В этом, не будем таить, основная трудность. Люди жертвуют собою лишь ради того, что считают беспредельно великим. Для жертвы нужен алтарь, нужно божество, во имя которого люди познали бы и любили бы друг друга. Как же нам приносить жертвы? Мы растеряли своих богов!

Был ли этим необходимым связующим звеном бог-Слово, в той форме, каким его знали средние века? История отвечает: нет! Средневековье обещало людям единение, но привело лишь к войне. Этому божеству пришлось воплотиться вторично, придя на землю в 1789 г. Тогда оно придало союзу людей более разностороннюю, более правильную форму, которая одна только и может нас объединить, спасти мир.

О Франция, славная мать, не только породившая нас, но и зачавшая свободу для всех других наций, сделай так, чтобы мы возлюбили друг друга на твоем лоне!

Если мы сравним наши времена с полными вражды и ненависти временами средневековья, то увидим, что антипатии между нациями уменьшились, законы смягчились, мы вступили в эру доброжелательного отношения людей друг к другу, в эру братства. У наций уже появились кое-какие общие интересы, они стали взаимно подражать – обмениваться модами, новинками литературы. Можно ли сказать в связи с этим, что национальный дух слабеет? Рассмотрим этот вопрос подробно.

Что действительно ослабело у каждой нации, так это внутренние различия и раздоры. Несходство между французскими провинциями быстро сглаживается. Шотландия и Уэльс вошли в тесный союз всей Британии.[276] Германия ищет пути к такому же союзу и, кажется, готова принести ему в жертву противоречащие друг другу интересы, из-за которых она теперь разделена.

То, что отдельные народности, входящие в состав большой нации, поступаются ради нее своими частными интересами, несомненно укрепляет ее. Правда, эта нация утрачивает, быть может, кое-какие красочные особенности, характерные для нее с точки зрения отдельного наблюдателя, но зато она делает свой дух мощнее, дает ему возможность проявить себя. Лишь с того времени, когда Франция растворила в себе различные Франции своих провинций, она открыла миру все разнообразие своего национального гения. Она нашла себя и, провозгласив принципы того права, которое в будущем сделается всемирным, тем самым показала, что отличается от других стран более, чем когда бы то ни было.

То же самое можно сказать и об Англии: с ее машинами, кораблями, пятнадцатью миллионами рабочих она гораздо менее похожа на другие нации, чем во времена Елизаветы. Германия, ощупью искавшая себя в семнадцатом и восемнадцатом веках, обрела себя в Гете, Шеллинге[277] и Бетховене;[278] лишь с этих пор она могла серьезно стремиться к объединению.

Я далек от мысли, что национальности исчезнут. Наоборот, я вижу, что те особенности, какими отличается характер каждой из них, все время растут; из простых сборищ людей национальности делаются цельными, самобытными коллективами. Таково естественное жизненное развитие. Каждый человек в детстве лишь смутно осознает свою индивидуальность, в первые годы жизни он похож на всех остальных. С течением времени его отличия от других людей проявляются все резче, отражаясь в его поступках и действиях; мало-помалу он становится уже не простым представителем того пли иного класса, а индивидуальностью и заслуживает своего собственного имени.

Думать, что национальности исчезнут, могут, во-первых, те, кто игнорирует историю, знает ее лишь как перечень хронологических дат (подобно философам, которые никогда ее не изучают) или как набор общих фраз и анекдотов, годны лишь для женской болтовни. Для тех, чье знание истории ограничено этим, в прошлом есть лишь несколько неясностей, которые можно при желании просто вычеркнуть. Во-вторых, так могут думать те, кто игнорирует не только историю, но и природу, забывают, что характер каждой нации возник не случайно, а тесно связан с влиянием климата, пищи, продуктов, которые дает природа данной страны; он может видоизменяться, но не исчезнет. Те, кто не считается ни с физиологией, ни с историей и судят о человечестве вне зависимости от особенностей людей и природы, могут, ежели им угодно, уничтожить все границы, срыть горы, засыпать реки, разделяющие народы; тем не менее нации будут существовать, если только эти умники не позаботятся уничтожить и города – основные центры цивилизации, средоточие духа наций.

