— Ты не можешь этого знать.

— Я знаю, Кимберли. Я ведь тоже убийца. Благодаря Ронни Доусону я чиста в глазах закона, но несколько лет назад я действительно убила человека. Я убийца и уже никогда не узнаю, кем еще могла бы быть. Мне это неприятно. Очень неприятно. И потом… тот человек-то мертв. С этим ничего не поделаешь.

— Я… я не знала. Рейни пожала плечами:

— Жизнь — тяжкая ноша. Подумай хорошенько, прежде чем вешать камень себе на шею.

— Но он ведь не уйдет сам, — возразила Кимберли. — Тристан Шендлинг не оставит нас в покое, пока проблема не будет решена. Либо он нас, либо мы его. Акула где-то рядом, так что нам нужна лодка покрепче.

Тридцать минут спустя Кимберли уже спала на диване. Солнечный свет постепенно терял силу, и на белые стены гостиничного номера начали наползать серые тени. Духота снаружи, наверное, еще не ослабела, но в комнате сохранялась приятная прохлада. Рейни прислонилась к оконной раме и какое-то время просто смотрела вниз на лежащую шестью этажами ниже улицу. Похоже, на них всех подействовала разница во времени: Кимберли, судя по всему, улеглась до утра, из спальни Куинси не доносилось ни звука.

В комнате воцарилась тишина. Раньше Рейни как-то не замечала, что воспринимает тишину с полярными чувствами: иногда жаждет ее, иногда страшится.

Возможно, у нее есть отец. Представить себе такое трудно.

Мать однажды сказала — причем сделала это с поразительным безразличием, — что ее отцом может быть любой из более чем дюжины мужчин, имена которых она уже забыла. «Мужчины приходят, мужчины уходят, — говаривала Молли. — Не будь дурой и не ожидай чего-то большего».

Ей тридцать два года, а отец — по-прежнему пустое место, неясный контур без каких-либо характерных деталей. У него не было цвета глаз, не было прически, ничего. Просто черный силуэт наподобие тех, что появляются в журналах, когда речь идет о какой-то таинственной персоне.

«Я дал тебе жизнь! А ты знаешь, кто я?»

Нет, она не знала.

Возможно, у нее есть отец. А может, все это ложь, очередная хитрость Тристана Щендлинга. Надо верить. Но более верный способ остаться в живых — это быть циничной.

Рейни отступила от окна и, пройдя через гостиную, вошла в спальню. Жалюзи были опущены. Комнату окутывала темнота, пересекавшаяся кое-где слабыми лучиками уходящего дня. Куинси лежал посреди кровати, откинув правую руку на темное цветное покрывало и подложив левую под голову. Прежде чем лечь, он снял туфли и галстук. Кобура с пистолетом лежала на ночном столике рядом с кроватью. Рейни закрыла за собой дверь и сделала несколько шагов в глубь спальни. Потом, тоже не раздеваясь, опустилась на кровать. Куинси не шелохнулся.

Воротник его белой рубашки был расстегнут, открывая верхние черные пружинящие завитки волос. Однажды ее пальцы забрались в самую их гущу. Рейни положила ладонь ему на грудь и ощутила уверенный ритм сердца.

— Куинси, — тихонько прошептала она, опасаясь, что он проснется и, не разобравшись, пристрелит ее из пистолета. — Куинси, это я.

Он тяжело вздохнул во сне и перевернулся на другой бок, спиной к Рейни.

Она села рядом. Вдохнула слабый, едва уловимый запах его одеколона. Прошел целый год, а она до сих пор не знала, как он называется. И почему-то не спрашивала. В те дни, когда они еще пытались встречаться, она часто возвращалась домой, принося с собой этот аромат, и засыпала с ним, натянув на голову простыню и улыбаясь, как довольная кошка. За ночь аромат растворялся, и утром, просыпаясь, она всегда испытывала острое чувство огорчения.

Рейни протянула руку и осторожно дотронулась до плеча Куинси. Под мягкой хлопчатобумажной тканью ощущалось тепло его тела. Он не шелохнулся, не сбросил ее ладонь.

