Михаил торопился. Скорее, скорее в Иркутск за документами, за направлением — куда угодно, но только к «новому месту жительства»! Пешком, на попутных санях добрался до столицы Восточной Сибири и здесь, на пороге полиции, столкнулся с Дыбовским. Вместе вышли из губернского полицейского управления.

— Ну-с, куда же вас направили, пан Михаил?

— На Ленские золотые прииски, на Олекму, пан доктор, а вас?

— Мне наконец разрешили заняться научной работой. При поддержке Географического общества начну изучать подводную жизнь Байкала. Но с вами связи терять не будем. Как прибудете на Олекму, сразу же сообщите адрес… Вы, конечно, слышали о недавнем героическом восстании на Кругобайкальской дорого? Предлагаю пойти поклониться братской могиле.

Холмик — общая могила четырех расстрелянных руководителей мятежа политзаключенных — еще не зарос травой. Чьи-то заботливые руки не давали ему исчезнуть с лица земли. Сняв шапки, двое ссыльных долго молча стояли на месте казни, почтив память погибших товарищей.

Вскоре они расстались надолго. Бенедикт Дыбовский стал первооткрывателем подводных организмов «Священного моря», а село Култук, где он жил, вечным памятником неутомимому ученому.

Янковский устроился на золотом прииске на Олекме. На первые заработанные деньги купил старое кремневое ружье, порох, кусок свинца. Вечером, при коптилке, отковал три пули: на четвертую свинца не хватило и он пожалел истратить хотя бы одну на пристрелку. На заре надел лыжи и отправился в тайгу. Выследил огромного лося, подкрался, тщательно прицелился — трах!!! Но когда дым рассеялся, сохатого на месте не оказалось. Обескураженный, Михаил затесал толстую лиственницу, выстрелил в нее с упора и тоже не попал. Стало ясно — кремневка свой век отслужила. Он вернулся в поселок и со вздохом кинул фузею в сарай.

С этого дня дал зарок, а впоследствии завещал сыновьям: никогда, ни при каких обстоятельствах не выходить на охоту с непристрелянным ружьем.

Прошел год, второй, третий. Жизнь наладилась, появился достаток. Страстный охотник приобрел винчестер, двустволку, завел легавого пса Барса. Изредка приходили письма от Дыбовского, делившегося своими открытиями. Михаил отвечал, что устроился неплохо, живет в тепле, сыт, свободное время проводит на охоте. Это, конечно, не каторга. Но ему здесь тесно, все однообразно, а так хотелось бы поездить, посмотреть свет…

И вдруг письмо от доктора. Он завершил работу на Байкале и предлагает принять участие в экспедиции на Дальний Восток. Дыбовский получил разрешение генерал-губернатора на троих: себя, Годлевского и Янковского. И хотя наместник в средствах отказал, его поддержал ответственный секретарь Географического общества Усольцев, выделил на организацию путешествия пятьсот рублей. Они с Годлевским на днях выезжают в Забайкалье и, если Михаил согласен, пусть догоняет их в Чите.

Янковский не колебался ни минуты. Взял расчет и сел на первый уходивший вверх по Лене пароход. Добрался до Иркутска, получил у Усольцева пропуск, переправился через Байкал и прискакал на почтовых в Читу. Через несколько дней все встретились на берегу памятной Ингоды, в станице Сиваково, в избе потомственного забайкальского казака Силы Михайловича Ковалева.

Дыбовский поставил перед собой цель подробно обследовать бассейн Амура и через Уссури пробраться к берегам Японского моря, в Приморский край. Но кап преодолеть пространство в несколько тысяч верст с неизбежными препятствиями? Мысль о путешествии на лошадях отпадала. Лучше всего надежное, удобное судно. Но где его взять? В станице ничего подходящего не было.

Дыбовский задумался, потом пытливо глянул на Янковского.

— Вся надежда на вас, пап Михаил. Возьметесь построить ладью, которая будет служить нам и домом, возможно, на два-три года?

— Попробую, пан доктор. Давайте завтра же отправимся искать нужный материал…

В нескольких верстах от Сиваково осмотрели сосновую рощу, выбрали, спилили и сплавили в станицу огромную, почти без сучков, лесину. Закатили на козлы и распустили ее на доски и плахи. Михаил посидел вечер, составил чертеж. Потом заготовил из корня шпангоуты, наточил топор и взялся за дело.

