— А следов от колес не было, по которым можно было бы узнать? — спросил Хантер.

— Что? Нет. В тот день шел снег. — Что-то отразилось, должно быть, на моем лице, он ведь с меня глаз не спускал. Я провел рукой по лицу: — Извините. Эти вопросы заставляют меня пережить все опять.

— Простите, — сказал Хантер.

— Может быть, мы найдем все сведения в полицейском отчете? — заметил Сегура.

— Полицейского отчета не было. В то время, когда погиб Аберфан, убить собаку не считалось преступлением.

Это и следовало сказать. Теперь их потрясение было искренним, и они смотрели с недоверием друг на друга, а не на меня. Потом задали еще несколько вопросов и встали. Я проводил их до выхода.

— Благодарим вас за содействие, мистер Маккоум, — произнес Хантер. — Мы понимаем, что вам пришлось пережить.

Я закрыл решетчатую дверь. Да, конечно, Эмблеры старались ехать побыстрее, чтобы камеры их не засекли. Им вообще не полагалось ехать по Ван-Бюренскому шоссе. Это было незадолго до часа пик, а они катили по полосе водовозов и, конечно, шакала заметили только тогда, когда уже сбили его и поздно было что-то делать. Они знали, что за сбитое животное им грозит тюрьма и конфискация машины, а на шоссе тогда никого, кроме них, не было.

— Простите, я забыл еще спросить, — обернулся Хантер с дорожки. — Вы сказали, что сегодня утром ехали по заданию редакции. А какому?

Помни: выражай простодушную искренность.

— Это возле старого зоопарка. Какое-то зрелищное предприятие по соседству.

Я смотрел им вслед, пока они шли к машине, садились в нее, ехали по улице. Потом запер решетчатую дверь, захлопнул внутреннюю и запер ее тоже. У меня перед глазами стояли хорек, который обнюхивал колесо и бампер, Джейк, тревожно следивший за дорогой. Я-то думал, что он высматривает возможных зрителей, а на самом деле он боялся, что приедут представители Гуманного Общества. «Ему это неинтересно», — отозвался он, когда жена сказала ему, что вспоминала их Тако в разговоре со мной. А на самом деле он слушал весь наш с ней разговор, стоя у заднего окошка со своим преступным ведерком, готовый в любую минуту вмешаться, если она скажет что-то лишнее. А до меня тогда ничего не доходило. Даже глядя в объектив, я ничего не замечал, потому что в мыслях у меня был только Аберфан. А что могло оправдать их? Кэти даже не пыталась сказать, что не успела увидеть собаку на дороге, а ведь она только еще училась водить машину.

Я достал свой фотоаппарат и выдернул из него пленку. Со снимками из айзенштадта и телекамеры уже ничего нельзя было сделать, но на них ничего вроде и не было. К тому времени, как я начал телесъемку, Джейк уже вымыл бампер.

Я опустил телепленку в проявитель и скомандовал: «Позитивы, в порядке раз-два-три, пятнадцать секунд» — и стал ждать появления снимка на экране.

Интересно, кто вел тогда машину. Наверное, Джейк. «Он не любил Тако, — сказала миссис Эмблер, и в голосе ее звучала явная горечь. — Я не хотела покупать «виннебаго».

Права отберут у них обоих, не важно, кто вел машину, и Общество конфискует «виннебаго». В тюрьму, пожалуй, этих двух восьмидесятилетних представителей американского прошлого не посадят. Да и необходимости в этом не будет. Суд отнимет шесть месяцев, а к тому времени и в Техасе примут, наверное, закон, запрещающий ездить в машинах для отдыха.

На экране появился первый снимок: дерево окотилло [большую часть года ветви этого дерева похожи на вязанку хвороста, но ранней весной они покрываются листьями и ярко-красными, как огоньки, цветками], освещенное солнцем. Даже если все теперь кончится для Эмблеров благополучно, если «виннебаго» не конфискуют ни за проезд по запретной полосе водовозов, ни за отсутствие каких-нибудь необходимых бумаг, все равно супругам остается не больше шести месяцев. В Юте вот-вот примут закон об оснащении всех дорог разделителями, а затем на очереди Аризона. Как ни лениво работают дорожники, к тому времени как судебное разбирательство закончится, разделители будут установлены на всех шоссе вокруг Финикса, и Эмблеры никуда выехать не смогут. Останутся запертыми здесь навсегда. Постоянными обитателями зоопарка. Как койоты.

