Видимо не сочтя эту публикацию столь уж важной, Енукидзе откликнулся на нее лишь две недели спустя. 16 января «Правда» поместила его ответ — «К вопросу об истории закавказских партийных организаций». В нём автор полностью солидаризировался с мнением редакции и, в частности, отметил: «В порядке самокритики и я должен исправить допущенные мною ошибки в словаре «Гранат» (авторизованная биография)».
Всё это достаточно убедительно свидетельствует, что разногласия возникли между редакцией «Правды» и Раевским, а не между Сталиным и Енукидзе. Более того, не может быть и речи о личной заинтересованности Сталина, ибо о нем, о его роли никто вообще не упоминал. Единственное, что можно предположить, так это то, что именно Сталин мог инициировать критику статьи Раевского, выступив в защиту истинной роли Кецховели.
И только. Но даже если всё же принять суть версии Орлова, то всё же остаётся необъяснимым слишком многое. Прежде всего, зачем нужно было для снятия Енукидзе с поста секретаря ЦИК СССР заводить «кремлевское дело». Ведь для достижения того же результата достаточно было поступить гораздо проще. Просто принять соответствующее решение Политбюро. Даже без мотивировки, если ее столь уж необходимо было скрыть, либо объяснив отстранение возрастом и состоянием здоровья. Да ещё дополнить такие действия установочной статьей в «Правде», которая излагала бы нужный вариант истории большевистских организаций Закавказья. Такой, какой оказалась публикация доклада Берии на тифлисском партактиве 21–22 июля 1935 г. — «К вопросу об истории большевистских организаций в Закавказье» — «Правдой» в конце июля — начале августа.[118]
Конечно, для гипотезы о личностном характере конфликта Сталина и Енукидзе есть и иное, более веское доказательство. Демонстративное нежелание последнего участвовать в разработке новой Конституции. Представление собственного варианта поправок к ней — предельно скупого, ограниченного уровнем местного самоуправления. Отказ реформировать то, на чём настаивал Сталин, — прежнюю, «классовую» избирательную систему. Подтверждением такого предположения служит совпадение достаточно важных событий, что никак не могло быть случайным. 10 января Сталин получил от Енукидзе его проект поправок к Конституции. 14 января поручил разработку основ принципиально новой, внеклассовой избирательной системы Молотову. 20 января начались аресты, породившие «кремлевское дело». 25 января Сталин направил членам Политбюро записку об ошибках Енукидзе и необходимости решительно изменить действующую Конституцию. Мало того, даже частичное прощение Енукидзе — разрешение подать заявление о приеме в партию, опять же совпадает до дня с важнейшим этапом в ходе подготовки новой Конституции. С одобрением Пленумом ЦК 1 июня 1936 г. проекта, представленного Сталиным.
Однако против двух вариантов данной гипотезы есть и весьма серьезные возражения. Арест более ста человек, формирование из них неких «групп», обвинение всех их в подготовке террористических актов и возложение чуть ли не прямой ответственности за «кремлевский заговор» на одного Енукидзе выглядят откровенным перебором, явно излишни, а потому и плохо укладываются в оба варианта версии. Противоречит ей и иное. Решение Политбюро «Об охране Кремля», смещение Петерсона, второй суд над Каменевым, наконец, весь ход и содержание июньского 1935 г. Пленума. Все это не только не требовалось в данном гипотетическом случае, но и, наоборот, могло подчеркнуть личностный характер конфликта Сталин — Енукидзе, что отнюдь не служило интересам генсека.
Противоречит данной гипотезе в любом ее варианте и иной мотив. Психологический. То, что многие историки называют «патологическим страхом тирана за свою жизнь, власть». В пользу такой подоплеки событий вроде бы говорит четкая, откровенная и однозначная ориентированность «кремлевского дела». Настойчивое желание продемонстрировать существование прямой угрозы для жизни Сталина, доказать, что все противники его курса — от белогвардейцев до троцкистов и зиновьевцев — сплотились ради его физического устранения. Разумеется, по сугубо политическим причинам. Но в таком случае конкретные меры по обеспечению безопасности высших должностных лиц страны, и особенно Сталина, принятые тогда, в первой половине 1935 г., оказываются явно не адекватными предполагаемому страху, тому, о чем поведал на Пленуме Ежов. Ведь все изменения в организации службы охраны Кремля, узкого руководства свелись лишь к переподчинению комендатуры Кремля, передаче ее в ведение НКВД. Мало того, в гипотезу, основанную на таком мотиве, никак не укладывается и само «дело» Енукидзе, и то значение, которое ему было придано на Пленуме.
