В тот вечер, пока он дремал, я лежала с открытыми глазами, а в голове гудело. Потом мы ходили на этакий изысканный ужин – прекрасно приготовленные морепродукты и роскошного вида шоколадный пудинг привели меня в экстаз. Адам сделал мне комплимент по поводу моего платья, а у меня перехватило горло от вида его, облаченного в самый утонченный из всех его деловых костюмов. Это было романтично, весело, и Адам был на высоте. Нам было так хорошо друг с другом, как и всегда. Это было прекрасно, поистине прекрасно.

Проблема состояла в том, что в то время, когда я наслаждалась вечером, крошечная часть моего сознания металась, как обезумевшая. Это было похоже на звуковую дорожку: в целом я могла не обращать на нее внимания, но время от времени она звучала все громче и громче, и, в конце концов, я снова думала о том, о чем вообще не хотела задумываться.

А потом мы вернулись в номер. Тайком, на четвереньках пробрались на балкон, так что никто не мог нас видеть и, хихикая, как дети, лежали там раздетые на полу, и только запасное одеяло, украденное из гардероба, защищало нас от холодного бетона. Мы прижимались друг к другу, чтобы согреться, а потом к прижиманиям добавились ощупывания, и вскоре мы уже трахались, посмеиваясь, как неудобно быть сверху (на бетоне было жестко стоять на коленях), и наслаждались друг другом. Когда каждый из нас пришел в себя после собственного оргазма, мы обнялись и смотрели на звезды, а потом он поцеловал меня и сказал, как сильно любит меня. Я поцеловала его в ответ и сказала, что тоже люблю его.

Это была по-настоящему незабываемая ночь, прекрасная и романтическая – ну, настолько прекрасная и романтическая, насколько возможно, учитывая, что чуть раньше я была уверена, что Адам мочился на меня. А вот с этим были трудности. Я должна была найти силы избавиться от странного чувства, но в действительности это не получалось. И причина была во мне, а не в нем.

Когда я уже лежала в постели, мои мысли постоянно возвращались к тому моменту в ванной: нарастание оргазма, уверенность, что он мочится на меня. Две вещи непрестанно крутились в моей голове:

1) Я думала, что он мочится на меня, и не остановила его.

2) Я думала, что он мочится на меня, и все равно кончила.

Я знаю, некоторые люди наслаждаются подобными вещами, но для меня это всегда было жестким ограничением. Несмотря на то, что мои границы сместились за то время, что я была с Адамом, некоторые вещи остались за их пределами. Это были, естественно, все незаконные штучки; все, что может привести к травмам и повреждениям; все, что связано с унитазом; то, в чем участвует несколько партнеров (да, несмотря на то, что до этого у меня был секс втроем, я очень осторожно отношусь к неразберихе в отношениях, которая возникает, когда трое занимаются этим одновременно); то, для чего требуются иглы (да, я слабачка). Я верила, что он придерживается всех этих ограничений, и он действительно их придерживался.

А я – нет.

Я стыдилась своего бездействия. А еще отвращения к себе и бесхарактерности. Часто после сексуальных игр в моем мозгу возникали яркие вспышки воспоминаний о том, чем мы занимались. Чем более сильным было противостояние, тем больше была вероятность возникновения таких вспышек. Во время моих ранних D/S экспериментов именно они помогали мне примириться с мыслями и ощущениями, которые были вызваны моими новыми необычными экспериментами. Они были возбуждающими и полезными и позволяли мне прийти к пониманию эмоциональной стороны того, что я делала, и того, что делали со мной.

Но с последним экспериментом дела обстояли иначе: чем больше я о нем думала, тем более растерянной становилась. Во время любого другого, даже более вызывающего и болезненного D/S опыта в основе было удовольствие. Напряжение сил – да, очень часто стыд (но, я думаю, теперь совершенно очевидно, что мне это и нравится в определенной, кривой, плоскости). Этот случай отличался. Намерения Адама были самыми добрыми – дьявольскими, но добрыми: создать эротический эквивалент дома ужасов, где до смерти пугаешься собственных страхов, но выходишь с противоположной стороны целым и невредимым, с нервным хихиканьем и бьющимся от страха сердцем, и все из-за сценария, который существует лишь в твоей голове. Но я не могла отделаться от этого и, таким образом, обесценить свой ужас.

