– Ерунда! – Она вытерла слезы и нахмурилась.

– Ты мне первому рассказал? – повернулся Брет к отцу, широко ухмыляясь.

– Ты уже большой мальчик, – напомнил отец.

– Да, – гордо отозвался сын и стукнул себя кулаком в грудь. – Но мы по-прежнему семья.

Джейси обняла их обоих и щекой, на которой еще не успели высохнуть слезы, прижалась к макушке Брета.

– Да, мы семья. И нам всем нужна наша мама.

В тот вечер их история выплеснулась за рамки частной жизни. Фотографии Кайлы и Джулиана не сходили с экранов телевизора. Их прошлая и нынешняя жизнь была разбита на кусочки и снабжена комментариями для удобства массового потребления. В восемь часов, сразу после вечерних новостей, раздался первый телефонный звонок. Лайем допустил большую ошибку, сняв трубку. Подруги Майк по клубу верховой езды жаждали выяснить, правда ли это.

Потом телефон начал звонить каждые пятнадцать минут, пока Лайем не выдернул его из розетки.

Он не желал знать ничего, кроме забот повседневной жизни – после ужина вымыл посуду, посмотрел с детьми телевизор, потом уложил Брета в кровать и прочитал ему сказку перед сном. И все же перед глазами у него так и стояли кадры последней хроники.

Когда Брет заснул, Лайем осторожно вылез из кровати и на цыпочках вышел из комнаты. Он собирался уже спуститься вниз, как вдруг заметил полоску света под дверью Джейси.

– Эй, это я, – тихонько постучал он в дверь.

– Входи.

Лайем вошел и увидел, что дочь сидит на кровати в наушниках перед голубым экраном. По ее щекам текли слезы.

Она сняла наушники и швырнула их на кровать. Лайем придвинул кресло поближе и сел.

– Я накричала на нее, – пожаловалась Джейси. – Мама месяц пролежала в коме, наконец проснулась, а я на нее накричала.

– Не волнуйся из-за этого, дорогая. Завтра ты пойдешь к ней и скажешь, что любишь ее.

– Я действительно ее люблю. Но ужасно боюсь, что она так нас и не вспомнит. Она помнит только… его.

– Как бы мне хотелось, чтобы ты снова превратилась в маленькую девочку! Тогда я рассказал бы тебе сказку, или пощекотал бы, или предложил мороженое.

– Что-нибудь, чтобы переменить тему, – понимающе улыбнулась она.

– Именно. Но ты уже взрослая, и я не могу защитить тебя от всех бед и жизненных проблем. Правда в том, что любовь имеет тысячи цветов и оттенков. Некоторые прозрачны и ярки, другие черны, как свинцовый грифель карандаша. – Он помолчал, подыскивая слова, которые не прозвучали бы патетически и неубедительно, и, поразмыслив, сказал то, во что верил сам: – Не знаю, какое значение для нашей семьи имеет прошлое твоей матери. Но я твердо знаю, что мы – одна семья. Именно поэтому нам удалось пережить весь этот кошмар. Только семья может оказать человеку такую поддержку в трудную минуту.

– Я люблю тебя, папа.

Сердце сжалось у него в груди. В том, как она произнесла слово «папа», чувствовалось настоящее тепло. Так она называла его с самого детства, еще когда была маленькой девочкой. Эта любовь помогла им пережить многое. А сколько еще предстоит пережить!

– Иди ко мне. Обними своего старого отца.

Они потянулись друг к другу. Джейси съехала по шелковой простыне, он соскользнул с края кресла, оба шлепнулись на пол и рассмеялись.

– Спокойной ночи, папа, – сказала она, поднимаясь.

– Спокойной ночи, Джейс.

Лайем притворил за собой дверь и спустился вниз. Он бесцельно бродил по комнатам и наконец остановился в гостиной перед роялем. Казалось, что именно сюда он и шел этим кружным путем.

Он сел к инструменту. Клавиатура едва виднелась в темноте, но для того, чтобы играть, он не нуждался ни в свете, ни в нотах, ни в аудитории. Все, что ему было нужно, это Микаэла…

Лайем наугад нажал на клавишу – ре-бемоль. Одинокий звук пронесся по гостиной, напомнив ему те времена, когда здесь собиралась вся семья и Микаэла сидела рядом, а он играл, вкладывая в это всю душу. Звук стих. Лайем отодвинулся от пианино, чувствуя, что не в силах играть.

