Страха не было, и когда мне представили моего соперника, я ощутил лишь легкий холодок дрожи по всему телу и подумал: быстрее бы уж случилось. Я высказал всего одну просьбу ланисте: разрешить явиться в амфитеатр ближе к своему выступлению. Но просьба моя была отклонена: во-первых, договор об аренде вступает в силу с восходом солнца; во-вторых, участие в помпе, праздничном шествии всех участников игр вначале по улицам города, а затем по круглой песчаной арене обязательно для всех.

Ярко-красные надписи на стенах домов – эдикта мунерис, указывавшие, по какому случаю состоятся игры, имя эдитора и фамилию гладиатория, – будоражили кровь. Отовсюду слышались зычные выкрики зазывал. Громко заключались пари. Торговцы предлагали еду и напитки. Знатоки обсуждали достоинства и недостатки бойцов. И вот первыми на арену выходят ликторы, охрана эдитора, за ними следуют трубачи и четыре ярко одетых раба, несущие феркулум[15] с культовыми статуями богов-покровителей Гадрумета.

Я был спокоен и когда вынесли таблички – приговоры для преступников и состав пар гладиаторов. Наконец перед публикой предстал сам Магерий: «Торжественно заявляю, господа мои, что представители школы Телегении получат вознаграждение за вашу благосклонность!»

А помощники Магерия уже показывали жителям и гостям Гадрумета наше вооружение: шлемы, щиты, мечи и копья. Последними шли мы – в пурпурных, расшитых золотом туниках, прикрывающих мощные мускулы и многочисленные шрамы.

Меня, моего третиария и моего друга, старого доброго массажиста Главкона, расположили в одной из каморок, целая анфилада которых скрывалась прямо под зрительскими рядами. Из небольшого окна, шириной чуть больше ладони, было видно всё, что происходило на сцене. А прямо под нами располагались помещения для животных: даже сквозь толстую каменную плиту доносилось глухое рычание тех, кто в любую минуту был обречён взбежать по пандусу и броситься в бой.

Сначала публике просто показали жирафов, страусов, гиппопотамов. Дикие быки, стоя на задних ногах, толкали повозки; обезьяны разъезжали на лошадях. Потом наступило время схваток между крупными и опасными зверями. Несчастных подгоняли горящими головнями, бичами и пиками. Некоторых сначала сковывали цепью и доводили до того, что животные начинали неистово рвать друг друга. Публика же ликовала, но при этом берегла силы для настоящего восторга.

Около двух часов звери бились друг с другом, пытаясь выжить. Лев с тигром, медведь с быком, вепрь с крокодилом. Толпа явно болела за одну удачливую медведицу по кличке Невинность, выходившую раз за разом победительницей в паре. Некоторые острословы громко предлагали вручить ей рудий – деревянный меч, символ освобождения.

Во мне не было страха и когда ближе к полудню началось венацио – сражение людей с животными. Венаторы – бойцы, прикрытые только доспехами из кожи, вооруженные двухметровыми копьями, – вступали в бой с огромными тропическими кошками: тиграми, львами, пантерами, леопардами. Если угрожала опасность, венатор мог спрятаться за деревянной дверью, вращающейся вокруг своей оси, или запрыгнуть в бочку. И вот тогда ледяной ужас от происходящего начал медленно вползать в моё сознание, но оторваться от зрелища я не мог. Оно завораживало и ошеломляло.

Вот чей-то хриплый голос из сектора, где сидела чернь, крикнул: «Что за зайцы трусливые, а не бойцы! Скучно! А ну, Норбан, наддай!» И человек по имени Норбан, отбросив копье, схватил шест. Весь амфитеатр затаил дыхание, примолкли даже самые шумные. Чернокожий легконогий венатор, выставив перед собой шест, побежал на оскаленного льва, пасть и грива которого были в крови вперемешку с песком. Зверь припал к земле и приготовился к броску. Расстояние между ними стремительно сокращалось, и, когда до клыков хищника осталось шесть-семь шагов, Норбан воткнул с разбегу шест в песок. Тот изогнулся и, словно катапульта, толкнул пружинистое тело бойца. В мгновение ока Норбан перелетел над оскаленной смертью. Толпа одновременно выдохнула и через миг разразилась бешеным восторгом.

