Пошел охотник на поляну; а там лежит зверья побитого видимо-невидимо, куницам да лисицам счету нет! Отточил нож на бруске, поснимал звериные шкуры, свез в город и продал недешево; на те деньги накупил в запас хлеба и насыпал три закрома большущие — на три года хватит! Проходит один год — опустел один закром; у орла силы все не прибывает. Взял охотник нож, отточил на бруске. «Пойду, — говорит, — зарежу орла; здороветь он не здоровеет, даром только хлеб ест!» — «Не режь меня, добрый человек! — просит птица орел. — Потерпи хоть еще годок; будет время — добром тебе заплачу». — «Ну, господь с тобой! Не возьму греха на душу; кормил год, прокормлю и другой».

Вот еще года как не бывало, опустел и другой закром; у орла все силы не прибывает. Говорит охотник: «Пожалел я в прошлое лето орла, а нынче, видно, конец пришел: здороветь он не здоровеет, только даром хлеб поедает! Пойду его зарежу». Взял нож, отточил на бруске и пошел к орлу: «Ну, орел! Прощайся со светом божиим. Лечил я тебя, лечил, а толку нет ничего; только занапрасно хлеб на тебя извел!» — «Не режь меня, добрый человек! Потерпи еще годок; будет время — добром тебе заплачу». — «Господь с тобой! Не возьму греха на душу; кормил тебя два года, третий куда ни шел!» На третий год стал орел выправляться, стала прибывать у него сила великая, богатырская: хлопнет крыльями — в избе окна дрожат.

Вот и третий год на исходе, во всех закромах пусто; остался охотник без хлеба. «Спасибо тебе, млад охотничек, — говорит ему орел, — что умел ты меня выходить». Посадил на себя того охотника и полетел с ним по поднебесью к морю-океану, да как забрал в самую высоту — встрепенулся и сбросил его вниз. Сажен на двадцать только не дал ему долететь до синя моря, подхватил и посадил к себе на спину. «Хорошо ли тебе было?» — спрашивает орел охотника. «Уж чего хуже этого, — отвечает он, — я думал: смерть моя пришла!» — «Таково-то и мне легко было, как приходил ты с ножом ко мне в первый год».

Поднялся орел повыше прежнего, встрепенулся и сбросил охотника и, не допускаючи его до синя моря сажен на десять, подхватил опять к себе на спину. Сидит охотник ни жив ни мертв. «Каково показалось тебе?» — спрашивает орел. «Чего хуже этого! Уж лучше бы ты один конец положил мне, да не томил моей душеньки». — «Таково-то мне было сладко, как приходил ты с ножом ко мне на другой год. Умел же ты меня помиловать, не останусь и я в долгу. Полетим, — говорит, — к моей старшей сестрице; станет она тебе давать много злата, и се?ребра, и ка?менья самоцветного — ничего не бери, проси сундучок».

Долго ли, коротко ли, прилетают они в тридевятое царство, в тридесятое государство. Выбегала навстречу им старшая сестрица, стала брата целовать, миловать, крепко к сердцу прижимать: «Свет ты мой милый, братец любезный! Где был-побывал, в каких землях странствовал? Уж мы по тебе давно сокрушались, слезами горючими обливались». — «А и вечные веки бы вам по мне сокрушаться да слезами горючими обливаться, коли б не сыскался мне благодетель — вот этот охотник; он меня три года лечил и кормил, чрез него свет божий вижу».

Взяла орлова сестрица охотника за руку, повела его в подвалы глубокие; в тех подвалах лежит казна великая: злата и се?ребра — полные кучи, ка?менья самоцветного целый угол навален. «Бери, — говорит, — сколько хочется». Отвечает ей охотник: «Не надо мне ни злата, ни се?ребра, ни ка?менья самоцветного; коли милость твоя будет, отдай мне сундучок». Как услышала таковы слова старшая сестрица — тотчас из лица переменяется, на иной лад речь поворачивает. «Как бы не так, — говорит, — знаем мы этих братьев, только и норовят, как бы выманить что получше да к своим рукам прибрать!» Не стал долго толковать с нею орел, подхватил охотника и полетел к середней сестрице; ну, и здесь случилось то же самое.