Рейни легла. Она все еще ждала чего-то. Страха. Дискомфорта. Усыпанных желтыми цветами полей. Неспешно текущих рек. Тех мест, куда она научилась мысленно убегать. Лежа рядом с Куинси, Рейни чувствовала исходящее от него тепло. И еще она вспомнила, что почувствовала в тот последний вечер с ним. Желание. Настоящее, всепоглощающее желание. Она даже не представляла, что способна на такое.

«Он никогда не сделает тебе ничего плохого», — сказала ей Кимберли. Рейни это знала. Возможно, даже знала по-настоящему. Может быть, она просто не понимала саму себя.

«Люди могут сделать тебе много плохого. Могут колотить тебя просто так, ради собственного удовольствия, по привычке. Могут сделать кое-что похуже: умереть и оставить тебя совсем одного, без надежды когда-либо повернуть жизнь к лучшему. Люди могут нападать на тебя. Делать тебе больно. Причинять физические и моральные страдания. А ты имеешь право отбиваться. Даже убить своих обидчиков, сделать так, что им будет еще хуже.

А потом ты можешь наказать себя, потому что твоя мать мертва и кому-то надо взять на себя роль обидчика. Ты можешь наказывать себя каждый день, бередя собственные раны, живя такой жизнью, которая рано или поздно закончится большой бедой, потому что как жить иначе — просто не знаешь».

— Где вы были?

Гленда Родман стояла в холле дома Куинси, не сводя глаз с только что вошедшего специального агента Альберта Монтгомери. Была суббота, половина седьмого утра; с тех пор, как она в последний раз видела своего коллегу, прошло сорок восемь часов. Серый костюм Гленды безнадежно измялся после долгой беспокойной ночи, проведенной в большом кресле в кабинете хозяина. Ее лицо напоминало лицо ожившего покойника. Не очень-то приятно на протяжении многих часов слушать почти непрерывные звонки с угрозами.

Вслед за звонками начали поступать подарки. Накануне утром — выпотрошенная кукла в почтовом ящике Куинси. В тот же день, после полудня, — четыре гремучие змеи у ворот. Две заползли во владения Куинси. Две другие проникли на территорию соседей, где привлекли внимание кошки и двухгодовалого малыша. К счастью, мать ребенка вовремя заметила тварей и унесла сына, после чего вызвала службу контроля за животными, так что никто не пострадал. Ночью же Гленде пришлось долго слушать дрожащий от наслаждения голос неизвестного, сообщившего Куинси, что после того как его покусают змеи, он лично сдерет с него кожу и сделает из нее ремень.

Иногда Гленде удавалось засыпать, но и сон, наполненный кошмарами, не приносил облегчения.

Вот почему она с такой злостью смотрела на Монтгомери, который за время отсутствия успел принять душ и переодеться. В ее чувствах было что-то от праведного гнева обманутой жены.

— Где я был? Ну конечно, в Филадельфии, — недовольно бросил Монтгомери, закрывая за собой дверь.

Замок щелкнул. Агент сбросил с себя замасленный, в пятнах, плащ.

— Вам поручили помогать мне и находиться в доме Куинси.

— Верно, но приказ был отдан до того, как он превратил свою бывшую жену в шиш-кебаб. Думаешь, тамошние олухи знают, как заниматься таким преступлениями? На что обращать внимание? Господи, мне пришлось лично показывать, как надо анализировать осколки стекла. Они и впрямь считали, что окно в ванной разбили снаружи. Придурки.

— Позвольте напомнить вам, агент, что ваше задание…

— К черту задание. Все эти звонки уже не имеют никакого значения, Родман. Действие переместилось в Филадельфию. Если мы хотим понять, что происходит, то должны перенести внимание туда.

— Но здесь… — попыталась возразить Гленда.

— Что здесь? — перебил ее Монтгомери. — Эти дурацкие телефонные звонки? Змеи? Детские куклы? Да, конечно, ты права, мы много чего узнали, просидев тут три последних дня.

Он критически посмотрел на нее. Гленда неуверенно пожала плечами.

Да, здесь ничего особенного не случилось. Бедняжку Бетти зверски убили в Филадельфии. Накануне Гленде позвонил Эверетт и сообщил, что кто-то, прикрываясь именем и документами Куинси, увез из приюта на Род-Айленде его больного отца. На поиски Абрахама Куинси тут же были отправлены три агента, но после того, что убийца сделал в Филадельфии с Бетти, никто не питал надежд на благополучный исход.