Джулиан сидел за дальним столиком в кегельбане Лу и смотрел на тусклые стенки своего четвертого стакана пива. Десять вечера – вероятно, самое популярное время для боулинга в этом городке.

Он слышал, как посетители, собираясь группками, шептались и откровенно указывали на него. Сквозь гомон голосов до него то и дело доносилось имя Микаэлы.

Джулиану было легко не обращать на них внимания. Жизнь знаменитого человека, суперзвезды, приучает чувствовать себя одиноким среди толпы поклонников, которые не упускают тебя из виду и шепчутся за спиной. Ты привыкаешь смотреть сквозь людей, не останавливая взгляда ни на ком конкретно. Мировая знаменитость. Правда, со временем начинаешь понимать, что одиночество – вовсе не то искусство, в котором хочется преуспеть.

Джулиан сделал большой глоток пива. Он не мог избавиться от мысли, что сегодня ему довелось ощутить внутреннюю пустоту. Он предполагал ее существование в себе, но всерьез задумываться об этом ему не доводилось никогда.

Все эти годы он часто и беззаботно употреблял слово «любовь». В разговорах с чужими людьми – репортерами, друзьями, женщинами – он слишком часто говорил, что всю жизнь по-настоящему любил только Кайлу.

Но теперь, когда он познакомился с Лайемом, ему впервые удалось заглянуть в сердце человека, который любит по-настоящему.

Джулиану всегда хотелось любить, поэтому он и женился так часто. Но в жизни почему-то все складывалось не так, как в фильме «Мосты округа Мэдисон».

Обычная мужская мечта; она заканчивается тем, что несколько дней восхитительного, изнуряющего секса оставляют лишь пустоту и жесточайшее разочарование, но никак не меняют твою жизнь. Остается ощущение, что ты потерял настоящую любовь, но в этой потере есть что-то неистребимо романтическое. Разве это так уж плохо? Такая любовь даже не успевает пройти проверку временем, бытовой скукой и супружеской неверностью. Она словно застревает в сияющей сети вечности и с каждым годом воспринимается все ярче.

Сожаление в его душе оставило только чувство к Кайле, теперь Джулиан понимал это. Сожаление, которое со временем превратилось в сладкое крепленое вино, способное опьянить.

Это было лучше, чем правда: он любил ее, женился на ней, равнодушно отнесся к ее уходу и продолжал жить. Любовь к ней всегда рассматривалась им как мгновенно возникшее и тут же растаявшее чувство. Или, вернее, ему казалось, что в его душе есть черная дыра, которая никогда и ничем не может быть заполнена.

– Привет, Джули. А я ищу тебя по всему городу. Ты что, решил поиграть в боулинг? – хлопнул его по плечу Вэл.

– Ты же знаешь, Вэл, я предпочитаю такие виды спорта, где можно влезть в чужую шкуру, – без улыбки ответил Джулиан.

– Например, перетягивание каната? – усмехнулся агент и уселся рядом.

– Слушай, ты когда-нибудь задумывался над тем, что становится с такими парнями, как мы, в старости?

– Я предпочитаю ориентироваться в этом на Шона Коннери. Ему шестьдесят восемь, а девчонки до сих пор не дают ему прохода.

– Я думаю, мы все кончим одинаково – сидя в дорогом кресле в роскошном доме, просматривая старые фотоальбомы и вспоминая себя такими, какими мы когда-то были и какими очень хотели стать, но не стали. Мы облысеем и останемся в одиночестве, и никто не придет к нам в гости.

– Принеси мне скотч! – попросил Вэл, обращаясь к Лу, и снова повернулся к Джулиану. – Твои разговоры наводят тоску.

Разве Вэлу можно что-нибудь объяснить? Джулиан всегда мечтал о блеске и славе Голливуда; он считал бы свою жизнь бессмысленной, если бы не достиг вершин, не стал знаменитостью, не добился исполнения своих желаний. Но ушедшие годы вдруг выстроились в погасшую рождественскую гирлянду, и только здесь, в Ласт-Бенде, он понял, как дорого заплатил за свою славу. Он вдруг ясно представил себе будущее – стареющий высокомерный ловелас, который стремится показаться на любой вечеринке, пьет и курит слишком много, пристает к каждой женщине. Он всегда будет в поиске…