— Дедушка! — прошептала она, и слезы хлынули у нее из глаз.
Алекс пошевелился, открыл глаза, поискал ее глазами и — какое счастье! — протянул ей руку. Она схватила его руку и, осыпая ее поцелуями, рухнула на колени у кровати…
— Достаточно, Уитакер, — скорбно произнес Алекс.
Пастор мгновенно прекратил чтение и сделал несколько каких-то движений, как бы пытаясь оградить больного от нежелательного и опасного вторжения и в то же время избегая прикосновения к виновнику нарушения спокойствия. Алекс поднял другую руку и погладил ее давно нечесаные волосы, разметавшиеся по плечам.
— Констанс…
— Прости меня, дедушка! Я плохая, скверная девчонка, но я, правда, не хотела тебя обидеть. Скажи, что ты прощаешь меня…
— Ш-ш-ш, девочка. Мой темперамент — это крест, который я должен нести…
Это прозвучало как мягкий упрек, и жаркое чувство вины охватило все ее существо, вытеснив все остальное.
— Ты должен поправиться. Я никогда не прощу себе… Ты поправишься, да?
Он глубоко вздохнул и опять закрыл глаза.
— Все в руках божьих. Сегодня жив, завтра… Вот почему…
Констанс прижала его холодную ладонь к своим мокрым щекам и прерывающимся от рыданий голосом переспросила:
— Что почему, дедушка?
— Почему я хотел, чтобы ты была устроена прежде, чем я отправлюсь в мир иной…
— Ты выздоровеешь! — выкрикнула она, сжимая его руку. Не почувствовав ответного пожатия, она издала почти панический вопль:
— Дедушка? Алекс!
Он снова медленно открыл глаза — устало и как бы с усилием — преодолевая какую-то неимоверную тяжесть.
— Я беспокоюсь за тебя…
— Не надо! Пожалуйста, ты должен весь сосредоточиться на том, чтобы справиться с болезнью…
— Так тяжело… И ведь никто о тебе не позаботится… Если бы я только знал… Если бы ты могла обещать мне…
— Обещать что, дедушка? — Она наклонилась поближе к нему, чтобы услышать то, что срывалось с его едва шевелившихся губ. — Я сделаю все, что ты хочешь!
— Нет, нет! Просить об этом снова… — Он потрогал себе грудь и сморщился как от боли. — Но это такая тяжкая ноша. Дочка Джеймса. Я за тебя отвечаю. Если бы только…
— Ну что?! Скажи же! Что ты хочешь, чтобы я сделала?
— Выйди замуж… и останься в Бостоне. Тогда мне сразу станет легче.
Комната вся закружилась у нее в глазах, потом как будто стала куда-то проваливаться, лампа, казалось, вначале вспыхнула ярким светом, а потом начала гаснуть. Оставить мечту о Париже, осесть в этом Бостоне? Выйти замуж, отогнав от себя мысль, что она убийца, которую могут разоблачить в любой момент? Отдать свою душу и тело мужчине, который поначалу будет ее, самое большее, терпеть, а потом неминуемо возненавидит? Жизнь ее научила избегать такого рода зависимости. Да, она попала в ловушку и ведь знала же, почти с самого начала, что это ловушка, эти узы крови, эта ее жажда быть любимой, иметь свой дом… Да, Господь смилостивился над Алексом, но взял за это высокую цену с нее.
— Я… я не знаю, смогу ли я… — Она прошептала это, раздираемая жесткой душевной мукой.
— Ну, тогда ступай, черт тебя подери! — Алекс отвернулся. — Я лучше умру один, чем в обществе неблагодарных отпрысков…
Преподобный мистер Уитакер дотронулся до ее вздрагивавших от сдерживаемых рыданий плеч.
— Может быть, вам лучше уйти… Констанс резко дернула плечом.
— Нет, нет! Дедушка, ну, пожалуйста!
— Девочка, видит Бог, я тебя люблю, но это слишком тяжело сознавать, что я потерял тебя также, как и Джеймса.
Дыхание Алекса стало прерывистым.
— Ну, все. Оставь меня — я скоро предстану перед своим Создателем.
— О, если бы кто-нибудь вынул у нее из груди сердце, чтобы она могла думать только о себе! Но нет — и вот все ее будущее, о котором она так мечтала, тает, тает как следы на песке. Она села рядом с ним на край кровати, сцепила его пальцы со своими.
