Пусть видит, что ему удалось.

Он вернулся в кабинет, а я встала. Терпеть весь этот фарс не было желания.

— Я только переоденусь и сразу же покину особняк, — произнесла я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно спокойнее.

И снова его слова ударили наотмашь.

— Я вызову тебе кэб. Так будет лучше для всех нас.

Действительно, так будет лучше для всех нас… 

Торвальд лишь кивнул, ничего не сказав.

В этот момент я поняла, что он уже сделал свой выбор. В его глазах не было ничего, кроме холодного равнодушия. Всё, что мы пережили вместе, казалось, больше ничего не значило для него.

Я поднялась со стула, ощущая, как ноги подкашиваются. Сердце бешено колотилось в груди, а мысли путались в голове. Я вышла из кабинета, стараясь не смотреть на Торвальда.

Моё сердце было разбито, но я знала, что не могу показать ему свою слабость.

Когда я вышла из кабинета, коридор показался бесконечно длинным и тёмным. Каждый шаг давался с трудом, словно ноги стали свинцовыми.

Я должна была уйти, найти место, где могла бы собраться с мыслями и понять, что делать дальше.

И какие у меня варианты? Только академия.

И стоило ли вообще сюда приезжать? Может нужно было оставаться в блаженном неведении?

Хоть какое-то время.

Нет. Я решительно качнула головой. Разводить сопли и верить в розовых пони — это история не про меня. Лучше правда, хоть и горькая как полынь. Чем сладкая ложь с привкусом гнили.

Я одевалась быстро. Движения были рваными, торопливыми. Сбросила рубашку Торвальда на кровать. Надела белье, свою форменную рубашку зеленого цвета, укороченный черный жилет и свободные брюки с завышенной узкой талией. На ноги — туфли на устойчивом каблуке. Волосы убрала в небрежный пучок.

В холле меня снова встретила госпожа Серафима.

Её холодный взгляд преследовал меня, но я не обратила на неё внимания.

Я должна была уйти из этого места, чтобы не потерять остатки самоуважения и гордости.

И как же хорошо, что навстречу не вышла та рыжая.

Когда я вышла на улицу, прохладный осенний ветер подул в лицо. Я поежилась. Впереди уже стоял экипаж. Извозчик открыл дверь, я села в темный дорогой салон и только, когда дверь захлопнулась, а кэб тронулся, позволила себе заплакать.

Безобразно, сильно, навзрыд.

Я подвывала, согнулась пополам.

Ведь это все.

Конец.

Нет нас.

А что будет впереди?

У меня не было целей пока, просто пустота в голове.

Я пыталась понять, что мне делать? Но не могла.

Потому что в голове только и крутились слова «он женится», «все решено».

Все мое распланированное будущее рухнуло в бездну. Мое желание завести семью, родить малыша любимому мужчине — было растоптано и более того, он хотел сделать меня бесплодной.

Как же я его ненавижу.

Верно говорят: «От любви до ненависти — один шаг».

Всё это казалось мне кошмаром, из которого я не могла проснуться. Я чувствовала себя сломленной, но знала, что должна быть сильной ради себя.

Путь до академии был долгим и бесконечным. Каждая минута казалась вечностью.

Когда кэб наконец привез меня к академии, я уже почти успокоилась, вытерла слезы, вышла и прошла через охранника. Он помнил меня.

Я пошла длинной дорогой через парк, чтобы немного охладить лицо.

Бледно-желтый свет освещал мой путь, а я все продолжала бесцельно бродить по ночным аллеям.

Когда я наконец нашла укромное место, где могла спрятаться от всего мира, я обхватила себя руками и опустилась на землю.

Слёз не было. На меня напало отупение.

Я просто смотрела перед собой. На свет магического фонаря слетались мотыльки, обжигались и уносили крылья куда подальше. Я ведь так же: согрелась, прилетела на свет, а теперь уношу свои ноги.

Верно нам говорили в приюте: никому мы не нужны, брошенные с детства.

Мало кому удавалось покинуть наши стены.

Только если мы совсем были нужны или больны.

