– Это было уже после начала войны. Посмотрите вот тут, возле туалетного стола, – 1913 год, июньские маневры. Кайзер делал нам смотр. – На коричневом снимке, с клеймом фотографа, выбитом в углу, были изображены длинные шеренги кавалерии с обнаженными саблями и маленькая фигурка сухорукого императора, объезжающего строй на белом коне.

– Ах, как все было мирно в те дни, – сказал Гассельбахер.

– Мирно?

– Да, пока не началась война.

– Но вы ведь были врачом!

– Я вас обманул. Врачом я стал позже. Когда война кончилась. После того как я убил человека. Вы убиваете человека, – сказал доктор Гассельбахер, – и, оказывается, это очень просто; не нужно никакого умения. И вам ясно, что вы сделали, – ведь смерть установить легко; а вот спасти человека – для этого нужно потратить больше шести лет на учение, и в конце концов никогда не знаешь, ты его спас или нет. Бациллы пожирают друг друга. Человек возьмет да и выздоровеет. Не было ни одного больного, о котором я мог бы с уверенностью сказать, что спас его я, но что я убил человека, – это я знаю точно. Он был русский и очень худой. Кость хрустнула, как только я воткнул клинок. У меня даже зубы свело. Кругом было болото, одно болото, оно называлось Танненберг. Я ненавижу войну, мистер Уормолд.

– Тогда зачем же вы нарядились в солдатскую форму?

– Я не был таким нарядным, когда убивал человека. Этот мундир – мирный. Я его люблю. – Он прикоснулся к нагруднику, лежавшему рядом на кровати. – А там мы все были покрыты болотной грязью. – Он сказал: – Вам никогда не хотелось, мистер Уормолд, чтобы вернулась мирная жизнь? Ах да, забыл, вы же молодой человек, вы ее никогда не знали. Мирная жизнь кончилась для нас навсегда. Лосины больше не налезают.

– А почему вам сегодня захотелось... нарядиться в этот костюм, Гассельбахер?

– Умер человек.

– Рауль?

– Да.

– Вы его знали?

– Да.

– Расскажите мне о нем.

– Не хочется.

– Будет лучше, если вы расскажете.

– Мы оба виноваты в его смерти, вы и я; – сказал Гассельбахер. – Не знаю, кто вас втянул в это дело и как, но если бы я отказался им помогать, меня бы выслали. А что бы я теперь стал делать в другом месте? Ведь я вам говорил, что у меня пропали бумаги.

– Какие бумаги?

– Неважно, какие. У кого из нас нет в прошлом чего-то такого, что не дает нам спать? Теперь я знаю, почему они вломились в мою квартиру. Потому, что я ваш друг. Прошу вас, уйдите, мистер Уормолд. Мало ли чего они от меня потребуют, если узнают, что вы здесь?

– А кто они такие?

– Вы знаете это лучше меня, мистер Уормолд. Они не говорят, как их зовут.

В соседней комнате послышался шорох.

– Это всего-навсего мышка, мистер Уормолд, На ночь я оставляю ей кусочек сыру.

– Значит, это Милли дала вам «Шекспира для детей»?

– Я рад, что вы изменили свой шифр, – сказал доктор Гассельбахер. – Может быть, теперь они оставят меня в покое. Больше я не смогу им помогать. Дело начинается с акростихов, кроссвордов и математических загадок, а не успеешь опомниться, как тебя уже завербовали. В наши дни надо быть осторожным даже в забавах.

– Но Рауль... ведь его никогда не было на свете! Вы посоветовали мне лгать, и я лгал. Ведь все это было только выдумкой, Гассельбахер.

– А Сифуэнтес? Может, вы скажете, что и его нет на свете?

– Сифуэнтес – другое дело. А Рауля я выдумал.

– Тогда вы слишком хорошо его выдумали, мистер Уормолд. На него заведено целое дело.

– Он был таким же вымыслом, как герой из романа.

– Разве роман – это только вымысел? Я не знаю, как работает писатель, мистер Уормолд. До вас я не знал ни одного писателя.

– У кубинской авиакомпании не было летчика-пьяницы.

– Эту подробность вы придумали сами. Не знаю только, зачем.

– Если вы расшифровывали мои депеши, вы должны были видеть, что в них нет ни капли правды, вы же знаете этот город. И летчик, уволенный за пьянство, и приятель со своим собственным самолетом – все это выдумка.