Полетел, наконец, к младшей сестрице; выбежала она навстречу, стала брата целовать, миловать, крепко к сердцу прижимать: «Свет ты мой милый, братец любезный! Где был-побывал, в каких землях странствовал? А уж мы тебя и жива не чаяли, много слез по тебе пролили». — «И вправду, лежать бы мне во сырой земле, выплакать бы тебе свои ясные очи, коли бы да не сыскался благодетель — вот этот охотник; он меня три года лечил и кормил, чрез него только и свет божий вижу!»

Сейчас повела орлова сестрица охотника в подвалы глубокие; в тех подвалах — казна великая: от ка?менья самоцветного аж глазам больно, про злато-се?ребро и говорить нечего! «Бери, — говорит ему, — сколько душа твоя хочет». — «Не надо мне, — отвечает охотник, — ни злата, ни се?ребра, ни ка?менья самоцветного; коли будет твоя милость, отдай сундучок». — «Отчего не дать! Я для братца любимого ничего не пожалею». Сказала и отдала ему сундучок. «Иди теперь с богом в свое государство, — сказал охотнику орел, — да одно помни: не отворяй сундучка до тех мест, пока домой не воротишься». Тут распростились они любовно; орел взмахнул крыльями и поднялся стрелою в небо, а добрый молодец поплелся своею дорогою.

Долго ли, коротко ли шел он — только взяло его раздумье: что если в сундучке-то пусто? Было из чего хлопотать, таскаясь по белу свету! «Дай посмотрю!» Отворил сундучок... Батюшки светы! Как полезло оттуда воинство; так и ва?лит, так и ва?лит. Собралася рать несметная: и пешая и конная. «Как же теперь быть, — думает охотник, — как убрать в сундучок всю эту силу военную? Да этого и черт не сделает!» Глядь — стоит перед ним окаянный[178]. «Хочешь, — говорит, — я помогу твоей беде; только не поскупись, отдай мне — чего дома не знаешь». — «Изволь, — отвечает охотник, — готов тебе отдать чего дома не знаю, только с уговором: коли в три дня не сумеешь найти, так оно навсегда при мне останется». — «Ладно», — сказал окаянный.

Воротился охотник домой, а у него сын народился; жаль стало ему отдавать черту детище родимое, залился слезами и рассказал жене про свое горе. Всем ведомо, что баба хитрее черта. Говорит жена охотнику: «Что будет — то будет, а слезами делу не поможешь. Давай-ка убьем нашу цепную собаку и зашьем сына в собачью шкуру, да и цепь на него наденем: пусть сидит на привязи, словно взаправду пес». Так и сделали, зашили мальчика в собачью шкуру, привязали на цепь, а сами стали усердно творить молитвы богу.

Ночью поднялся на дворе страшный шум — и явился лукавый; уж он метался-метался: кажись, всякий уголок раза три оглядел, ошарил, а мальчика нет как нет! Вот запел петух, надо домой убираться; бросился лукавый к своему старшо?му. «Нигде, — говорит, — не нашел мальчика». — «А зачем же ты не досмотрел цепную собаку?» — сказал старшо?й да схватил его за хвост, тряс, тряс и со злости бросил в самый жар.

На другую ночь охотник зашил сына в баранью шкуру, на третью ночь в козлиную; а сам с женою пуще прежнего богу молятся. Как ни бился лукавый, так-таки и не смог найти мальчика. После того выбрал охотник знатное место, выпустил из сундучка все свое воинство, велел лес рубить да город строить. Мигом закипела работа, и откуда что взялось, словно из земли вышло, — раскинулся большой и славный город; в том городе стал он царствовать, и царствовал долго и счастливо.