– Это еще что такое?

– Точно не знаю, но пробки починить сумеет.

– Тогда ее не испугают и пылесосы.

– Она секретарь, а не горничная.

С шумом задвинулся ящик картотеки.

– Хотите берите, хотите нет, – сказала мисс Дженкинсон.

Готорну казалось, что она говорит о Беатрисе как о неодушевленном предмете.

– А кроме нее, вы никого не можете предложить?

– Это все, что у меня есть.

Снова с грохотом задвинулся ящик.

– Этель, – сказала мисс Дженкинсон, – если вы не научитесь выражать свои чувства менее шумно, я верну вас в D-3.

Готорн ушел от нее полный сомнений. Ему казалось, что мисс Дженкинсон с необычайной ловкостью сбывает с рук то, от чего сама рада избавиться: не то краденую драгоценность, не то беспородную шавку.

Уормолд возвращался из консульства; во внутреннем кармане пиджака у него лежала телеграмма. Ее бесцеремонно сунули ему в руки, а когда он попытался завязать разговор, его оборвали.

– Нас это совершенно не касается. Временная договоренность. Чем скорее это кончится, тем лучше.

– Мистер Готорн сказал...

– Знать не знаем никакого мистера Готорна. Запомните это раз навсегда. Здесь такой не служит. Всего хорошего.

Он пошел домой. Город вытянулся вдоль берега океана; волны разбивались у самой Авенида де Масео, и брызги застилали ветровые стекла автомобилей. Розовые, серые, желтые колонны некогда аристократического квартала выветрились, как прибрежные скалы; почерневший, облезлый герб красовался над дверью убогой гостиницы, а ставни ночного кабака были ярко выкрашены, чтобы уберечь их от океанской соли и сырости. На западе стальные небоскребы нового города вздымались в светлом февральском небе выше маяков. Этот город был создан для туризма, а не для оседлой жизни, но здесь Уормолд впервые полюбил, и теперь он был прикован к Гаване, как погорелец к своему пепелищу. Время поэтизирует даже поле битвы, и, может быть, Милли напоминала цветок, распустившийся на старом редуте, где много лет назад была отбита кровопролитная атака. Мимо него шли женщины со следами золы на лбу, словно они вышли на свет божий из преисподней, – он вспомнил, что сегодня первая среда великого поста [по обряду католической церкви, в этот день священник чертит золою крест на лбу прихожан].

Придя домой, он не застал Милли, хотя в школе занятий не было, – может быть, она еще не вернулась с обедни, а может быть, каталась верхом в Загородном клубе. Лопес демонстрировал «Турбо» экономке какого-то священника, которая уже забраковала «Атомный котел». Худшие опасения Уормолда оправдались: пока что ему не удалось сбыть ни одного пылесоса новой модели. Он поднялся к себе и распечатал телеграмму; она была адресована одному из отделов британского консульства; ряды цифр выглядели уродливо, словно номера нераспроданных лотерейных билетов. За цифрой 2674 следовала шеренга пятизначных: 42811 79145 72312 59200 80947 62533 10605 и так далее. Это была первая шифровка в его жизни, и он обратил внимание, что она отправлена из Лондона. Он вовсе не был уверен, что сумеет ее расшифровать (полученный им урок, казалось, отошел так далеко в прошлое), но тут он узнал цифру 59200, она имела такой решительный и укоризненный вид, словно Готорн собственной персоной поднялся к нему по лестнице. Уормолд мрачно снял с полки «Шекспира для детей» Лэма – как он всегда ненавидел Элию и его очерк о жареном поросенке! [Элия – псевдоним Чарльза Лэма (1775-1834), его «Очерки Элии» пользуются в Англии широкой известностью.] Он вспомнил, что первые цифры обозначают страницу, строку и слово, с которых начинается шифровка. «Дионисию, злую жену Клеона, – прочел он, – постигла заслуженная кара». Он начал расшифровывать со слова «кара». К его удивлению, что-то и в самом деле получалось. Казалось, будто вдруг заговорил попугай, доставшийся ему по наследству. «Номер 1 от 24 января нижеследующее от 59200 начинается абзац А».

