И ровно в полночь факелы и свечи по-прежнему горели в зале совета, поскольку регенты до сих пор продолжали обсуждать необходимые меры для защиты неправедно нажитого.

– Сильно сомневаюсь, чтобы кто-то из Истмарка добрался сюда раньше, чем через два или три дня, – говорил Таммарон, устало потирая глаза. – Скорее всего, до похороннам не о чем беспокоиться. А после этого мы разместим войска и запрем город. К тому же, чем больше солдат они возьмут с собой, тем медленнее будут двигаться. Как вы полагаете, когда гонец мог доставить на север вести о смерти короля?

– Ну, от аббатства до замка Лохаллин два полных дня езды, – отозвался Манфред. – Мы-то, конечно, и не подумали посылать весть на север, но, полагаю, вполне возможно,что вместе с нашим отрядом они тайно послали своих людей, которые могли вернуться обратно с этим известием. Однако наши собственные солдаты узнали о кончине короля лишь на следующее утро. Конечно, обо всем знали сестры в монастыре, но ворота были закрыты на ночь, и никто из них не выходил.

– Если не считать того священника, что выслушал последнюю исповедь короля, – пробормотал Ран. – Кто бы мог подумать, что этот дряхлый старик бесследно исчезнет, и никто не сумеет его отыскать.

– Что еще за священник? – спросил Хьюберт, с тревогой глядя на Лиора.

– Да просто… какой-то бродячий монах, который случайно забрел в монастырь, ваша милость, – запинаясь, ответил Лиор. – Кажется, некий отец Донат из ордена святого Ярлата. Ночью я совершил над королем помазание, но он отказался исповедоваться и принять святое причастие. К тому времени он… не слишком был расположен к клирикамCustodes.

Поймав гневный взгляд Хьюберта, он поежился, лишь затем вспомнив, как король Алрой точно также, будучи при смерти, отказался принять последнее причастие от самого Хьюберта.

– Я пытался отыскать кого-нибудь не из нашего ордена, – продолжил Лиор. – Не мог же я позволить ему умереть нераскаянным.

– Какой бальзам на вашу совесть, после того как вы довели его до смерти, – пробормотал Ран, но тут же притих под пронзительным взглядом Манфреда.

– Собственный священник аббатства оказался в отъезде, но вскоре после полудня одна из сестер привела нам этого отца Доната, – осторожно продолжил Лиор. – Вид у него был самый безобидный… Маленький такой старичок… и он был не в рясеCustodes.Я сразу отвел его к королю. Похоже, его величество это вполне устроило. Священник оставался с ним до последних мгновений, а после постарался утешить сэра Катана.

– И исчез, прежде чем вы успели его допросить, – ледяным тоном заключил Хьюберт. – И поскольку он выслушал последнюю исповедь короля, то прекрасно осведомлен обовсех обстоятельствах его смерти.

Нахмурившись, Секорим попытался выступить в защиту Лиора.

– Со всем должным уважением к вам, ваша милость, священник все же связан печатью…

– Судя по всему, Секорим, вы куда более высокого мнения об ордене святого Ярлата, чем о своем собственном, – отрезал Хьюберт. – Сколько раз вы и я, и Полин, если уж на то пошло… нарушали тайну исповеди, когда нам было это удобно. Донат… Донат… Это имя, кажется, означает «дар», не так ли? Лиор, как он выглядел?

– Да просто пожилой сельский священник, ваша милость. Невысокого роста, некрупный, – продолжил он под пристальным взором Хьюберта. – Жилистый, я бы сказал… Темные глаза, белые волосы, аккуратная тонзура.

– И ряса ордена святого Ярлата, – Хьюберт недовольно потряс головой. – Секорим, пришли ко мне аббата из монастыря святого Ярлата и постарайся выяснить, есть ли у него священник, отвечающий этому описанию. Я знаю, что на это уйдет какое-то время, но я хочу знать наверняка. А тем временем… – с коварной улыбкой он откинулся на спинку стула, – я хотел бы узнать, не расскажет ли нам сэр Катан чего-нибудь еще об этом человеке.

