– Спасибо бедняге Раулю, у меня хватит денег, чтобы отправить Милли на год в Швейцарию. А потом, ей-богу, не знаю.

– Вы могли бы открыть лавочку, где продают все эти штуки для розыгрыша, – ну, знаете: окровавленные пальцы, чернильные пятна, муху на куске сахара... Господи, до чего ужасны все эти проводы! Ступайте домой, не надо вам дожидаться отлета.

– Когда я вас увижу?

– Постараюсь не поехать в Басру. Постараюсь остаться в секретариате с Анжеликой, Этель и мисс Дженкинсон. Если повезет, буду кончать в шесть, и мы сможем встретиться в угловом ресторане, наскоро что-нибудь перекусить и пойти в кино. Какая унылая жизнь, правда? Вроде ЮНЕСКО или съезда писателей. Тут с вами мне было весело.

– Это правда.

– Ну, а теперь – уходите.

Он подошел к книжному киоску, где стояла Милли.

– Идем, – сказал он.

– А как же Беатриса? Ведь я не отдала ей журналы.

– Ей не нужны журналы.

– И я с ней не попрощалась.

– Поздно. У нее уже проверили паспорт. Увидишь ее в Лондоне... Надеюсь.

Казалось, что весь остаток жизни они проведут на аэродромах. На этот раз отлетал самолет голландской авиакомпании, было три часа утра, небо розовело, отражая неоновые лампы киосков и посадочные огни, а «проводы» им устраивал капитан Сегура. Он всячески старался скрыть, что его миссия носит официальный характер, и вел себя по-домашнему, но все равно их отъезд был похож на высылку. Сегура сказал с укором:

– Вы сами меня вынудили!

– Ваши методы куда человечнее, чем у Картера или у доктора Брауна. Кстати, что вы собираетесь делать с Брауном?

– Он решил, что ему необходимо вернуться в Швейцарию по делам, связанным с точным инструментом.

– А куда он взял билет?

– Не знаю. Кто бы они там ни были, они очень довольны, что раздобыли ваши чертежи.

– Мои чертежи?

– Да, чертежи сооружений в Орьенте. Доктор Браун сможет похвастаться еще и тем, что избавился от опасного агента.

– От кого, от меня?

– Да. На Кубе будет спокойнее без вас обоих, но мне жалко расставаться с Милли.

– Милли все равно не вышла бы за вас замуж. Ей не нравятся портсигары из человеческой кожи.

– Вам когда-нибудь говорили, чья это кожа?

– Нет.

– Полицейского, который замучил насмерть моего отца. Видите ли, мой отец был бедняком. Он принадлежал к классу пытаемых.

Подошла Милли, нагруженная журналами «Тайм», «Лайф», «Пари-матч» и «Куик». Было уже четверть четвертого, и небо над взлетной дорожкой посерело – забрезжил призрачный рассвет. Летчики направились к самолету, за ними прошла стюардесса. Он знал всех троих в лицо: несколько недель назад они сидели с Беатрисой за столиком в «Тропикане». Громкоговоритель известил по-английски и по-испански об отлете самолета номер 396 на Монреаль и Амстердам.

– Вот вам на память, – сказал Сегура.

Он дал им по маленькому свертку. Они развернули свои подарки, когда самолет еще летел над Гаваной; цепочка огней приморского бульвара ушла в сторону и скрылась из виду; море опустилось, как занавес, над их прошлым. В свертке Уормолда была бутылочка «Опоры Гранта» и пуля, выпущенная из полицейского пистолета. У Милли – маленькая серебряная подковка с ее инициалами.

– А почему он подарил тебе пулю? – спросила она.

– Шутка, и не очень остроумная. И все же он не такой уж плохой человек, – сказал Уормолд.

– Но совсем не годится в мужья, – ответила повзрослевшая Милли.

Когда он назвал свое имя, на него посмотрели с любопытством, а потом посадили в лифт и повезли, к его удивлению, не вверх, а вниз. Теперь он сидел в длинном подземном коридоре и смотрел на красную лампочку, горевшую над дверью; ему сказали, что он может войти, когда загорится зеленый свет, и ни минутой раньше. Люди, не обращавшие внимания на лампочку, входили и выходили; одни держали папки с бумагами, другие – портфели, какой-то человек был в форме полковника. Никто на него не смотрел; он чувствовал, что почему-то их стесняет; они старались отвернуться, как отворачиваются от калеки. Но, наверно, дело тут было не в его хромоте.