За три четверти часа сложения и вычитания он расшифровал всю депешу, кроме последнего абзаца, с которым произошла какая-то ошибка, не то у него, не то у 59200, а может быть, и у Чарльза Лэма. «Нижеследующее от 59200 начинается абзац А почти месяц как одобрено членство в Загородном клубе но никаких повторяю никаких сообщений относительно кандидатур агентов еще не поступало точка надеюсь вы не будете повторяю не будете вербовать свою агентуру не проверив ее досконально точка начинается абзац Б необходимо немедленно переслать 59200 экономический и политический доклад согласно врученному вопроснику начинается абзац В проклятый галун подлежит пересылке кингстон раньше туберкулезного сообщения конец».

Последний абзац, похожий на чье-то сердитое бормотание, встревожил Уормолда. Впервые ему пришло в голову, что на их взгляд – кто бы они там ни были – он только брал деньги и ничего не давал взамен. Это его мучило. До сих пор ему казалось, что он просто получил от какого-то чудака подарок, позволивший Милли ездить верхом в Загородном клубе, а ему самому – заказать в Англии несколько книг, о которых он давно мечтал. Остаток денег был положен в банк; он и верил и не верил, что когда-нибудь сумеет вернуть эту сумму Готорну.

Уормолд подумал: «Надо что-то сделать, назвать фамилии, чтобы они могли заняться проверкой, завербовать агента, словом, доставить им какое-то удовольствие». Он вспомнил, как Милли в детстве играла в лавку: она отдавала ему свои карманные деньги на воображаемые покупки. Он играл с ней в эту игру, но рано или поздно Милли всегда требовала деньги обратно.

Интересно, как вербуют агентов. Ему трудно было вспомнить, как его вербовал Готорн, – все произошло в уборной, но вряд ли это было самое главное. Он решил начать с того, что попроще.

– Вы меня звали, сеньор Вормель?

Выговорить фамилию «Уормолд» Лопесу было не по силам, но поскольку он не мог остановиться на какой-нибудь подходящей замене, он редко удостаивал Уормолда два раза подряд одной и той же кличкой.

– Я хочу поговорить с вами, Лопес.

– Si [да (исп.)], сеньор Вомель.

– Вы служите у меня вот уже много лет, – сказал Уормолд. – Мы доверяем друг другу.

Лопес выразил полноту своего доверия, приложив руку к сердцу.

– Вы бы хотели зарабатывать каждый месяц немножко больше денег?

– Ну конечно... Я и сам собирался поговорить с вами, сеньор Оммель. Скоро у меня будет ребенок. Может быть, еще двадцать песо?

– Это не имеет отношения к фирме. Торговля идет плохо. Понимаете ли, это будет секретная работа на меня лично.

– Ну да. Личные услуги, понимаю. Можете на меня положиться. Я не болтун. Понятно, я ничего не скажу сеньорите.

– Нет. Вы меня не так поняли.

– Когда мужчина в годах, – сказал Лопес, – он больше не хочет сам искать себе женщину, он хочет передохнуть. Он хочет приказывать: «Сегодня ночью – да, завтра ночью – нет». Хочет давать распоряжения тому, кому доверяет...

– Да ничего подобного! Я просто хотел сказать... словом, это не имеет никакого отношения...

– Мы же свои люди, сеньор Вормолс. Я у вас уже много лет.

– Вы ошибаетесь, – сказал Уормолд. – У меня и в мыслях не было...

– Я понимаю, что англичанину с вашим положением такие места, как «Сан-Франциско» не подходят. И «Мамба-клуб» тоже.

Уормолд знал, что теперь, когда его приказчик оседлал своего конька, ничто уже его не остановит; человеческое тело в Гаване было не только основной статьей купли и продажи, но и raison d'etre [смысл существования (фр.)] всей человеческой жизни. Его либо покупаешь, либо продаешь – какая разница? – но даром его не получишь никогда.

– Юноша любит разнообразие, – говорил Лопес, – но его ищет и мужчина в годах. У юноши – любопытство новичка, но пожилому необходимо возбуждать свой аппетит. Никто не услужит вам лучше меня, сеньор Венель, ведь я к вам присмотрелся. Вы не кубинец; какой у девочки задок, для вас не так важно, как деликатное обхождение...