В «Спартаке» вообще были обязательные люди, и почти все были способны на поступок. Но карты на деньги на базе являлись чуть ли не единственным прегрешением. Все «подвиги» совершали за пределами Тарасовки. Меня почему-то больше всего позабавила вот эта история. Имена главных действующих лиц, хоть и давно они покинули «Спартак», по вполне очевидным причинам оглашать не буду. Два наших игрока, назовем их Первый и Второй, вместе жили в Ясенево. Где-то в центре «отдохнули» до такой степени, что Первый отключился. Второй положил его спать на заднее сиденье, а сам, тоже «подуставший», сел за руль. Едет. Ночь. Темнота. До дома оставалось совсем чуть-чуть, когда на горизонте появился гаишник. Второй не растерялся, метров на двести назад отъехал, перепрыгнул на пассажирское сиденье и сидит как ни в чем не бывало. Милиционер заглядывает в окошко и с удивлением обнаруживает, что водителя нет. «Кто за рулем?» — спрашивает служитель порядка. Второй показывает на мирно сопящего приятеля: он! Гаишник приходит в еще большее замешательство: «А как же он ехал?» — «А вы у него спросите. Он хозяин машины». Автоинспектор минут пятнадцать пытался разбудить загадочного владельца транспортного средства, потом столько же времени пытался добиться от него каких-нибудь слов — бесполезно. Дали служителю какие-то копейки, и все. Парни сухими из воды вышли. Очень у нас все изобретательные подобрались, в жизни плели кружева не хуже, чем на поле. Только не подумайте, что с режимом в «Спартаке» были проблемы. Если у кого-то и возникала потребность расслабиться, то человек всегда знал время и место. Впрочем, раз в несколько лет кто-то мог выбиться из тренировочного графика, но люди быстро брались за ум и на поле выкладывались так, что все их нарушения тут же забывались.

 Атмосфера в команде царила непосредственная. Друг друга мы прекрасно понимали.

 Сами создавали тот мир. Жили на широкую ногу, праздники вместе отмечали. С подругами, с женами. Собиралось до полусотни человек.

 Но самые благодатные времена для меня настали, когда ощутил себя лидером. Вместе с этим ощущением пришло осознание: тебе что-то можно. Ты уже не задумываешься, как себя вести.

 Душа непрерывно поет.

 На днях разбирался в домашнем архиве, который моя супруга начала собирать с того момента, как мы с ней только стали встречаться. И в одном из интервью в глаза бросилось такое мое «рассуждение на тему», датированное осенью 2000 года. Процитирую его дословно.

 «Раньше я радовался каждому голу. Сидел и всю неделю собой восхищался: «Ах, какой я молодец, что гол забил». А с некоторых пор стал понимать, что радоваться особо нечему, я обязан это делать. Просто обязан. Каждый игрок должен вложить в команду максимум энергии. В нынешнем сезоне я вкладываю его голами. Другие ребята делают что-то иное. Один отбирает, другой выигрывает воздух, кто-то раздает передачи. Мы не дублируем друг друга — мы дополняем. Получается прекрасно отлаженная машина. Мы действительно стали командой! Раньше что-то было не так, а сейчас каждый делает все для роста имиджа коллектива. Мы сильны. И приятно, что нам отдают за это должное».

 …Чувство единства на поле, романтика победы! Они возможны только в том случае, если отношения между игроками выстроены. Причем не просто выстроены, а приближены к родственным. Я вспоминаю свои тогдашние мысли — у меня ведь действительно не было такого, чтобы я сказал себе: «Ну вот сегодня я был в порядке, а… Васька (Юрка, Витька) нас подвел». Это было исключено. Никто из нас не отделял свою собственную игру от игры партнеров. Мы жили по принципу «один за всех и все за одного».

 Мне безумно досадно от того, что, наверное, ничего подобного больше не будет. Сказки не повторяются. Они просто часто всплывают в памяти и заставляют горько улыбнуться из-за того, что возврата былому нет.

