— Заманил, чтобы соблазнить, что ещё?

— Но ведь у вас и в мыслях этого нет, не правда ли? Чего же бояться?

— Конечно, нет, — сказал я, крепче стиснув её ладошку, будто в забытьи. — Но это ничего не значит. Если мы не хотим дать пищу кривотолкам, следует соблюдать предельную осторожность.

— Признайтесь, Виктор, вы считаете меня молоденькой дурочкой, да?

— Не совсем понимаю… — В это мгновение — о боже! — нас прижало боками, как если бы топчан провалился посередине.

— Виктор, чего вы боитесь?

— В каком смысле?

— Вы робеете, как первоклассник на свидании с девочкой из детского сада. И вообще, мне кажется, ведёте не совсем честную игру.

— Лиза, ты хоть вдумываешься в то, что говоришь?

В её глазах шалый блеск.

— Да, вдумываюсь. Почему не сказать, что у вас есть женщина, которую вы любите?

— Лиза!

— Хотите, чтобы я первая призналась? Да?

Разговор превратился в издёвку над здравым смыслом, но в действительности не это меня смущало, а то, что каким-то загадочным образом нас опять притиснуло друг к другу и её губы… Будучи человеком, склонным действовать по наитию, я поцеловал её. Лиза пылко ответила. После чего некоторое время мы молча с энтузиазмом предавались взаимным ласкам, и дело зашло довольно далеко, при этом я пыхтел, как паровоз, голова кружилась и в брюхе опять позорно заурчало. Лиза вдруг вырвалась из моих объятий и гибко переместилась на табурет. Растрёпанная и раскрасневшаяся, торжествующе изрекла:

— Вот видите, видите!.. Вы любите меня, любите, да?

— Возможно, — сказал я. — Но что из этого следует? Об этом и думать смешно.

— Почему? Не подхожу вам по возрасту?

— Лиза, давай успокоимся и поговорим здраво.

— Давайте.

— Меня втянули в какую-то нелепую зловещую историю, и я ума не приложу, кому и зачем это понадобилось.

— Но если вы не убивали…

— Подожди, Лиза, послушай меня…

Я рассказал всё как на духу. Может быть, с излишне живописными подробностями. Утаил лишь то, как её папа велел переспать с Ариной Буркиной, и, разумеется, про отношения с Изаурой Петровной. Но и того, что рассказал, оказалось достаточно, чтобы она притихла. Часики на её руке показывали половину четвёртого утра. Я надеялся, если её до сих пор не хватились, то не хватятся вовсе.

— Трудно во всё это поверить, — заговорила она в присущей ей книжной манере, — но раз вы говорите, значит, так и есть. Ряд ужасных недоразумений. Могу только догадываться, кто плетёт эту чудовищную интригу, но уверяю вас, всё не так плохо, как кажется. Я встречусь с отцом, и всё встанет на свои места.

Бедняжка все сознательные годы провела в воображаемом мире, куда не проникали потоки подлой жизни. Крепость не только вокруг неё, но и в ней самой. Когда оба эти замка рухнут, ей придётся несладко. В романтическом мире, созданном её детским воображением, отец был рыцарем без страха и упрёка, этаким наивным мечтателем-миллионером, которого легко обводят вокруг пальца фурии с пылающими очами и алчные мерзавцы вроде покойного (?) Гария Наумовича.

— Думаешь, мачеха мутит воду?

— Конечно, кто же ещё? — воскликнула она с жаром. — Это страшная женщина, она околдовала отца. Вы художник, сами всё видите.

— Наверное, ты права, — согласился я. — Непонятно другое. Какая ей выгода от того, что из меня сделают убийцу и казнокрада?

Лиза посмотрела покровительственно.

— Всё просто, Виктор. Ей вовсе не нужно, чтобы вы написали книгу. Она боится.

— Чего?

— Вдруг вы опишете её такой, какая она есть. Папа прочитает и наконец-то прозреет. Как же не бояться? Конец брачной афере.

В голосе абсолютная уверенность в своей правоте. Мне ли её разубеждать? Я лишь пробурчал:

— Мог бы сам сообразить… Лизонька, а ты знакома с доктором Патиссоном?

— С Германом Исаковичем? Конечно… Почему ты спросил?

Дрогнуло сердце от милого внезапного «ты».

— Да так… Познакомились недавно… Он кто такой?

