Вэл начала чувствовать сонливость, мечтательность.

«Я умираю». — Эта мысль должна была бы встревожить Вэл, но теперь, когда она погружалась в вечный сон, она обнаружила, что на самом деле ей все равно.

Она подумала, что спит, когда почувствовала, как теплое тело коснулось ее. Галлюцинации. Мозг иногда делал это, когда клетки мозга умирали.

— Задержи дыхание.

Вода теперь была почти на уровне ее подбородка. Она вдохнула... и волны хлынули ей в лицо.

Вэл открыла глаза.

Было еще темно, а это означало, что, должно быть, прошла всего пара часов. Небо казалось темно-синим бархатом, усыпанным бриллиантовыми звездами. Запах соли приправлял воздух своей предательской остротой в сочетании с мускусом обнаженной кожи.

Она прислонилась к обнаженной груди мужчины, покрытой влажными вьющимися волосами. Коричневый сосок маячил на ее периферии, выглядывая, как слепой глаз.

Встревоженная, она взглянула вверх только для того, чтобы увидеть его, Гэвина, просто спящего. Его густые брови были сведены вместе, придавая ему озабоченное выражение, которого она никогда не видела у него, когда он бодрствовал.

Его полные губы были приоткрыты, а короткие ресницы казались угольными полосками на фоне пергаментной кожи. Странная боль отозвалась в ее теле, когда она посмотрела на его спящее лицо. Ее пугало, насколько нормально он выглядел. Как уязвимо.

«Но это не так, — напомнила она себе. — Даже близко нет».

Когда она снова открыла глаза, темнота за окном была смягчена маленькими лучиками света на горизонте.

Гэвин собственнически погладил ее по щеке, прежде чем скользнуть под подбородок, чтобы пощупать пульс. Его рука была холодной, и она почувствовала, как мурашки пробежали по ее рукам и натянули кожу вокруг груди.

Он наблюдал за ней, внезапно поняла она, изучая ее с прямотой, которая заставила бы ее почувствовать себя обнаженной, если бы она уже не была такой.

— Ты влюбилась в меня... не так ли?

Это было так далеко от того, чего она ожидала, как будто он ударил ее. У нее не было времени на создание защиты. Ее лицо казалось открытым и беззащитным.

— Видел, как ты смотрела на меня, когда думала, что я сплю. Я почувствовал, как ты прикасаешься ко мне.

— Нет, — отрицала она, — это неправда. Я бы никогда... — Он поцеловал ее. Легко, бесстрастно. Он поцеловал ее, и она растерялась. Он поцеловал ее, и у нее перехватило дыхание. С другой стороны, его дыхание совсем не изменилось. Она уставилась на него широко раскрытыми глазами.

— Ты что-то говорил?

Он снова наклонился, и Вэл оттолкнула его. Ей только что пришла в голову мысль.

— Это хаммер Вэнса, — запинаясь, сказала она. — Что ты сделал с Вэнсом?

— Как мало ты думаешь обо мне.

Это было слишком далеко от истины, от ее душевного спокойствия. Она покачала головой.

— Ты убил его? Нет, — ответила она на свой собственный вопрос. — Ты бы не убил его. Ты не настолько милосерден.

Она ожидала, что он рассмеется. Не то чтобы это было особенно смешно, но обычно казалось, что в этом весь смысл. Но он этого не сделал.

— Что ты сделал? Расчленил его?

Это вызвало призрачную улыбку на его бледных губах, но она была далеко не приветливой.

— Расчленил, — повторил он, перекатывая слово во рту, как жемчужину. — Подходящий выбор слов, да. Особенно если принять во внимание этиологию...

Ей потребовалось мгновение, чтобы понять.

— О нет, — проговорила она, потрясенная. — Ты не...

— О да, — заверил он. — Я так и сделал.

Она подавила рыдание.

— Такое нежное сердце. — Он похлопал ее по груди. Та же самая рука, которая, вооруженная клинком, отрезала человеческую плоть, как будто это была вырезка. — Только не говори мне, что тебе его жаль.

Вэл прикрыла рот рукой и отвернулась.

— Зачем ты это делаешь? — прошептала она. — Почему?