Мы сказали в конце второй части, что наш внутренний мир, наша душа – прообраз общества, вложенный в нас богом. Что же делает эта душа? Она сосредоточивается, облекается плотью, намечает себе цель. Лишь после этого она может действовать. Точно так же и дух народа должен сначала превратиться в центр организма нации; там ему нужно закрепиться, отстояться, собраться с силами и приспособиться к природным условиям, как например, древний Рим приспособился к своей небольшой территории, ограниченной семью холмами. Для Франции это море и Рейн, Альпы и Пиренеи, – вот наши семь холмов.

Свойство всякой жизни – кристаллизоваться, занимать определенную часть пространства и времени, завоевывать себе место под солнцем среди равнодушной, все растворяющей в себе природы, которая стремится все слить воедино. Это и значит существовать, жить.

Целенаправленный ум развивается, вникает в суть вещей. Ум же, не ставящий перед собой определенной задачи, растрачивает себя попусту, не оставляет после «себя следов. Так мужчина, дарящий свою любовь многим, проживет, не зная настоящей любви; если же он полюбит одну, раз навсегда, то его чувство отразит и бесконечность природы, и движение мира вперед.[279]

Родина, общество (вовсе не противопоставляемые природе) дают духу народа единственную в своем раде могучую возможность проявить себя. Это отправная точка в жизни нации, предоставляющая ей притом свободу развития. Вообразите себе дух Эллады, если бы не существовало Афин: он испарился бы бесследно, о нем так и не узнал бы никто. Заключенный же в узкие, но удобные для него рамки одного определенного общества, обосновавшись на той благодатной земле, где пчелы собирали мед Софокла и Платона, великий дух Афин, этого сравнительно небольшого города, за два или три столетия успел создать столько же, сколько все народы, взятые вместе, создали в средние века за целое тысячелетие.

Воспитание посредством самой жизни – вот наиболее мощное средство, каким пользуется бог, чтобы создать и упрочить самобытность а своеобразие мира, состоящего из гармонической совокупности ряда наций, каждая из которых представляет иное поле для деятельности людей.[280] Чем дальше продвинулся человек по пути развития, чем лучше он постиг дух своей родины, тем больше он способствует гармоничности мира. Он познает значение родной страны, и взятое само по себе, и относительное, как одной из участниц великого сообщества наций; родина вовлекает его в это сообщество; любя ее, он любит уже весь мир. Родина, разная у людей разных национальностей, является необходимым переходом к тому, чтобы мир стал их общей родиной.

Сближение наций не таит в себе опасности, что они когда-либо сольются в одну, ибо каждая из них, шагая по пути к взаимопониманию,[281] сохраняет самобытность. Если бы, паче чаяния, различия между нациями исчезли, если бы полное слияние было достигнуто и все народы тянули бы одну и ту же ноту – прощай концерт! Гармония звуков превратилась бы в простой шум. Мир, ставший монотонным, как музыка шарманки, мог бы тогда прекратить свое существование, и о нем никто бы не пожалел.

Ничто не погибнет, я уверен в этом: ни души людей, ни дух народа; наши судьбы в надежных руках. Напротив, наша жизнь будет продолжаться, наши индивидуальные качества не только не исчезнут, но и дополняться новыми, еще более самобытными, еще более плодотворными. Нет, мы не растворимся в небытии! И если ничья душа не (погибнет, то как же может погибнуть великий, живучий дух целого народа, чья история представляет собой сплошную цепь героических подвигов, жертв, бессмертных свершений? Когда национальный дух угасает хотя бы на миг, весь мир, все нации ощущают болезненный трепет, отдающийся в сердцах у нас, задевающий самые сокровенные их струны. Читатели, разве ваши сердца не трепещут от боли в эти дни при мысли о Польше, об Италии?[282]