Четверть часа спустя Катана вновь усадили на стул в дальнем конце стола. Он был босиком и в кандалах, ибо теперь его положение заключенного ни у кого не оставляло сомнений. Он вновь пожалел в душе о том, что ему не дали какого-то более сильного снадобья, чтобы он мог избегнуть допроса, а так приходилось все время следить, чтобы не потерять равновесие и не упасть со стула, одновременно пытаясь уловить смысл вопросов Хьюберта.

– Говорю же вам, я никогда прежде не видел этого человека, – промолвил Катан, и это было совершенной правдой. – Неужели вы думаете, что я могу знать в лицо всех священников даже из самых маленьких религиозных орденов Гвиннеда? Кроме того, я был не в том состоянии, чтобы подмечать подробности. Он был священником, и король согласился ему исповедаться. Это все, что я запомнил.

– А что он тебе сказал, после того как вы вдвоем вышли оттуда? Куда вы пошли? Куда пошел он?

– Я точно не помню его слов, просто он пытался меня утешить. Боюсь, я был не в том состоянии, чтобы оценить его заботу.

– И куда же вы пошли? – повторил Хьюберт.

– В… в часовню, – Катан рассеянно покачал головой. – По-моему, мы молились… Да, молились. А затем он… ушел. А мы с Фульком вернулись к королю.

– Ты видел, как он уходил? Он взял лошадь?

– Я ничего не видел, – прошептал Катан, и это тоже было правдой. – Я только хотел вернуться к Райсему, я хотел… поухаживать за ним, послужить ему в последний раз. Но они… они отрезали ему руку.

Картина эта внезапно вновь всплыла в его памяти, слишком яркая и неудержимая, возможно, еще более усиленная наркотиками, которых было полно в его крови. Он ощутил, как ужас подступает к самому горлу, закрыл лицо скованными руками и разрыдался. Уголком сознания, сохранившим способность мыслить логично и последовательно, он понадеялся, что этот взрыв чувств произведет на его мучителей достаточное впечатление, чтобы они наконец отпустили его.

Даже размытая наркотиком, логика его оказалась вполне действенной. Заключив, что он больше ничего не сможет им поведать, советники велели страже отвести пленника обратно в камеру.

На сей раз он, наконец, заснул от истощения. Но во сне вновь и вновь продолжал переживать те ужасные минуты.

На следующий день он не видел никого, кроме своих тюремщиковCustodes.Большую часть дня он продремал. В еду, которую принесли ему в полдень, были опять подмешаны какие-то снадобья, но он все равно съел все до крошки, поскольку понимал, что от голода ослабеет еще больше, а они все равно найдут способ одурманить его. Если же этим способом окажется мераша, то это уничтожит его окончательно. Единственное, что поддерживало надежду в душе Катана, была мысль о том, что завтра, в день похорон, им придется вывести его на свет божий, ибо им отнюдь не хотелось рисковать здоровьем Микаэлы, если та не увидит рядом брата.

Микаэла тоже проспала почти весь день, хотя сон ее был скорее сродни глубокому трансу. Архиепископ Хьюберт пригласил ее поприсутствовать на утреннем богослужениив королевской часовне, но она не пожелала отправляться туда без Оуэна, а мальчик явно был не готов к тому, чтобы вновь появиться на людях. В любом случае, одна мысль о то, чтобы получить причастие из рук Хьюберта, казалась ей отвратительной. Довольно и того, что через это ей придется пройти завтра.

Хвала Господу, хотя бы с Оуэном по пробуждении все было в порядке. Он был бодр и весел, и щебетал, как маленькая птичка, за завтраком, и, судя по всему, ничего не помнил из того, что произошло с ним прошлой ночью, по крайней мере, в этом заверила королеву Райсиль.

– Сейчас он во многом напоминает маленького Дерини, – сказала она Микаэле, когда принялась заплетать ей волосы после завтрака. Оуэн играл в оконной нише со своими рыцарями, изображавшими папу и дядю Катана, а также расставлял прочие фигурки, которые няня принесла ему накануне, доставая их из ивовой корзины и выстраивая, как на парад.

– Если он и дальше будет развиваться как Дерини, – продолжила Райсиль, – то доступ к магии получит лишь ко времени полового созревания… Но это совершенно естественно, ведь никому не нужно, чтобы ребенок владел слишком большой силой, пока еще не может толком её осознать и при необходимости скрыть. Ведь ему все же предстоит жить среди людей, которые, в большинстве своем, страшатся Дерини.