Рассматривая гипотезу, признающую «кремлевское дело» от начала до конца вымышленным, следует учесть возможность и иного ее толкования. Признание вполне вероятной возможности инициирования «дела» Ягодой. В пользу чего свидетельствует, собственно, и само следствие, и его результаты. Переход контроля за Кремлем уже 14 февраля в руки НКВД, что неизбежно привело к усилению роли именно этого ведомства. Повышение значимости Ягоды, Агранова, «сумевших» раскрыть «заговор», предотвратить покушение на Сталина, спасти ему жизнь. Кроме того, «дело» должно было бы компенсировать просчеты, допущенные сотрудниками наркомата и приведшие к убийству Кирова.
Но не менее значимые факты опровергают и данную гипотезу. Во-первых, появление «кремлёвского дела» наносило серьёзный удар по престижу НКВД, ибо он, и никто иной, занимался предварительной проверкой всех тех, кого предстояло взять на работу в Кремль, в том числе и в комендатуру. Следовательно, свидетельствовало об очередных просчетах наркомата, ставило под сомнение компетентность его сотрудников, их умение и навыки. Во-вторых, в данной схеме напрочь отсутствует место для странного решения судьбы Петерсона, для акцентирования внимания на аморальном облике Енукидзе. Не объясняет такая гипотеза и иного, весьма существенного. Отсутствия улик; создание следствием слишком уж разветвленной, нарочито обширной «контрреволюционной организации»; отведение роли будущих террористов женщинам-библиотекарям. Нет, измысленный профессионалами НКВД «заговор» должен был выглядеть более убедительным, доказуемым.
Теперь рассмотрим альтернативную гипотезу. Самую парадоксальную. Предположим, что заговор действительно существовал. Есть ли факты, подтверждающие это? Да, хотя и появились они лишь два года спустя, да еще и носят весьма специфический, малоубедительный характер — только показания подследственных на допросах. В день ареста Енукидзе — 11 февраля в Харькове, и Петерсон — 27 апреля в Киеве дали разным следователям идентичные до деталей признательные показания. Рассказали о том, что готовили переворот и арест либо убийство в Кремле Сталина, Молотова, Кагановича, Ворошилова и Орджоникидзе.[119] А 19 мая 1937 г. и Ягода, но через полтора месяца после ареста, также назвал Енукидзе в числе «заговорщиков» «организации правых». Подтвердил это откровение ссылкой на слова, якобы сказанные Енукидзе в 1932 или 1933 г.: «Мы также, как и они (троцкисты, зиновьевцы. — Ю.Ж.) против генеральной линии партии. Против Сталина… Мы можем хладнокровно готовиться, готовиться всерьез к захвату власти и имеем свои планы». Далее Ягода продолжил: «Планы правых в то время сводились к захвату власти путем так называемого дворцового переворота. Енукидзе говорил мне, что он лично по постановлению центра правых готовит этот переворот. По словам Енукидзе, он активно готовит людей в Кремле и в его гарнизоне (тогда ещё охрана Кремля находилась в руках Енукидзе)… Енукидзе заявил мне, что комендант Кремля Петерсон целиком им завербован, что он посвящен в дела заговора. Петерсон занят подготовкой кадров заговорщиков-исполнителей в Школе (им.) ВЦИК, расположенной в Кремле, и в командном составе кремлевского гарнизона… В наших же руках и московский гарнизон… Корк, командующий в то время Московским военным округом, целиком с нами». И добавил: «Я хочу здесь заявить, что в конце 1933 г. Енукидзе в одной из бесед говорил мне о Тухачевском как о человеке, на которого они ориентируются, и который будет с нами».
