И вдруг отметка, нарушающая всякий порядок: 3 января 1926-го. Как? Каким образом?

— Клер! — Мой громкий голос взорвал пыльную библиотечную тишину. — Клер! Ты побывала здесь! Ты спасла мистера Эплгейта!

Сообразив, что на мой крик сейчас прибежит библиотекарша, я поспешно написал на той же странице, где сделала запись Клер:

Отчего-то я был уверен, что в один прекрасный день Клер запустит свой экспресс «Двадцатый век», даже шарики-дымовушки не забудет положить в трубу локомотива, и приедет в Кейро. Она уже знает, где искать сборник «Стихи у камелька».

Из библиотеки я вышел на цыпочках, бочком, вежливо кивнув даме за стойкой. Библиотекарша так же вежливо кивнула мне в ответ. В её глазах я был прилежным мальчиком, который ходит в библиотеку, чтобы подготовиться к конкурсу на День независимости. Разумеется, такой мальчик не кричит в стенах столь солидного учреждения и тем более не пишет в библиотечных книжках.

Папа ждал меня на скамейке под раскидистым вязом. После того как меня выписали из больницы, папа никуда не отпускал меня надолго и старался всё время держать в поле зрения. Сейчас, завидев меня, он вскочил и пронзительно свистнул. Мой папа был по-прежнему молодым — с пышной шевелюрой и лёгкой походкой. Его рука, крепкая и надёжная, легла на моё плечо. Я просиял, и мы пошли в центр, выпить шипучки в магазинчике мистера Киношуры.

За последние годы жители Кейро сильно обеднели, это ощущалось даже на улицах: одежда у всех поношенная, взгляды настороженные. Люди боялись будущего. Но папа сказал, что человек по имени Франк Рузвельт уже начинает предвыборную кампанию и при нём — если его выберут — жизнь наладится. Мне ужасно хотелось пообещать ему, что Рузвельт победит. Что он — несмотря на свою болезнь — поднимется на ноги и поставит на ноги всю страну.

А нам с папой предстояло путешествие в Калифорнию, далёкий, полный сюрпризов штат.

— Я купил нам билеты на вечер, на пятое июля, — сказал папа и вынул из кармана билеты. — Поедем в спальном вагоне на экспрессе «Золотой штат». Он уходит с вокзала Дирборн в девятнадцать ноль девять. Ты ещё никогда в жизни не ездил на таком шикарном поезде, Оскар. Никогда в жизни.

Я с ним спорить не стал. Мистер Киношура сделал нам два газированных коктейля с шоколадным мороженым. Никто ещё не знал, что настанет время ненавидеть японцев. И немцев тоже. Вокруг не было людей в форме — ни солдат, ни матросов. И нигде не слышался вой волка.