Совершенно обескураженный, я пробормотал:

— Ну какже, увековечить память… в назидание потомкам… Вы и сами так говорили.

Оболдуев досадливо морщился.

— Каким потомкам, Витя, окстись… Такие книги, дорогуша, стряпаются не для внутреннего пользования. Мне наплевать на потомков, а тем более на современников. И тем более на твоих руссиян. Не только мне наплевать, но и всем, у кого выходят подобные книжки, включая наших всенародно избранных. Думаешь, их интересует мнение соотечественников? Если так думаешь, тогда и говорить больше не о чем. Понимаешь, о чём я?

— Не совсем.

Мы беседовали в его кабинете. Леонид Фомич подошёл к окну, постоял под открытой форточкой, поглаживая ладонями припотевшую лысинку. Его массивная спина, крутой затылок, кривоватые брёвна ног были красноречивее слов: грозный властитель разочаровался в незадачливом подданном. Или был на грани разочарования. Но обернувшись, заговорил спокойно, тоном учителя, в сотый раз разъясняющего тупице элементарный урок.

— Такие книги выходят, чтобы их прочитали там, — Оболдуев ткнул перстом в потолок. — Дело в том, что в цивилизованном мире о нас, о российских деловых людях, сложилось превратное мнение. Тут, конечно, сыграли зловещую роль и телевидение, и пресса, раскрутившие русскую мафию. Неблагодарные подонки! Пилят сук, на котором сидят. Какая мафия? Где она? На Западе, естественно, подхватили: ах, мы не знали, ах, не ожидали! Русские все бандиты. Отмывают через наши банки награбленное. И посыпалось — ату их, ату! Так вот, Витя, книгу, когда ты её напишешь, сразу переведут на все языки мира. И каждый прочитавший её западный недоумок должен прийти к простой и внятной мысли: как же меня обманули! Оказывается, русские миллионеры — прекрасные ребята и ничем, в сущности, не отличаются от нас. А в чём-то, может быть, ещё благороднее. И господин Оболдуев, гляди-ка, гляди-ка, открывает сиротские дома, жертвует на храмы, спонсирует независимые газеты… Ты, Витюша, сможешь считать, что справился со своей задачей, если через какое-то время после выхода книги со мной свяжутся парни из «Дженерал моторс», или из Всемирного банка, или… Короче, из любой престижной, с отменной репутацией мировой корпорации и предложат контракт о долгосрочном сотрудничестве… Я понятно объяснил?

Мне не только было понятно, я был восхищён.

— Не умею говорить комплименты, Леонид Фомич, но вы удивительный человек. Каждый раз открываете новые горизонты. А что, если… Что, если, не умствуя, составить книгу в виде открытого письма западному другу? Эдакое прямое, честное обращение к единомышленникам. Такого ещё никто не делал. Это может дать совершенно неожиданный результат. Это…

— Неожиданных результатов не надо, — поумерил мой пыл Оболдуев. — Ладно, ступай, Витя, работай. Но больше не показывай такую чепуху… Погоди-ка, — окликнул, когда я уже был у дверей. — Вернись-ка!

Я повиновался, неся на лице выражение абсолютного внимания. В армии это называется — пожирать глазами.

— Вечером за тобой заедут, поприсутствуешь на допросе одного человечка.

— На допросе?

— Ты писатель, верно? Значит, психолог. Понаблюдаешь за ним. Человечек задолжал мне большие деньги, а строит из себя невменяемого. Вот и определишь, симулирует или нет.

— Леонид Фомич…

— Кстати, — он поднял руку, — мне понравилось, как ты управился на телевидении. Молодец. Ну а как тебе понравилась Буркина? Не обманула ожиданий?

По его кривой усмешке можно было догадаться, что он удосужился просмотреть видеозапись наших с Аринушкой развлечений.

— Леонид Фомич, я ведь не отказываюсь выполнять ваши поручения, но какие-то они… не совсем адекватные, что ли. Сперва Сулейман-паша, внезапно скончавшийся. Потом эта нимфоманка… Не улавливаю, почему я…

— Тебе, Витя, и не нужно ничего улавливать.

— Простите, Леонид Фомич, но, кажется, в нашем договоре… Я не подписывался на противоправные действия.

Реакция на мою дерзость была на удивление мягкой. Правда, Оболдуева немного перекосило, шевельнулся мох в ушах, похожих на два лопуха, в тусклых, навыкате глазах на мгновение вспыхнул нехороший огонёк, но ответил он без раздражения:

— Позволь мне, дорогуша, самому решать, как использовать тех, кому плачу. Или тебя не устраивает сумма?