— Все в порядке, не сдавайся, дедуля! — Как же тяжело ей это говорить, но… надо! — Я сделаю так, как ты хочешь, обещаю.
Он быстро повернул к ней голову, в глазах у него что-то блеснуло, может быть, отражение от лампы. — Поклянись на Святой книге.
Преподобный отец проворно протянул ей свою Библию.
— Вы ведь христианка, дочь моя?
Констанс с каким-то странным чувством смотрела на эту книгу. Когда-то она находила на ее страницах утешение и надежду, но это было так давно… С тех пор все изменилось. И когда она положила руку на истрепанный переплет, в ее голосе не было благоговения, только страх и отчаяние. — Да, я была воспитана на Библии…
— Поклянись же, Констанс! — с усилием прошептал Алекс, делая какое-то движение, как будто поднимаясь. — Тогда наследство — твое! Поклянись, что ты останешья и выйдешь замуж!
— Клянусь! — поспешно вымолвила она, быстро убрала руку и мягким движением уложила деда обратно на подушки. — А теперь тебе надо уснуть. Я никуда не уйду…
— Да… — Он снова прикрыл глаза, голос его теперь звучал сонно-удовлетворенно, на бледных губах появилось какое-то подобие улыбки. — Думаю, я сейчас засну.
Он уже давно забылся легким спокойным сном, уже давно ушел преподобный Уитакер, а Констанс все сидела в спальне деда, держа в руках его старческую руку и раздумывая над тем, что ей теперь делать. Как, например, сообщить это радостное известие Роджеру? Правда, когда он пришел сменить ее у постели Алекса, ни у него, ни у нее не было никакого желания вступить в разговор, так что, по крайней мере, от этого она была избавлена хоть на время. Измученная душой и телом, она рухнула в свою постель как подкошенная. Ночью ее мучали жуткие кошмары: какие-то белые чудовища, хлопая крыльями и щелкая зубами, пытались утопить ее в море ее собственных слез в наказание за ее коварства.
Она поднялась рано, совсем не отдохнувшая, как будто и не спала. День был сумрачный, и не менее сумрачно было на душе у Констанс. Каким тяжелым бременем давило на нее данное ею Алексу слово. Но она поклялась на Библии, и даже для такой грешницы, как она, нарушить эту клятву — дело немыслимое. Она оделась в простую темную юбку и такую же кофту, наспех завязала волосы в узел. Итак, не надо спешить. Первым делом сейчас надо постараться поменьше болтать, держать язык за зубами. Потом надо подождать, пока Алекс поправится — тут нужно ее внимание и ее уход. Прежде всего, она должна позаботиться о еде для больного. Итак, что же сегодня приготовила ему Элуаз?
Элуаз была негритянка, вольноотпущенница, женщина необъятных размеров и весьма искусная повариха, — именно она готовила столь любимый Констанс яблочный пирог. Но сегодня ее, видимо, черт попутал.
— Ты уверена, что доктор Каллум имел в виду именно это? — Констанс с большим сомнением осмотрела поднос.
— Заливное из телячьих ножек, сливовый компот, овсянка, — перечисляла Элуаз. — Я говорила доку, что для больного это тяжеловато, надо уж тогда и слабительного заодно заказать, но у него, по-моему, нет никакого понятия, у этого лекаришки!
— Ну, наверное, врачу лучше знать, что требуется пациенту, — неуверенно пробормотала Констанс.
В памяти у нее вдруг возникли какие-то смутные воспоминания — как будто она, еще совсем маленькая, несет в руках вот такой же поднос. Он был тяжелый, нести его было трудно… Может быть, это была еда для отца? Но чем больше она старалась вспомнить, тем менее четким становился образ, пока не исчез совсем. Между тем Элуаз продолжала свое:
— Мистер Роджер сказал, что зайдет за завтраком, как только доктор закончит осмотр.
— Доктор Каллум уже здесь? — Констанс автоматически поглядела наверх. Нужно поймать врача и все как следует выяснить насчет диагноза и курса лечения. Сейчас она, по крайней мере, способна что-то воспринимать. Она протянула руку к подносу.
— Я захвачу.
— Это делала обычно Мэгги, но они еще никого не наняли на ее место…
— Я… я слышала, мне ее парень сказал, что она сейчас работает у зеленщика, там и живет.
— Ну, тогда мы с ней наверняка увидимся на рынке Куинсимаркет, когда пойду за провизией. Она хорошая девушка и работала добросовестно. Но вы ведь леди, вам вроде как не пристало с подносом туда-сюда шастать…