– Не знаю, каковы были ваши мотивы, мистер Уормолд. Может быть, вы хотели скрыть личность этого человека на тот случай, если бы ваш шифр разгадали. Может быть, ваши друзья не должны были знать, что у него есть средства и собственный самолет, не то они не стали бы ему так много платить. Интересно, сколько из этих денег получил он, а сколько взяли себе вы?

– Не понимаю, о чем вы говорите.

– Вы же читаете газеты, мистер Уормолд. Вы знаете, что у него отняли летные права еще месяц назад, когда в пьяном виде он приземлился на детской площадке.

– Я не читаю местных газет.

– И никогда их не читали?.. Конечно, он отрицал, что работает на вас. Они предлагали ему много денег за то, чтобы он вместо этого работал на них. Им тоже нужны фотографии тех площадок, которые вы обнаружили в горах Орьенте, мистер Уормолд.

– Там нет никаких площадок.

– Не злоупотребляйте моей доверчивостью, мистер Уормолд. В одной из ваших телеграмм вы говорили о чертежах, посланных в Лондон. Но этим тоже понадобились фотографии.

– Но вы не можете не знать, кто они такие.

– Cui bono? [Кому от этого польза? (лат.)]

– И каковы их намерения на мой счет?

– Сначала они мне пообещали, что вас не тронут. Вы были им полезны. Они знали о вас с первого дня, мистер Уормолд, но не принимали вас всерьез. Они даже подозревали, что в ваших донесениях вы все выдумываете. Но потом вы изменили шифр и расширили штат. Английскую разведку не так-то легко надуть, не правда ли? – Какая-то лояльность по отношению к Готорну заставила Уормолда промолчать. – Ах, мистер Уормолд, мистер Уормолд, зачем вы впутались в это дело!

– Вы же знаете, зачем. Мне нужны были деньги. – Он почувствовал, что хватается за правду, как за соломинку.

– Я бы одолжил вам денег. Я вам предлагал.

– Мне было мало того, что вы могли мне предложить.

– Для Милли?

– Да.

– Берегите ее, мистер Уормолд. Вы занимаетесь таким ремеслом, что вам опасно любить кого или что бы то ни было. Они вас ударят по самому больному месту. Вы помните бактерии, которых я разводил?

– Да.

– Может, если бы они не отняли у меня вкуса к жизни, они бы меня так быстро не уговорили.

– Вы на самом деле думаете...

– Я только прошу вас быть поосторожнее.

– Можно от вас позвонить?

– Да.

Уормолд позвонил домой. Он не знал, почудилось ли ему или он и в самом деле услышал сухой щелчок, который означал, что телефон подключен. Подошла Беатриса. Он спросил:

– Все спокойно?

– Да.

– Не уходите, я скоро приду. С Милли все в порядке?

– Она давно спит.

– Я еду домой.

Доктор Гассельбахер сказал:

– Берегитесь, ваш голос вас выдает – они поймут, что вы любите. Мало ли кто мог это услышать? – Он медленно пошел к двери, тесные лосины мешали ему двигаться. – Спокойной ночи, мистер Уормолд. Вот вам «Шекспир для детей».

– Мне он больше не понадобится.

– Милли может о нем вспомнить. Сделайте одолжение, не говорите никому об этом... об этом... костюме. Я знаю, как это глупо, но мне было тогда хорошо. Как-то раз со мной разговаривал кайзер.

– Что он сказал?

– Он сказал: «Я вас помню. Вы – капитан Мюллер».

Когда у шефа бывали гости, он кормил их обедом дома и готовил его сам, ибо ни один ресторан не мог угодить его изысканному и романтическому вкусу. Рассказывали, что однажды, когда шеф заболел и не хотел подвести старого приятеля, которого пригласил на обед, он готовил его, лежа в постели, по телефону. Поставив часы на ночной столик, он прерывал беседу, чтобы в нужный момент приказать слуге:

– Алло, алло, Брюер, алло, выньте-ка цыпленка и полейте его еще раз жиром.

Поговаривали, что однажды, когда его допоздна задержали на службе и он захотел приготовить обед оттуда, вся еда была испорчена: шеф по ошибке воспользовался аппаратом особого назначения, и его слуга слышал только странные звуки, похожие на быстрое бормотание по-японски.