 Причем отношения в том, еще не начавшем разрушаться романцевском «Спартаке» были настолько настоящими, что любой из нас мог поделиться с любым своими проблемами. Другое дело, так поступать было не принято. Мы все-таки мужчины, люди со стальной психикой, привыкшие все переваривать в себе. Тем не менее, когда возникали ситуации, в которых кому-то позарез была нужна помощь, решали их сообща, моментально. И деньгами друг друга выручали неоднократно.

 И еще что я никогда не забуду: окружающий мир, потихоньку сходящий с ума. уже стал жестким и циничным, но человеческий такт в «Спартаке» сохранялся на прежнем высоком уровне. Здесь никто никогда не сыпал тебе соль на раны, не сочувствовал ради сочувствия, не говорил пустых фраз. Я даже не представляю, как это: у одного что-то не клеится в игре, или в состав он не попадает, или ошибку какую-то досадную совершил, а другой сидит и на мозги ему капает: да ты классный футболист, у тебя все наладится. Или, еще хуже, рассказывает о своих профессиональных достижениях. Ну глупость же несусветная! Так, никто из нас не лез в душу к Сане Филимонову в связи с роковым голом, который он пропустил от сборной Украины. Мы этой темы не касались, как будто и не участвовал Фил в том отборочном матче.

 За пределами базы в подобных неприятных обстоятельствах для меня футбол вообще исчезал. Помимо всего прочего, я с детства не умею сочувствовать. Переживаю за человека, нутром впитываю его горе, но не знаю, как все это выразить, как себя вести. Поэтому просто молчу. Иной раз такое молчание дороже пафосных слов.

 Наверное, не стоит откровенничать на эту тему, но все же скажу: я настолько не умею сочувствовать, что даже не появляюсь на похоронах. Близкий человек уходит — пусть лучше я этого не увижу и он останется для меня живым. Я запомню его таким, каким он был при нашей последней встрече, а не лежащим в гробу. Смерть тех людей, которыми ты дорожишь, — самое страшное испытание. Меня охватывает ужас, когда я задумываюсь, что могу кого-то из своих родных потерять…

 На первых порах все, что происходило в футбольном обществе за пределами «Спартака», для меня не имело никакого значения. Я даже не задумывался, кто там играет против нас. Меня на том этапе волновал только я сам — важно было не сплоховать, вот и все.

 В 1995-м произошел один показательный случай. В «Лужниках» в матче против «Ротора» я отдал передачу поперек поля. Веретенников перехватил мяч, протащил его вперед и от души, в присущем ему стиле жахнул по воротам. Волгоградцы повели в счете: один-ноль. Я сильно расстроился: как-никак обрезал всю команду и мне срочно нужно было исправиться. В одном эпизоде отдал неплохой пас Мухамадиеву: один-один. Вроде бы от сердца отлегло. Но чуть погодя в нашей штрафной я попытался отобрать мяч у Беркетова, и Сашка из-под меня засадил нам голешник. Опять горим: два-один. Я чувствую себя полным идиотом. Даже глаза на партнеров поднимать боюсь. В перерыве иду в раздевалку как на казнь: не знаю, чего ждать от Олега Ивановича. А Романцев принялся всем пихать: «Вы что себе позволяете?! Посмотрите на Тита. Парень молодец! Один за всех старается. Пас голевой отдал. А вы?!» Так стыдно мне никогда не было. Хотелось сквозь землю провалиться. От поражения нам, кстати, уйти так и не удалось. И какое мне было дело до соперников?! Готовясь к следующему матчу, я думал только о том, как бы не напороть. И так целый сезон. А затем на тех, кто находится по другую сторону баррикад, я не смотрел еще два года, потому что у меня наступил период неосознанной дерзости.

 Если твоя команда поможет тебе обрести внутренний комфорт, ты будешь способен творить любые чудеса — авторитет противника тебя не задавит. В 2004 году мы с Владом Радимовым обсуждали чемпионат Европы, и Влад сказал: «Надо было раньше выпускать Быстрова. Наши все были закомплексованы. На них давил статус турнира, имена португальцев и испанцев. Быстрое же молодой, и пока имен для него не существует. Он играет, как умеет». От себя добавлю, что для поколения Быстрова имен вообще, наверное, никогда существовать не будет — менталитет иной. У нас же все воспринималось острее.