— Что я нашел! Пошли все, поможете погрузить…

Чтобы мина не каталась, кинул в телегу охапку травы и подогнал коня. Корейцы и того меньше понимали, что это такое. Сообща выкатили на мокрый песок забавный, с торчащими во все стороны рожками металлический шар и, кряхтя, взвалили в кузов многопудовое тело. Страшно довольный такой удачей, Лева гаркнул, как заправский конюх, и хлестнул коня.

Проселочная дорога «не асфальтовое шоссе, а телега была, конечно, не на резиновых шинах. При спуске с перевала и на бродах через каменистые речки мина перекатывалась из стороны в сторону и частенько тыкалась рожками в твердую ясеневую раму. Но Левушка не унывал и лихо вкатил во двор. Он подъехал к самым ступеням веранды и, возбужденный, влетел в столовую.

Все уже сидели за обеденным столом, Лева оглядел присутствующих восторженным взглядом и, захлебываясь, воскликнул:

— Посмотрите, что я привез?! Во-от такую морскую мину!

Обедавшие выскочили из-за стола, высыпали на крыльцо и обомлели. Отмахиваясь от слепней, конь то и дело дергал воз, а на нем, глухо стукаясь о борта рожками-детонаторами, лежал стальной, в полтора обхвата снаряд!

Михаил Иванович метнул на Леву взгляд, от которого его восторженное настроение мгновенно улетучилось.

— Что ты натворил!.. — Он обернулся к сыновьям: — Юрий, выпрягай осторожно и отводи коня в сторону. К телеге никому не подходить! Ян, седлай свежую лошадь, скачи в Славянку на телеграф, сейчас составлю телеграмму в морской штаб!

Через несколько часов, поднимая форштевнем белью крылья пены, в бухту Гека на всех парах влетела похожая на акулу миноноска. От нее отвалил бот, и несколько военных моряков заспешили через перевал к дому. Осмотрев и разрядив мину, саперы развели руками. Старший офицер сказал:

— Если бы она сработала — от вас да и от всего дома осталось бы одно воспоминание. Она же способна взорвать целый крейсер! Да-а, вам неслыханно повезло. А где же герой»?

Лева застенчиво вышел из окружавшей телегу толпы. Моряк посмотрел на него с любопытством.

— Что вы кончали?

— Гимназию…

— Так неужели вы, уже взрослый и образованный молодой человек, не понимали всей опасности такой дикой транспортировки?

«Герой» потупился, но ответил вполне серьезно:

— Нет, почему же, когда ее здорово валяло на ухабах, я сторонился, и даже прикрывался… вот так, — и он показал, как прикрывал ладонью глаза и щеку.

Сапер скрыл улыбку и сказал совершенно серьезно:

— Ах, вот как? Ну, тогда другое дело…

Все заулыбались, послышался нервный смех. Многие только теперь поняли, во что могла обойтись Левушкина затея.

Моряки разрешили оставить на память обезвреженную мину, и она много лет висела, подвешенная на цепях к толстым нижним ветвям дуба, росшего у западной стены дома.

В окрестностях Владивостока немало красивых уголков, и тем не менее среди отцов города и края постепенно установилась неписаная традиция — «угощать» своих высоких гостей показом Сидеми. Разномастные скакуны и рысаки, стада оленей, плантация легендарного женьшеня, прекрасная природа и овеянные романтикой дома Гека и Янковского становились общепризнанной достопримечательностью Амурского залива.

Не только российские, но и иностранные вельможи и даже коронованные особы в сопровождении важных чиновников прибывали на роскошных яхтах или военных кораблях и порою проводили на полуострове целые дни. И каждый раз кому-то приходилось их сопровождать, показывать, рассказывать, давать пояснения и, конечно, принимать в доме. Это отнимало много полезного времени, утомляло, а подчас и раздражало.

Однажды, в отсутствие Михаила Ивановича, Ольга Лукинична вынуждена была принимать губернатора со свитой, сопровождавших наследного принца и принцессу Сиама. На прощанье его превосходительство решил сказать хозяйке комплимент:

— Нужно отдать должное, вы с супругом отменно потрудились: есть чем, гордиться. Ваш полуостров и хозяйство с каждым годом становятся все более популярными.