Именно таких детей забирали в первую очередь.

Я же отличалась здоровьем и вообще с раннего возраста начала применять свой дар. Потому даже если и были желающие меня удочерить, им бы просто не позволили.

Меня прятали каждый раз, когда в приют приезжали очередная семья, только поняла я это уже будучи взрослой.

Моим даром пользовались в приюте, а в новой семье еще не понятно что было бы. Потому я просто ждала совершеннолетия, чтобы уехать как можно дальше.

В памяти до сих пор стояли глаза одной чумазой малышки, которую отмыли перед посещением, причесали и надели на нее пышное розовое платьице.

Мой дар не мог вылечить ее больное сердце.

Да и сама я тогда действовала по наитию. Дожила ли та крошечная малютка до совершеннолетия? Помогла ли ей ее новая семья?

Или взяли только ради денег империи, что выделялись на содержание таких больных сирот? Не знаю даже, почему вспомнила все это.

Я сидела под деревом почти до самого рассвета, думая о том, как изменится моя жизнь.

Знала одно — я никогда больше не позволю себе быть такой уязвимой.

Эта боль стала для меня уроком, который я запомню на всю жизнь.

И теперь я была готова начать новую главу, сильной и независимой, несмотря ни на что.

И я не совершу больше такой ошибки, не стану слепо верить мужчине.

Кончится война, я получу диплом и стану лучшей в своем деле.

Так я думала, почти сама поверила себе, поставила себе новые цели.

А через две недели меня разбудили посреди ночи. Новое поступление больных.

Я быстро оделась, бежала по коридорам, но от гнетущего молчания было не по себе.

Даже те воины, что обычно стонали, молчали. Общая напряженная обстановка чувствовалась даже мне человеку.

Я распахнула двери палаты.

Там было всего три койки, отделенные друг от друга ширмой.

Толпились опытные целители, они спорили, кричали и бегали.

Но я пошла к самой дальней ширме. Меня туда тянуло как магнитом.

Протянула руку, собрала шторку в гармошку и посмотрела. Сдавленный крик не удалось удержать.

— Торвальд...

Закрыла рот рукой. Внутри все сжалось. 

Изуродованный, окровавленный дракон, мой бывший, лежал на кушетке. Без сознания. Грудная клетка едва вздымалась.

Дыхание было рваным, хриплым.

Он был раздет, простыня прикрывала низ.

Его обмыли, но вид на раны, тем более принадлежащие ему, пугал меня до сумасшествия.

Мощную грудь пересекала огромная рана. На лице был глубокий след от когтей.

Сейчас я не была повидавшей многое целительницей, я была девушкой, что увидела своего мужчину едва ли живым.

— Элена! Что стоишь!? Важна каждая минута. Приступай, — мадам Беатрис жестко встряхнула меня, зубы клацнули.

У пожилой целительницы было такое лицо, что она не преминула бы и леща дать, чтобы я отошла от шока.

— Я все понимаю, деточка! И не звала бы, если бы твоя помощь была не нужна, — она снова встряхнула меня за плечи, добиваясь от меня осмысленного взгляда. — Ну же! Приди в себя! — она толкнула меня к другой койке.

Но мое сердце и душа рвались обратно.

— Будешь заниматься генералом Ройбергом. Он хуже всех и готов испустить последний дух.

— Победа! Лаос разгромлен! — кто-то закричал в коридоре.

— Это правда? — я повернулась на мадам Беатрис, сама же рванула в сторону умывальника и принялась мыть руки. — То, что кричат в коридоре.

— Правда. Вот цена победы. И нет гарантии, что все не повторится, — она покачала головой, устало потерла переносицу. — Два генерала и наследный принц при смерти. Что с нами будет? Армия обезглавлена, корона… младший принц только если возьмет тяготы заботы о народе на себя…. Но

— Но? — я повернулась, уже надела на себя белоснежный халат и побежала за перевязочным материалом, восстанавливающими и заживляющими мазями.

— Не наше это дело! — отмахнулась целительница. — Наша задача — поднять их на ноги.