— Вполне устраивает, спасибо. Но…

— Ступай, Витя, ступай. Ты и так отнял массу времени неизвестно на что…

Лиза ждала в каминном зале, где мы обычно занимались. Накануне я дал ей задание — написать заметку о романе Толстого «Война и мир». Хотел прояснить непонятный момент: Лиза была грамотной, даже сверхграмотной девушкой, без затруднений, блестяще справлялась с экзаменационным вузовским диктантом, но стоило ей чуть-чуть разволноваться, как она начинала делать одну за другой самые нелепые ошибки. Штука в том, что за мной водился тот же самый недостаток: увлекшись текстом, возникающим из-под пальцев, я пропускал слова, ставил как попало знаки препинания и в слове «корова» путал гласные. Значило ли это, что у нас родственные души, — вот что я хотел узнать. В том, что я хотел обладать ею, как никакой другой женщиной прежде, у меня сомнений не было. К этому понятному мужскому чувству, сопровождаемому гипертоническим звоном в ушах, на сей раз примешивались страх и… благоговение, иначе не скажешь. Благоговение, страх и похоть — совместимо ли это? Могу засвидетельствовать: вполне.

В лаконичном, на четыре странички, Лизином эссе меня поразила одна мысль. «Человеческую жизнь, — написала она, — можно, наверное, сравнить с чёртовым колесом: в ней всё постоянно повторяется, только на разных уровнях. Лев Толстой, описывая любовь князя Андрея…»

Лиза сидела в низком кожаном кресле. На ней было короткое летнее платьице персикового цвета, длинные стройные ноги упирались в каминную решётку. На худеньком личике застыла обычная холодноватая полуулыбка. Её волнение выдавали лишь плотно сцепленные пальцы рук.

— Да, — сказал я, — очень хорошо. Есть предмет для размышлений. Посмотри сама. Первые две странички чистые, а дальше… Вот, вот, вот… А это что? Лизетта! Как пишется «восприятие» (у неё было написано «васприетие»)?

Её щёки словно окрасились солнечным лучом.

— Ты вычитывала собственный текст?

— Да, — едва слышно.

— И ничего не заметила?

— Не надо со мной так, Виктор Николаевич.

— Как?

— Как будто я дефективная.

— О-о, нет. Скорее я дефективный, раз впутался в такую аферу.

Лиза была не из тех, кому надо что-то разжёвывать, и резкие переходы её не смущали.

— Вы предубеждены в отношении папы, как и многие другие, — заметила она с укоризной. — Когда-нибудь вы поймёте, как заблуждались. Если бы у меня был ваш талант, Виктор Николаевич, я написала бы о нём десять книг, а не одну.

— Не сомневаюсь. Тогда прочти вот это. — Я протянул ей забракованные олигархом три листочка.

Лиза читала внимательно, но на второй странице сдавленно хихикнула, потом рассмеялась звонким, ликующим смехом. Смутилась и прижала ладошку к губам.

— Извините, Виктор Николаевич, но очень смешно. А папа что сказал?

— Примерно то же самое, — буркнул я. — И что здесь смешного?

— Но вы же это понарошку написали, да?

— Почему понарошку? Нормальное предисловие. Не понимаю, что тебя так развеселило. Правда, есть девушки, палец покажи — со смеху помрут. Ты вроде не такая.

Лиза покраснела ещё пуще.

— Не хотела вас обидеть, Виктор Николаевич, но… Наверное, не сумею объяснить… Я где-то читала или слышала, что дурака в глаза хвалят. И тут получается что-то похожее. Папа великий труженик, а не чудо-юдо морское. Представляю, меня кто-нибудь сравнил бы с Жанной д'Арк или Ахматовой. Я сразу поняла бы: издевается.

— Вопрос не в том, с кем сравнивают, а насколько искренне. Для меня твой отец — пример бескорыстного служения отечеству, как можно иронизировать?.. Ладно, проехали. Давай вернёмся к твоим ошибкам. Если учесть, что ты в принципе грамотная девушка и вполне способна их не делать, — это настораживающий симптом. Твои грамматические ляпы, на мой взгляд, — следствие разбалансированной психики. (Я не упомянул, что то же самое могу отнести к себе). Может быть, тебе вообще нужен не учитель русского языка, а хороший психиатр.