Затем настал черед завершающей чашки кофе, предваряемой десертом из разваренных и приправленных медом сушеных яблок, а также горячих, мягких булочек, щедро политых все тем же медом. Они неспешно допивали кофе, вальяжно откинувшись на спинки своих стульев и благосклонно взирая на окружающую действительность.

Пенстивен первым нарушил молчание, отдавая хозяину дань вежливости.

— А ты, наверное, уже давно здесь живешь? — поинтересовался он у Мерфи.

Это положило начало разговору.

— В эти края я перебрался лет четырнадцать назад, — ответил Мерфи, — но по-настоящему живу лишь последние три года.

Он показал пальцем на фотографию на стене.

— Потому что первые одиннадцать лет мне пришлось провести в её обществе, — продолжал Жирдяй. — И вот что я тебе скажу. Насладиться вкусом ключевой воды может лишь тот, кто до этого целый день, изнемогая от жажды, бродил по пустыне. А по-настоящему наслаждаться жизнью может лишь тот, кто её большую часть прожил с женой. Самое хорошее в женитьбе то, что без неё можно обойтись.

Он насадил на вилку небольшой кусок оленины и отправил его в рот, после чего ещё какое-то время задумчиво жевал, не сводя взгляда с фотографии. Затем указал на неё пустой вилкой, все ещё зажатой в руке.

— Я расскажу тебе, что это была за женщина, — сказал Жирдяй. — Видишь, какой у неё нос, очень смахивает на водорез, и это не спроста; а подбородок похож на трюм корабля, построенного в грозные сороковые, и это тоже своего рода примета. Она была создана для того, чтобы выстоять в любой шторм, и ей ничего не стоило превратить в сущий ад даже самый ясный и солнечный день. С ней не было никакого сладу. Вот уж воистину, не дал Бог свинье рог, а бодуща была бы!.. Эту стерву, мою жену, было хлебом не корми, дай только поскандалить. По любому поводу, а то и совсем без него. Как по-твоему, Джек, я терпеливый человек?

— Конечно, Жирдяй, — согласился бандит, с умиротворенным видом попыхивая сигаретой.

— Человек я терпеливый, — заявил Жирдяй Мерфи, грохнув кулаком по столу, отчего подпрыгнули и зазвенели тарелки, — и я терпел её целых двенадцать лет, одиннадцать из которых прошли вот в этом самом доме. Но очень скоро пришло время, когда небо мне показалось с овчинку, и жизнь стала не в радость. Она вставала с рассветом. Чуть просветлеет небо за окном, как она уже и сама не спит, и другим не дает. Эта дура была из тех клуш, вся жизнь которых сводится исключительно к хлопотам по хозяйству, но при этом ей почему-то претило заниматься этим в одиночку. И вот настал тот день, когда терпение мое лопнуло, и я велел ей проваливать ко всем чертям. Она тут же начала что-то протестующе вякать, но мне было уже все равно.

Я сгреб её барахло, связал все это в один большой узел и закинул в повозку. Затем дело дошло до самой Марии. Правда, эта затея стоила мне нескольких прядей выдранных с корнем волос и расцарапанной рожи, но я ни минуты не сомневался в том, что будет ещё и на моей улице праздник. А потом я отвез её в город, и она всю дорогу чинно сидела на своем месте. Тогда я сказал, что повозку со всеми причиндалами она может забрать себе, после чего выпряг одну из лошадей и уехал обратно сюда. Мария же так и осталась сидеть на переднем сидении повозки, рассказывая толпе зевак о том, какая я сволочь. Но так или иначе домой я добрался без приключений. Мария же после того случая меня больше не беспокоила, так что я даже не знаю, где она и что с ней.

Сами знаете, как здорово бывает после долгого трудового дня вернуться домой, ощущая приятную усталость во всем теле, и потом целый вечер ничего не делать, а лишь сидеть в кресле у печки, вытянув ноги, покуривая трубку, попивая виски, и чувствуя себя свободно и легко. Вот и с Марией у меня получилось примерно так же. Я даже в некотором смысле благодарен ей за то, что она прожила целых двенадцать лет под одной крышей со мной, потому что теперь могу по-настоящему радоваться жизни, каждому её дню. Я могу запросто обойтись без хлеба, намазанного маслом и джемом. И вообще, никто мне не нужен. Просыпаясь по утрам, я просто говорю себе: «Я один,» — и на душе становится легко, а мир кажется ещё прекрасней!