После венацио наступило время казней преступников. Доведённые до циничной изощренности, мозги горожан давно привыкли к такому обращению с людьми. Да, большинство преступников были отпетыми негодяями, их злодейства ужасали, но все же и они были слеплены из той же плоти и крови, что и все мы: и рабы, и хозяева!

Вот убийцу и грабителя Ксанфа приколотили к кресту и пустили к нему разъяренного медведя. И чтобы человек на кресте помучился от ран, услаждая зрителей на трибунах, гремевшее длинной цепью животное бестиарии то и дело оттаскивали от его жертвы. Самого же Ксанфа поливали ледяной водой. Это был инсценированный спектакль наказания Прометея, укравшего священный огонь с Олимпа.

Толпа на трибунах гудела и завывала, как штормовое море. Насильник Авл, подобно богу Аттису, скопил себя на глазах толпы тупым ножом. Других заставляли разыгрывать муки привязанного к огненному колесу Иксиона или заживо сгоревшего на костре Геркулеса.

Апофеозом жуткого зрелища стала инсценировка массовой казни поджигателей Вечного города, которую когда-то устроил император Нерон. Три десятка несчастных распяли на крестах. Палачи соревновались между собой в мастерстве ремесла: одни увечили руки в локтевом сгибе, перебивая нерв так, чтобы большой палец кисти подтягивался к запястью; другие одним гвоздем пробивали сразу обе голени. Затем кресты ставили по всему периметру амфитеатра. Я слышал, как некоторые жертвы просили палачей и публику, чтобы им позволили умереть вниз головой. Это считалось большой милостью, так как облегчало муки и позволяло душе быстрее расстаться с телом. Но толпа жаждала видеть страдания!

Наконец всех распятых облили маслом и подожгли. Но долго стоять на искалеченных ногах и держаться на пригвожденных руках жертвы не могли – они медленно повисали, но от сдавленных легких вынуждены были опять вставать на крестах, чтобы сделать глоток воздуха. Тела их скользили то вниз, то вверх. Горящие живые факелы поднимались и вновь повисали.

А по центру арены уже развели огонь под огромным котлом с водой. Когда вода закипела, вывели десять женщин, связанных между собой толстой веревкой. Цепные львы подгоняли эту дикую процессию.

Наконец крики осужденных стихли, и глашатай объявил дилидиум – перерыв, чтобы подготовить арену к выступлению гладиаторов. Но и тогда не было еще во мне этого ледяного страха.

И вот вновь взревели трубы, обращенные к темнеющему равнодушному небу. Публика заняла свои места на трибуне. Вновь громко выкрикнули имя эдитора игр. Магерий, широко улыбаясь, встал со своего места и раскланялся каждому сектору амфитеатра. Его благодарили громкими аплодисментами и короткими восторженными речами. На арену вышли главный судья и два его ассистента – секунда-рудис.

Когда пригласили первую пару гладиаторов: ретиария[16] и секутора[17], я отвернулся от окна. После увиденного я ощущал в теле страшную сосущую пустоту. Хотелось прямо здесь и сейчас упасть грудью на меч, лишь бы лишить радости развращенную, надышавшуюся парами смерти толпу. Главкон, словно почувствовав мое состояние, велел мне лечь животом на каменную скамью. Цепкие и проворные пальцы побежали по буграм мышц спины. Он мял мою плоть так, словно пытался превратить ее в горячий воск. Но, как ни старался добрый Главкон, дух начал покидать меня: тошнота подкатила к горлу, и тяжелые слезы стали больше самих глаз. И вот тогда я понял, что страх начал расти внутри меня.

Я слышал сквозь маленькое окно, как там, на арене, одна пара гладиаторов сменяет другую. В среднем один бой длился десять – пятнадцать минут. Наконец сказали, чтобы я начинал готовиться к выходу. Главкон помог мне затянуть сублигакул – набедренную повязку, поверх которой прикрепил балтей – кожаный пояс, снабженный на животе бронзовой пластиной. Проверил, хорошо ли держатся фасции – специальные обмотки для руки и ноги. И только потом покрыл правую руку маникой – кожаным наручем, а левую ногу – бронзовой поножью. Я взял в руки скутум – большой деревянный щит, обитый войлочным покрытием, проверил еще раз петли. Губы мои коснулись желтых прожилок высохшего дубового листка, приклеенного на его внутренней стороне, – память о далекой родине!