Теперь на экране была вывеска зоопарка, полускрытая кустами. Потом воздушный шарик с рекламой Эмблеров. Потом «виннебаго» на стоянке. Я скомандовал:

— Стоп! Дальше по частям, — и показал пальцем эти места. — Увеличить до предела!

Телекамера снимает обширные виды с резкой контрастностью и прекрасной плотностью деталей. Экран проявителя имел только пятисоттысячное увеличение, но темное пятно на бампере было достаточно заметно. На отпечатке оно станет гораздо более четким. Можно будет разглядеть брызги крови, серо-желтые волоски. Компьютеры Гуманного Общества, возможно, сумеют даже определить, чья это кровь.

— Дальше, — скомандовал я, и на экране появился следующий снимок. «Виннебаго» и вход в зоопарк. Джейк за отмыванием бампера. Следы преступления налицо.

Хантер, возможно, и поверил моему рассказу, да больше ему и некого подозревать, но что, если он вскоре надумает задать Кэти еще несколько вопросов? Если бы он увидел, что виноваты Эмблеры, то оставил бы ее в покое.

Японская семья около бака для грязной воды. Рядышком с картинками-символами разных штатов. Миссис Эмблер в узком кухонном проходе, возле гробоподобной душевой, готовит кофе.

Неудивительно, что на снимке, сделанном айзенштадтом, ее лицо выражало воспоминания, и горе, и чувство утраты. Возможно, в то мгновение, когда они наезжали на зверя, ей он тоже показался похожим на собаку.

Стоит мне сказать Хантеру об Эмблерах, и Кэти уже на крючок к ним не попадет. Это было бы нетрудно. Мне приходилось так делать.

— Стоп! — сказал я, когда на экране появились солонки и перечницы. На черных глиняных собачках были нарисованы красные банты, и языки у них тоже были красные. — Экспонировать! Один на двадцать четыре.

На экране загорелись вопросительные знаки, и прибор запищал. Следовало догадаться. Проявитель мог выполнять много различных команд, но приказ экспонировать вполне добротную пленку противоречил всему, что было закреплено в его памяти, а мне некогда было постепенно внушать, что я командую всерьез.

— Выбросить! — Глиняные фигурки на экране померкли. Из проявителя выскочила пленка, свернутая роликом и засунутая в защитную оболочку.

В дверь позвонили. Я включил верхний свет, раскрутил пленку и поместил ее прямо под лампу. Я ведь сказал Хантеру, что Аберфана сбила, возможно, машина для отдыха, а он, уходя уже, спросил, словно это ему только что пришло в голову: «А что у вас было за первое поручение?» Уйдя от меня, он отправился, может быть, проверить, что за уличное зрелище я имел в виду, нашел миссис Эмблер и заставил ее во всем признаться. Но неужели он успел обернуться? Наверное, он позвонил Рамирез. Хорошо, что я запер двери.

Я выключил верхний свет, свернул пленку в ролик, засунул его опять в проявитель и отдал понятную для него команду: «Марганцовая ванна, концентрированный раствор, один на двадцать четыре. Стопроцентную эмульсию удалить. Оповещать не надо».

Экран потускнел. Потребуется не меньше четверти часа, чтобы пленка прошла через отбеливатель, а компьютеры Общества, кто их знает, из чистого воздуха и нескольких кристаллов серебра могут восстановить снимки, но уже без деталей. Я пошел отпирать дверь.

У порога стояла Кэти.

Она протянула мне айзенштадт.

— Вы забыли свой чемоданчик.

Я взглянул, недоумевая. Я его даже не хватился. Должно быть, оставил на кухонном столе, когда выскочил из дома Кэти, сбивая с ног маленьких девочек и давя дорожных рабочих. Я спешил придумать что-нибудь, чтобы Кэти не впутали в это дело. А теперь она здесь, и Хантер может вернуться в любую минуту и спросить: «А вы делали снимки, выполняя первое поручение?»

— Это не чемоданчик, — сказал я.

— Я хотела объяснить. — Она замешкалась. — Мне не следовало обвинять вас в том, что вы сказали Обществу, будто я убила шакала. Не знаю, зачем вы приходили сегодня ко мне, но я уверена, что вы не способны на…