Думаю, я недостаточно пользуюсь стоп-словом, даже когда ход событий достигает той точки, когда все становится невыносимым. Черт побери, дважды из четырех раз я использовала его, потому что у меня до такой степени сводило ступни при связанных ногах, что просто было необходимо попрыгать и потрясти ими для восстановления кровообращения (так и вижу, как «соблазнительно» это выглядело).

Здравым умом я понимаю, что неправильно рассматривать использование стоп-слова как провал, но где-то в моей голове это так и воспринимается – ну уж если не как провал, то точно как поражение, когда впору размахивать белым флагом. Обычно это было нормально, потому что люди, с которыми я была раньше, учитывали мою неуступчивость, но здесь – здесь ответственность лежала на мне, а я отреклась от нее. Я просто окаменела.

Я попробовала найти рациональное объяснение. Я была потрясена. Все произошло слишком быстро. Где-то в глубине я знала, что Адам не мочится на меня – возможно, я могла заметить отсутствие запаха, или что вода была недостаточно теплой, или… но все казалось просто надуманным. Я чувствовала себя выбитой из колеи, и так длилось несколько недель.

Мы говорили об этом с Адамом; он хорошо меня знал и мог сказать, что все не совсем правильно, но я намеренно говорила с беспечностью, когда мы это обсуждали. Я отмахивалась от его извинений, потому что была твердо уверена: ему не за что извиняться; за это отвечала я. От его поддержки и доброты моя любовь к нему становилась сильнее. Он прижимал меня, гладил по волосам во время тех разговоров. Я думала, он считает, что мы уже пережили это, и все позади. Но, несмотря на наше возвращение к повседневной жизни – работа, обсуждение новостей, просмотр телевизора, встречи с друзьями и родителями – этот эксперимент наложил необъяснимый отпечаток на мое настроение и продолжал будоражить мою память в минуты покоя.

Он поставил передо мной вопрос: как далеко может зайти D/S? Расширение границ – это естественный процесс, но в какой момент просто «далеко» переходит в «слишком далеко»? Неожиданно мне показалось не совсем справедливым мое разочарование в Джеймсе, который оказался не способным продолжать причинять мне боль, когда перешел границы того, что он считал допустимым, безопасным и разумным. Ситуации были разными, но одинаково заставляли задуматься. Первый раз за много месяцев Джеймс снова возник в моем сознании. И это тоже казалось непостижимым.

Хотя увидеть Джеймса было, конечно, еще более непостижимо, чем думать о нем.

К этому времени минул почти год с нашей последней встречи. У нас тогда был в некотором смысле душевный обед, который, как я в то время надеялась, мог способствовать примирению, но вместо этого стал последним в череде все более отчужденных встреч и разговоров, которые канули в лету.

Последнее сообщение было моим, и оно осталось без ответа. Я решила, что слишком трудно жить в мире «если» и «может быть» и взяла на себя инициативу по отступлению – если можно назвать инициативой падение на дно безысходного отчаяния. В результате он не попытался связаться со мной, подтвердив мое решение.

И я пошла своей дорогой.

Но когда я увидела его в следующий раз, я, естественно, остолбенела.

Мы с коллегами праздновали в баре день рождения, когда я увидела около стойки человека, похожего на Джеймса. Это «узнавание» тех, которые в итоге оказывались посторонними людьми, много раз случалось со мной в первые месяцы после разрыва наших необычных отношений. Со временем это прекратилось, но нечто в этом парне – прическа или манера держать себя, а может быть, покрой костюма – оживило в моем сознании Джеймса. Черт, наверное дело в том, что я слишком много думала о нем накануне. Я мысленно отнесла это на счет «писеворота». Я знаю, это нелепое название, но, наименовав это происшествие так, чтобы было смешно, я пыталась сделать ощущения от всего эпизода в целом менее важными. Понятно, что одно дурацкое название само по себе мало что изменит; и в моменты печали, когда этот инцидент все еще всплывал у меня в голове, я стала задаваться вопросом – в свете того, как это повлияло на меня – была ли я права, пытаясь помочь Джеймсу преодолеть его сомнения насчет того, чем мы вместе занимались.