Работал с душой, с подъемом. Быстро загоревший, в полинявшей рубахе с закатанными рукавами, без шапки, со спиральками мелкой стружки в пышных каштановых шевелюре и бороде, он мастерил свое детище от зари до заката. Товарищи помогали, как могли: где поддержать, где перевернуть. Отзывчивые станичники несли кто гвозди, кто смолу, кто паклю. Их «Надежда», как ее окрестили, хорошела с каждым днем. Она вышла просторной и достаточно легкой, чтобы три человека могли управлять парусом, а когда нужно — гнать ее на шестах или на веслах. В ящике с песком оборудовали кухню, где можно на ходу разводить огонь, варить обед или чай. На специальных дугах в непогоду натягивался брезент, под ним получалась каюта. Из плотно связанного в пучки камыша Михаил сделал три спасательных пояса. Такой же, только более мощный пояс, охватил «Надежду» вдоль бортов, сделав ее непотопляемой.

Ладью опробовали на воде и вытянули на катках на берег под погрузку, а наутро назначили выход в дальнее плаванье. Вечером все в последний раз сидели в просторной горнице Силы Ковалева и, поужинав, принялись за неизменный, со сливками, солоноватый забайкальский чай — сливан. Дыбовский не скрывал своей радости:

— Наконец-то все готово и можно отправляться. Но, главное, какое судно получилось, а? На нем, если потребуется, пройдем хоть до Тихого океана! Молодец, пан Михал, моя вера в ваши способности полностью оправдалась.

Янковский смущенно улыбнулся.

— Мне и самому по душе наша «Надежда». И знаете, не покидает предчувствие — впереди ждет что-то необыкновенное!

Годлевский только сдержанно кивнул. Они с Янковским успели уже не раз поспорить на политические темы и довольно резко расходились во взглядах. Пан Виктор называл Михаила марксистом и даже коммунистом.

Сила Ковалев с шумом потягивал сливан. На темном от степного загара лице резко проступали глубокие морщины, кольцо в кольцо курчавилась слегка посеребрившаяся черная борода. Но очень молодо и твердо смотрели живые, как у кречета, зоркие глаза. Он согласно наклонил голову.

— Лодка — красавица, что и говорить. Заглядение. Берегите свою «Надежду» пуще ока. Только ты, Бенедикт Иванович, запомни одно: народ здесь всякий, — ухо нужно востро держать. Я не о станичниках, казаки народ добрый, не обидят. А поплывете дальше, у незнакомого берега на ночь не становитесь, на якоре надо ночевать, в сторонке. Ежели какой варнак с берега и сунется, на воде его ночью завсегда слыхать. А сами проспите — Барсик ваш взлает, предупредит…

— Спасибо за совет, Сила Михайлович, но разве и теперь еще бывают случаи нападения на проезжих, грабеж?

— Береженого бог бережет. Тут, паря, Забайкал сам знаешь. Беглому уголовнику черт не брат, он с голоду чего не натворит. — За ним стража гоняется, а он и сам спуску не дает. Слыхал, поди, песню: «Славное море — священный Байкал»? Как там говорится: «Шилка и Нерчинск не страшны теперь, — пуля стрелка миновала». Вот и не забывайте про такие дела, смотрите в оба…

Утром вся станица высыпала на берег провожать путешественников. «Надежду» дружно столкнули с катков и она, украшенная флагами, горделиво закачалась на речной волне. Бенедикт и Михаил сели на весла, Виктор примостился у руля, Барсик застыл на носу. Наступила торжественная минута.

— Спасибо, друзья, за все! Счастливо оставаться! Прощайте!

Дыбовский поднял над головой фуражку, Янковский оставил весло и — бах-бах! — дал салют из двустволки. Станичники скинули шапки, бабы замахали платками и над рекой раскатилось, как в хоре: «С бо-го-м!!!..»

«Надежда» развернулась на быстрине, еще раз покрасовалась перед старицей и скрылась за поворотом.

Ингода и Онон, сбегаясь, образуют Шилку. Шилка и Аргунь — Амур. Вниз «Надежду» увлекало течение, вверх — парус, а когда не было нужного ветра, поднимались на веслах, на шестах. Порою тянули свою ладью по-бурлацки, бечевой. В береговых обнажениях брали образцы горных пород, изучали рыб, на стоянках добывали зверей и птиц, ловили насекомых. Препарированные, пронумерованные и описанные экспонаты отправляли со встречными пароходами в Иркутск, Усольцеву.