По коридору от лифта прошел Готорн. Костюм его был помят, будто он спал, не раздеваясь: видно, прилетел ночным самолетом с Ямайки. Готорн тоже не взглянул бы на Уормолда, если бы тот его не окликнул:

– Эй, Готорн!

– Ах, это вы, Уормолд.

– Беатриса долетела благополучно?

– Конечно.

– А где она?

– Понятия не имею.

– Что здесь происходит? Можно подумать, что военно-полевой суд.

– А тут и в самом деле идет военно-полевой суд. – Готорн сказал это ледяным тоном и прошел в дверь, над которой горела лампочка. Часы показывали 11:25, а вызвали Уормолда на одиннадцать.

Он раздумывал, могут ли они что-нибудь с ним сделать, кроме того, что выгонят, впрочем, они уже и так его выгнали. Это бесспорно. Сейчас они, вероятно, решают его судьбу. Им вряд ли удастся подвести его под закон о разглашении государственной тайны. Он выдумывал тайны, а не разглашал их. Конечно, они могут помешать ему получить работу за границей, а службу в Англии человеку в его годы не так-то легко найти, но зато он и не подумает возвращать им деньги. Деньги нужны Милли; ему теперь казалось, что он честно заработал эти деньги, став мишенью для Картера – и для его пули, и для его яда.

В 11:35 из комнаты вышел полковник и быстро зашагал к лифту; вид у него был разгоряченный и сердитый. «Вот идет судья-вешатель», – подумал Уормолд. Вслед за ним появился человек в грубошерстном пиджаке. У него были глубоко запавшие голубые глаза; несмотря на штатский костюм, было ясно, что он моряк. Взгляд его ненароком скользнул по Уормолду, но он быстро отвел глаза – видно, был человек порядочный. Он крикнул: «Обождите, полковник!» – и пошел по коридору с небольшой раскачкой, словно опять был у себя на мостике в штормовую погоду. За ним вышел Готорн, разговаривая с каким-то очень молодым человеком, а потом у Уормолда вдруг перехватило дух, потому что загорелся зеленый свет и перед ним оказалась Беатриса.

– Вам надо туда, – сказала она.

– А какой мне вынесли приговор?

– Не могу сейчас с вами разговаривать. Где вы остановились?

Он назвал гостиницу.

– Я приду к вам в шесть. Если смогу.

– Меня расстреляют на рассвете?

– Не волнуйтесь. Идите. Он не любит, когда его заставляют ждать.

– А что будет с вами?

– Джакарта.

– Где это?

– На краю света. Дальше, чем Басра. Ну, идите же, идите.

За столом в полном одиночестве сидел человек с черным моноклем в глазу. Он сказал:

– Садитесь, Уормолд.

– Нет, лучше уж я постою.

– Это цитата, правда?

– Какая цитата?

– Я отлично помню, что слышал эту фразу в какой-то пьесе на любительском спектакле. Много лет назад.

Уормолд сел. Он сказал:

– Вы не имеете права посылать ее в Джакарту.

– Кого?

– Беатрису.

– Кто это такая? Ах, ваша секретарша... Терпеть не могу нашу манеру называть всех по именам! По этому вопросу вам надо обратиться к мисс Дженкинсон. Слава богу, она ведает секретариатом, а не я!

– Беатриса ни в чем не виновата.

– Ни в чем?.. Послушайте, Уормолд. Мы решили ликвидировать вашу резидентуру, но тут встал вопрос: что нам делать с вами?

Ну вот, держись! Судя по лицу полковника – одного из судей – ни на что хорошее рассчитывать не приходится. Шеф вынул монокль, и Уормолд был поражен младенческой голубизной его глаза. Шеф сказал:

– Мы решили, что самое лучшее для вас в данное время – это остаться в Англии на преподавательской работе. Читать лекции о том, как руководить агентурой за границей. И тому подобное. – Казалось, что ему надо проглотить что-то очень горькое. Он добавил: – Само собой разумеется (у нас это принято, когда наш человек уходит с заграничной работы), мы представим вас к ордену. Думаю, что для вас – вы ведь работали недолго – можно хлопотать только о КБИ [кавалер ордена Британской империи] третьей степени.