— С таким же успехом ты можешь спросить меня, почему я дышу. Я просто делаю, и все. — Он погладил ее по щеке. Это прорвало плотину, которая все это время сдерживала ее слезы. Она заплакала так, как может плакать только человек с разбитым сердцем.

Он не любил ее. И никогда не полюбит.

Она могла отдавать, и отдавать, и отдавать, пока совсем ничего не останется... и это не имело бы никакого значения.

Не для него. 

Давным-давно жила-была наивная и невинная девушка, которая думала, что сможет приручить зверя и жить долго и счастливо. Но зверь не хотел, чтобы его приручали, потому что он был зверем, а звери не заботятся о таких вещах, и девушка умерла вместе со своими мечтами.

Из могилы детства вышла молодая женщина, измученная для своих лет, которая знала, что звери могут носить шкуры людей, и что зло может существовать как в солнечном свете, так и во тьме.

Чем больше вещи меняются, тем больше они остаются прежними.

Вэл была удивлена, узнав, что Мэри все еще жива. Проснувшись в той пещере, она не особенно задумывалась ни о ком, кроме себя, но у нее мелькнула мимолетная мысль, что ее соседка по комнате, должно быть, пришла к такому же концу от руки Вэнса. Но нет.

Когда полиция обнаружила Вэнса Бенвениста на галечном берегу Кресент-Бэй, частично в сознании, слабого и дезориентированного от потери крови, он был не в том состоянии, чтобы скрывать информацию. Он рассказал копам все, между своими судорожными вздохами и мольбами о помощи. Мэри нашли запертой в шкафу его квартиры, оглушенной и обезвоженной, но в остальном в порядке. На всякий случай ее оставили на ночь для наблюдения в местной больнице, но ее состояние было стабильным. Вэнс, же, умер по дороге в больницу.

Вэл узнала об этом от Гэвина. Он передавал ей информацию по крупицам. Как объедки со стола. Она не спросила, откуда он узнал. Она предположила, что он был анонимным наводчиком, который привел следователей на место преступления.

Гэвин вполне способен на это. Играйте за обе стороны, а затем наблюдайте за последовавшим хаосом издалека. Что бы ни отвечало его собственным интересам или ни забавляло его, это было достаточной мотивацией. Самым низким общим знаменателем человеческой морали всегда был личный интерес.

(Ты влюбилась в меня, не так ли?)

Боль пронзила ее грудь, как будто большая игла сшивала ее ребра вместе, стягивая их слишком туго. Эмоции клубились, как ярко окрашенные нити, некоторые выделялись резким контрастом. Красно-фиолетовое чувство вины. Карминовая похоть. Алый гнев. Боль, девственно белая, потому что не было ничего чище первоначального вызывающего отвращение стимула. Страх в съежившемся, уязвимом розовом. Изумрудное сожаление. Печаль, окутанная полуночной синевой.

Она проснулась поздно вечером и была поражена, почувствовав тяжелое углубление в матрасе рядом с собой. Одна из его обтянутых джинсами ног была согнута в колене, и он прижимал блокнот к бедру. Его волосы были растрепаны. Углем были испачканы руки и лицо в том месте, где он прикоснулся к нижней губе в безмолвном созерцании, как делал это сейчас.

Вэл села и наклонилась, чтобы посмотреть, что он рисует. Она увидела розу. Мертвые, лепестки истрепались от старости и стали тонкими, как пергамент. Его затенение было изысканным, и ей почти захотелось протянуть руку и коснуться краев, чтобы убедиться, что это не по-настоящему.

Гэвин взглянул на нее, затем позволил альбому открыться на другой странице. Это была она — в постели, спящая. Ее первой мыслью было, что он сделал это сегодня утром, когда она спала, но потом она посмотрела на дату внизу и заметила несколько других деталей, которые оспаривали это. Волосы короче, синяк давно поблек.

— Я нарисовал его в первую ночь, когда ты пришла ко мне.

Тигровая лилия, запутавшаяся в ее волосах. Скомканные листья базилика, застрявшие в пальцах, лежащих на простынях. Лепестки роз и жасмин в форме звезды.