Посвятив таким образом гостей в историю своей семейной жизни, он с облегчением вздохнул и плеснул себе в стакан ещё выпивки.

Джон Крисмас встал из-за стола.

— Послушай, Жирдяй, ты ведь не будешь возражать, если мы одолжим у тебя на пару дней двух лошадей?

— Конечно, не буду, — ответил хозяин. — Выбирай любых. Ко мне тут на днях заезжал помощник шерифа, парень по имени Истерлинг, и очень интересовался, откуда у меня в загоне такие лошади. Я ему сказал, что лошади это мои, и что почти всех их я сам вырастил. Тогда он захотел купить какую-нибудь из них для себя, но я сказал, что держу их не на продажу, а просто так, для удовольствия. Он уехал, и похоже, обиделся на меня. А может быть и заподозрил чего.

— Пусть подозревает, сколько влезет, — сказал главарь, — но только в следующий раз, когда он снова припрется сюда, ты все-таки продай, что ему приглянется.

— А откуда мне знать, какую цену просить?

— В этом загоне нет ни одной лошади дешевле четырех-пяти сотен долларов, — ответил бандит. — А серый мерин потянет и на всю тысячу.

— Ты что, выложил за него такие деньги? — ошеломленно спросил Жирдяй.

— Я заплатил все полторы, — сказал Крисмас, — но он с тех пор как будто чуточку сдал.

— Если он снова вернется, — с сомнением покачал головой Жирдяй, — и я заломлю такую цену якобы за свою собственную лошадь, то он просто решит, что я тронулся умом, свяжет и отправит в дурдом.

Крисмас и Пенстивен направились к двери.

— Чуть не забыл, — сказал Крисмас, — мне недавно в Денвере встретился один парень. Так вот он сказал, что должен тебе десять долларов, отдал их мне и просил с тобой расплатиться. Вот, держи.

— Спасибо, — поблагодарил Жирдяй. — Счастливого пути, парни. Приезжайте снова. А то мне даже о Марии не с кем поговорить. Удачи.

Они вышли в ночь.

— И много в этих краях таких, как он? — спросил Пенстивен.

— Не очень, — ответил Джон Крисмас, качая головой. — С холостяками легче всего иметь дело. Дома старых бобылей и одиноких поселенцев заменяют мне и гостиницы, и почтовые станции. С женатыми я не связываюсь, потому что даже если муж человек вполне надежный и умеет держать язык за зубами, то нет никакой гарантии, что дура-баба не растрезвонит о том, что видела на всю округу. А вот и загон. Ты возьмешь серого мерина, о котором я говорил. Меня же вполне устроит вон тот гнедой.

В Ривердейл они приехали уже за полночь, когда город спал. В город въехали со стороны реки, по извилистой дороге, проложенной среди зарослей вековых деревьев. Очевидно, некогда здесь уже предпринимались попытки несколько облагородить этот участок пути, однако высокая трава и буйно разросшийся кустарник свели все старания на нет, в результате чего получилось нечто вроде широкой просеки, проложенной вдоль опушки дремучего леса.

Они добрались до моста и, проехав по нему, оказались на главной улице города. Это была настоящая булыжная мостовая, до блеска отполированная колесами многочисленных повозок, что на гладких камнях, словно в воде, отражались тусклые блики городских фонарей. Три или четыре городских квартала были застроены величественными каменными домами в целых четыре, а то и все пять этажей, но затем высота построек снова пошла на убыль.

В центре одного из кварталов заметнее всех прочих выделялся фасад, украшенный четырьмя стройными колоннами в ионическом стиле, поддерживающими массивный карниз, над которым было надстроено ещё целых три этажа здания.

— Это банк, — сказал великий Крисмас. — И завтра нам придется здесь немного поработать. Мы на несколько недель сняли соседний дом. Видишь вон тот домишко с небольшим садиком и высоким крыльцом? Этот дом принадлежит одной занудливой старой деве. Сама она в нем не живет, но и не продает; просто держит из вредности и радуется, что её хибара портит вид делового квартала. Но, с другой стороны, не будь она такой стервой, то и наш трюк не удался бы.