— Гений… Нет, нет, не преувеличиваю. В медицине он гений. Папа помог ему, у него собственная клиника под Москвой. Папа говорит, когда Герман Исакович обнародует результаты своих исследований, ему наверняка дадут Нобелевскую премию.

— В какой же области?

— Кажется, в психиатрии. Или в нейрохирургии. Точно не знаю. Во всём, что касается работы, доктор очень скрытный человек. Суеверный, как моряк. У него принцип. Как-то сказал: если ты, Лизок, хочешь чего-то добиться в жизни, никого заранее не посвящай в свои планы. Он немного чудаковатый, как все гении. Похож на добрую фею из сказки.

— Эта добрая фея сегодня навестила меня.

— Да? И что ему нужно?

— Пообещал вставить в научное исследование отдельной главкой. В раздел, посвященный маньякам.

— Ха-ха-ха… А если серьёзно?

— По поручению Леонида Фомича уговаривал поскорее написать расписку на полтора миллиона. Я ведь из-за них укокошил Гарика.

Лиза размышляла не дольше секунды.

— Значит, и его ввели в заблуждение. Коварная тварь.

Она смущённо покосилась: не слишком ли крепко выразилась?

— Гении всегда доверчивы, как младенцы. Тем более есть свидетельница убийства.

— Откуда вы знаете?

— Гений привёл с собой. Забавная такая девчушка, студентка. Принесла на ужин тарелку помоев.

Лиза пересела на лежак, взяла меня за руку. Глаза в пол-лица. Лицо худенькое, нежно-прозрачное. Я думал, опять будем целоваться, оказалось, нет.

— Неужели всё так плохо?

— Лиза, мы с тобой оба чужие в этом доме.

Целая гамма чувств отразилась на её лице, и главным среди них было отчаяние. Я здорово ошибся в ней. Лиза знала больше, чем высказывала, и ещё о многом догадывалась. Её прозрение, вероятно, началось задолго до моего появления, но душа отказывалась принимать правду в её ужасающей наготе. Ой, как ей было трудно, бедняжке. Сейчас, в тиши подвала, мне открылась взрослая женщина, умная, сосредоточенная, искушённая — и до каждой своей клеточки желанная. Я подумал: если она хоть отчасти чувствует то же самое, что я, нам обоим хана. Объединившись, мы станем вдвое беззащитнее перед господами оболдуевыми и патиссонами.

Лиза улыбнулась ободряюще.

— Дайте мне один день. Я должна убедиться, что вы ничего не напутали.

— И что дальше?

— Убежим отсюда вместе.

Я не придумал ничего глупее, как спросить:

— Скажи, Лиза, вдруг я на самом деле убийца и вор? Как бы ты себя повела?

Рука дрогнула, но ответила она твёрдо:

— Вряд ли это что-нибудь изменило бы, Виктор Николаевич.

Денька через три я перестал соображать, что со мной происходит. Большей частью валялся на лежаке, бездумно пялясь в потолок. Один раз среди ночи вывели на ложную казнь. Абдулла с двумя напарниками. Оба русачки с характерной внешностью, как будто с тяжкого, многодневного похмелья. Отвели недалеко, в конец парка, к озерку. Дали совковую лопату и велели копать яму. Я спросил: зачем? Абдулла дружески пояснил: «Будет твоя могила».

Пока рыл, парни курили, вяло обменивались замечаниями о завтрашнем матче с Бельгией. Как я понял, они крупно поставили на наших — один к трём. Земля поддавалась легко, рыхлый чернозём, но всё равно здорово выдохся. Сто лет не занимался физической работой — и вот напоследок такой курьёзный случай. Вдобавок ноги промокли в лёгких кроссовках. Когда углубился на метр, Абдулла прикрикнул:

— Хватит, эй! Глубже не надо, поширше сделай, чтобы уши не торчали.

Сперва поставили лицом к яме, потом спиной: не могли решить, как лучше. Гоготали, обменивались шуточками, в руках у всех чёрные стволы.

Абдулла спросил:

— Как хочешь помереть, писатель? Морду завязать?

Я не ответил. Любовался природой. Чудесная была ночь, ясная, ароматная, тёплая, с отлакированным до блеска звёздным шатром. Вот, значит, как бывает. Ужас смерти обострил восприятие до сверхъестественной чувствительности.