Ольга Лукинична проводила гостей, посмотрела им вслед и покачала головой: «Много вас тут ездит, господа хорошие. Приезжаете, отвлекаете от дела…»

Бывали другие гости. Писатели, ученые, путешественники. Последние — занятой летом народ — навещали Сидеми больше под осень.

В это время никто никуда не торопился и, особенно по вечерам, гости и хозяева подолгу просиживали в гостиной в просторных, черного дерева, креслах. Стены гостиной были увешаны мощными рогами оленей и изюбров, на полках оскалились черепа волков, медведей, тигров и барсов. Между ними тускло мерцали серебряные кубки. В камине, потрескивая, оранжево вспыхивали сухие дубовые дрова.

Здесь встретились и впервые познакомились академик Комаров и писатели-путешественники Арсеньев и Гарин-Михайловский, читал стихи поэт Бальмонт, сообщали о своих открытиях ботаник Десулави и энтомолог Мольтрехт, знаменитый анималист профессор Каульбарс.

Арсеньев увлекательно рассказывал о своих путешествиях в дебри Уссурийского края, тепло вспоминал встречи с Михаилом Григорьевичем Шевелевым и очень сокрушался, что в результате пожара в кабинете погибли бесценные для науки записки Шевелева, которые тот не успел опубликовать.

Много говорили о лошадях, о ставших очень модными скачках, о том, как эффектно Бангор выиграл первый кубок Владивостока — ему первому поднесли этот кубок, наполненный шампанским…

Первый послевоенный год был полон драматических событий. Революционные события, прокатившиеся по всей России, отозвались и на Дальнем Востоке. Во Владивостоке поднимались рабочие, солдаты гарнизона и флотские экипажи. Эти выступления были подавлены с особой жестокостью.

Однако все события обходили Сидеми стороной, — у Янковских не было врагов среди простого народа. Жизнь на полуострове входила в мирное русло, ждали домой Анну. Она сообщила, что уже демобилизовалась, распрощалась с госпиталем, но хочет съездить с новыми друзьями ненадолго в Крым и скоро будет дома. Как вдруг письма ее оборвались — ни одного. Послали запрос в Москву. Оттуда ответили, что Нюта с компанией молодежи уехала на юг, и пока о ней ничего не слышно. Родители немного успокоились: наверное, Нютка отдыхает после госпиталей, ей не до писем, пусть развлечется!

И вдруг, как гром в ясном небе, — извещение: ваша дочь арестована за антиправительственную деятельность. Сообщили через прокурора, официально, сомнений быть не могло.

Ольга Лукинична никогда не выставляла напоказ своего горя. На людях она не плакала, но заметно поблекла. Все близкие были подавлены, Михаил Иванович ходил молчаливым и задумчивым. Перед глазами все время стояла дочь… Эх, Нютка, Нютка, неужели и ее не минует его участь — тюрьма и каторга?

Он жалел дочь, считал, что политика не женское дело. И все-таки чувствовал, что именно он посеял это зерно: слишком часто говорил при ней о неравенстве и угнетении. Как-то все теперь обернется?..

Но вот проскользнула мимо носа начальства второпях нацарапанная записка: «Не беспокойтесь, родные папа и мама, я не опозорила вашу семью, не сделала ничего низкого. Видимо, понесу наказание за то, что желала людям добра. Но правда восторжествует и мы снова будем вместе. Во всяком случае знайте, что теперь у меня много надежных друзей, они не оставят в беде. А если вам сообщат, что нужно перевести деньги для „товарища Гали“ и укажут адрес, пожалуйста, пошлите. Они могут очень пригодиться…»

Деньги сумели перевести, и друзья «товарища Гали» сообщили, что они вручены. Кому, зачем, — об этом не говорилось. Михаил Иванович прекрасно знал по опыту, что подследственным писать не разрешается, поэтому терпеливо ждал известий и как умел успокаивал жену. И вдруг…

Дом-форт спал, как всегда, чутко. Прошли времена ночных караулов, но оружие по-прежнему стояло наготове в пирамиде, собаки ночью свободно бродили по двору, и по первому их бреху старшие вскакивали.

Однако в эту ночь случилось необычное. Ухо Ольги Лукиничны уловило дребезжание стекла в окне, а собаки молчали. Стояла теплая ночь, форточка была открыта. Хозяйка осторожно приблизилась к окну и вдруг услышала со двора шепот: